Кто поставил Горбачева? — страница 9 из 16

«Второй генеральный секретарь»

Глава 1. Черненко – калиф на час

Тень Брежнева

За день до похорон Ю. В. Андропова, 13 февраля, состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором официально был решен вопрос о его преемнике[1968].

Передавая настроения, царившие на Пленуме, A. C. Черняев пишет, что все с нетерпением ждали появления членов Политбюро. «Ровно в 11 в проеме двери показалась голова Черненко. За ним – Тихонов, Громыко, Устинов, Горбачев и др. Зал отреагировал молчанием. Не встали… Уселся президиум. Горбачев рядом с Черненко»[1969]. «Чуда не произошло. Избран Черненко»[1970]. «Черненко, – вспоминал Д. А. Кунаев, – стал Генсеком при всеобщем гробовом молчании»[1971].

В отличие от Л. И. Брежнева и Ю. В. Андропова К. У. Черненко до сих пор остается на периферии внимания не только исследователей, но и публицистов. Во всяком случае, удалось найти только две специально посвященных ему книги[1972]. Обычно же – это статьи или же разделы в книгах на более широкие темы[1973].

Константин Устинович Черненко родился 24 сентября 1911 г. в деревне Большая Тесь Минусинского уезда Енисейской губернии (в советское время – Новоселовский район Красноярского края)[1974]. Закончив трехлетнюю сельскую школу, несколько лет батрачил[1975]. Вступил в комсомол и в 1929 г. был назначен заведующим отделом пропаганды и агитации райкома ВЛКСМ. С 1930 по 1933 г. находился в армии, где стал членом ВКГ1(б) и секретарем партийной организации погранотряда[1976].

Существует версия, будто бы в 30-е годы К. У. Черненко был принят на службу в НКВД, переведен в Днепропетровскую область и там познакомился с Л. И. Брежневым[1977]. Эта версия находится в противоречии с фактами. Но заслуживает проверки: не был ли днепропетровский Черненко родственником красноярского.

Вернувшись после армии домой, Константин Устинович стал заведующим отдела пропаганды и агитации Новоселовского райкома ВКП(б), откуда его перевели в Уярский райком партии. А затем совершенно неожиданно начался карьерный взлет. Сначала К. У. Черненко забрали в Красноярск директором Дома политпросвещения, через некоторое время назначили заместителем заведующего Отдела пропаганды и агитации крайкома[1978], в 1941 г., в 30 лет, избрали секретарем крайкома по идеологии[1979].

С одной стороны, подобному взлету во многом способствовала прокатившаяся тогда по стране волна сталинских репрессий. С другой стороны, по свидетельству Г. И. Воронова, немаловажную роль в карьере К. У. Черненко сыграла его старшая сестра Валентина[1980], которая в 30-е годы работала заведующей оргоделом Красноярского горкома партии[1981].

Однако через два года Константин Устинович оказался в опале. Не исключено, что причиной этого стала публикация в Красноярске книги М. А. Москалева «Сталин в сибирской ссылке». Несмотря на то, что она увидела свет не только с санкции крайкома, но и Института Маркса, Энгельса, Ленина, вождю она не понравилась, напомнив ему об одном не очень приятном эпизоде из его биографии[1982].

Шла война. Проштрафившийся секретарь крайкома мог оказаться на фронте. Но вместо армии его направили в Москву в Высшую школу парторганизаторов при ЦК КПСС[1983].

Здесь Константин Устинович совершил новый «проступок». В августе 1944 г. в командировке он познакомился с членом парткома Наркомата заготовок Анной Дмитриевной Любимовой[1984]. «Между нами завязалась дружба». «Когда мы вернулись в Москву, – вспоминала Анна Дмитриевна, – встречи наши продолжились. Ходили в театры, в кино, на концерты в зал Чайковского. Мне тогда был 31 год, а Константин Устинович на 2 года меня старше». «Дружба» развивалась так стремительно, что в том же 1944 г., т. е. буквально через несколько месяцев после знакомства, Анна Дмитриевна и Константин Устинович поженились[1985].

Все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. К тому времени Константин Устинович уже был женат (его первую жену звали Фаина Васильевна) и имел двух детей (сына Альберта и дочь Лидию)[1986]. Если бы жена отказалась дать согласие на развод, грозили неприятности. Однако, судя по всему, она не стала возражать. Поэтому развод и новая женитьба никак не повлияли на дальнейшую карьеру Константина Устиновича.

От второго брака он имел троих детей: двух дочерей – Елену и Веру и сына Владимира[1987].

В 1945 г. Константин Устинович был направлен в Пензенскую область секретарем обкома партии по идеологии, т. е. восстановил тот статус, который имел до 1943 г.[1988]. Передавая слухи, которые циркулировали в аппарате ЦК КПСС, A. C. Черняев писал в своем дневнике о К. У. Черненко: «Когда был секретарем в Пензе, славился на всю область, как пьяница и бабник»[1989].

Через три года в 1948 г. его перевели в Кишинев и назначили заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии[1990].

Это назначение имело для его будущей карьеры особое значение.

И не столько потому, что именно здесь он получил высшее образование, закончив заочно Кишиневский педагогический институт (а после смерти И. В. Сталина наличие высшего образование стало обязательным требованием для занятия высших должностей в партийном и государственном аппарате), но и потому, что в 1950 г. первым секретарем Компартии Молдавии стал Леонид Ильич Брежнев[1991].

В 1956 г. К. У. Черненко перевели в Москву и назначили заведующим сектора Отдела пропаганды и агитации, который возглавлял Л. Ф. Ильичев[1992]. Существует мнение, что кроме его личных качеств важную роль в этом назначение сыграла рекомендация Л. И. Брежнева, который с 1955 г. возглавлял ЦК Компартии Казахстана, а в феврале 1956 г. был избран секретарем ЦК КПСС[1993].

Однако Анна Дмитриевна Черненко категорически возражала против такого объяснения[1994]. Не исключено, что, кроме Л. И. Брежнева, здесь сыграл свою роль еще один фактор.

Дело в том, что с 1944 по 1950 г. Красноярский крайком партии возглавлял Аверкий Борисович Аристов (1903–1973)[1995], который, по некоторым сведениям, был в близких отношениях с Валентиной Устиновной Черненко (она была вдовой, а он – вдовец)[1996]. В 1950 г. А. Б. Аристова перевели в Челябинск, в 1952 г. он был избран не только секретарем, но и членом Президиума ЦК КПСС. После мартовского переворота 1953 г. его освободили от занимаемых должностей и отправили в Хабаровск. Однако в 1955 г. снова избрали секретарем ЦК КПСС, а в 1957 г. и членом Президиума[1997].

Став в мае 1960 г. председателем Президиума Верховного Совета СССР, Л. И. Брежнев пригласил К. У. Черненко к себе и назначил его начальником своего секретариата. Когда после отставки Н. С. Хрущева Л. И. Брежнев был избран первым секретарем ЦК КПСС и начал менять кадры в аппарате ЦК, К. У. Черненко стал заведующим Общим отделом[1998].

Характеризуя его на этом посту, O. A. Захаров писал: «В отличие от других партийных деятелей Черненко был доступен для сотрудников Отдела и руководителей с мест любого ранга. К нему обращались по разным житейским вопросам, и он многим оказывал конкретную помощь, редко кому отказывал. За это его ценили. Благодарили за чуткость и бескорыстие»[1999].

«До прихода Черненко, – писал бывший работник аппарата ЦК КПСС В. Легостаев, – отдел представлял собой по сути обычную канцелярию. При нем же он постепенно занял господствующее положение в структуре аппарата ЦК, а затем, опираясь на аналогичные отделы местных партийных комитетов, и в структуре аппарата КПСС в целом»[2000].

И далее: «Общий отдел стал самым многочисленным из всех отделов ЦК. Под его полным контролем оказалась вся документация ЦК КПСС. Специальные секторы отдела оформляли, контролировали, распределяли информацию, предназначенную для высших руководителей и в первую очередь для Генерального секретаря». «Специальные службы отдела обеспечивали деятельность Политбюро и Секретариата ЦК КПСС, что естественно, создавало определенные возможности и для влияния на содержание принимаемых этими органами важнейших решений»[2001].

Именно сюда стекались разные потоки информации, поступавшей в ЦК КПСС. К. У. Черненко заведовал архивом Политбюро, так называемым Шестым сектором, и архивом Секретариата, или Седьмым сектором. Ко многим из этих документов не имели доступа даже члены Политбюро[2002].

«В аппарате ЦК КПСС, – пишет В. Прибытков, – испокон веков были три главных архива – архив Политбюро, архив Секретариата и «самый, самый – архив «Особая папка». Эти архивы были из разряда не для прочих смертных. Более того – вообще не для «смертных»[2003]. Отсюда три вида секретности: «секретно», «совершенно секретно» и «особой важности особая папка»[2004]. Причем, по утверждению А. И. Лукьянова, прикасаться к «особой папке» могли всего три человека, а открывать ее имел право только заведующий отделом[2005].

«Из Общего отдела, – пишет бывший помощник К. У. Черненко В. А. Печенев, – выходили все документы ЦК КПСС. Только после оформления там принятые решения становились постановлениями ЦК. Но подготовленное в других отделах решение могло из Общего отдела и не выйти или очень долго тормозиться там, в том числе и по кадровым вопросам. А борьба между центрами влияния шла в основном по ним»[2006].

«Влияние этого руководителя аппаратной канцелярии на Л. И. Брежнева, – отмечает бывший работник аппарат ЦК КПСС С. Карнаухов, – доходило до чрезмерных масштабов. Без его содействия, прямого указания к Генеральному секретарю никто не мог пробиться. Ни одна адресованная последнему бумага не могла миновать всесильного заведующего Общим отделом».

Заведующий Общим отделом был единственным сотрудником аппарата ЦК КПСС, который обязан был ежедневно встречаться с генсеком и докладывать ему о поступившей информации[2007].

В своих воспоминаниях В. В. Гришин писал: «Думаю, что в КГБ велось досье на каждого из нас, членов, кандидатов в члены Политбюро ЦК и других руководящих работников в центре и на местах»[2008]. Подозрения не обманули Виктора Васильевича. Как рассказывала Ирина Михайловна Гришина журналисту Феликсу Медведеву, когда после смерти мужа их сын Александр взял отцовскую записную книжку, из ее корешка выпали миниатюрный «транзистор и микрофон»[2009].

Имеются сведения, что подобной деятельностью занимался не только КГБ. Рассматривая деятельность К. У. Черненко на посту заведующего Общим отделом, следует отметить, что первоначально при Сталине этот отдел назывался Особым. В 1982 г. на одном из совещаний К. У. Черненко специально обращал внимание своих подчиненных, что «Общий отдел (а значит, и работники Общего отдела) являются преемником Особого отдела и особых секторов партийных комитетов» и что «изменено только название отделов, но существо особых задач и особых приемов в работе не изменилось»[2010].

Поскольку в Общий отдел стекалась вся информация, поступавшая в ЦК КПСС, существует мнение, что при Л. И. Брежневе он стал играть роль своеобразной партийной разведки и контрразведки[2011].

«Как мне рассказывали, – пишет бывший помощник К. У. Черненко В. А. Печенев, – Боголюбов, дублируя, очевидно, КГБ, вообще на всех деятелей, в том числе секретарей ЦК КПСС, вел своеобразные компрометирующие – на всякий случай – досье»[2012].

А. И. Вольский, начавший работать в аппарате ЦК КПСС еще при Л. И. Брежневе, в одном из интервью заявил: «Я точно знал, что все мои телефонные разговоры, в том числе – с домашними, записываются. В отличие от постперестроечного времени из этого не делали секрета». Когда ему был задан уточняющий вопрос, кто именно занимался прослушиванием телефонов сотрудников аппарата ЦК КПСС («ребята из КГБ?»), Аркадий Иванович ответил: «Почему из КГБ. Внутренняя служба ЦК»[2013].

Имеются сведения, будто бы в кабинете К. У. Черненко «находилась аппаратура, с помощью которой можно было прослушивать разговоры самых высоких сановников на Старой площади, в том числе и располагавшихся на пятом этаже основного здания ЦК – обиталище главных членов Политбюро: генсека, партийного инквизитора Михаила Суслова, других самых влиятельных бонз режима»[2014].

Насколько можно доверять этим сведениям, сказать пока трудно. В разговоре со мной А. И. Лукьянов поставил под сомнение и утверждение, будто бы Общий отдел играл роль партийной разведки и контрразведки, и ведение досье K. M. Боголюбовым, и существование внутренней службы ЦК КПСС[2015]. Однако вряд ли эти сведения появились случайно.

В 1966 г. на XXIII съезде КПСС Константин Устинович был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, в 1971 г. на XXIV съезде – членом ЦК[2016].

Многие думали, что это – вершина его карьеры.

Однако когда накануне XXV съезда КПСС в состоянии Л. И. Брежнева произошло резкое ухудшение, и даже В. В. Щербицкий предложил ему подумать об уходе на отдых, Леонид Ильич решил укрепить свои позиции. По его инициативе 15 марта 1976 г. К. У. Черненко был избран секретарем ЦК КПСС[2017].

«Все мы, – пишет бывший работник аппарата ЦК КПСС Е. З. Разумов, – знавшие Константина Устиновича, считали его глубоко порядочным и добросовестным человеком, но, даже призвав на помощь фантазию, не находили в нем качеств секретаря ЦК КПСС. Сложился он как сугубо канцелярский работник, не имел ни глубоких теоретических знаний, ни экономической подготовки, ни организационных навыков. По мнению многих товарищей, должность заведующего Общим отделом, которую он занимал, была для него потолком»[2018].

А вот характеристика А. Е. Бовина: «Серый, пустой чиновник. Главная кадровая ошибка Брежнева. И ведь не злой, не коварный, не капризный, просто – никакой»[2019].

Подобную же убийственную характеристику К. У. Черненко дал А. Н. Яковлев: «Черненко, – писал он, – как человек, был незлобливым, компанейским, открытым. Как политик – полуграмотен, постоянно нуждался в опеке, ибо мало знал и еще меньше понимал. Стандартный тип бумаготворца, случайно вытащенного наверх Брежневым, как человека, даже на предательство неспособного. О творчестве и говорить нечего»[2020].

Однако избранием на пост секретаря ЦК КПСС карьера К. У. Черненко не ограничилась.

3 октября 1977 г. он стал кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, 27 ноября 1978 г. – членом Политбюро[2021]. За два с половиной года из «начальника канцелярии» он превратился в одного из лидеров КПСС и советского государства.

Если до этого К. У. Черненко играл свою роль главным образом за кулисами, теперь он вошел в число публичных политиков, после XXVI съезда в 1981 г. переместился на третье место в партийной иерархии, в 1982 г. после смерти М. А. Суслова начал претендовать на роль второго человека в партии, в феврале 1984 г. стал генсеком.

Характеризуя нового генсека, А. С. Черняев отметил в своем дневнике: «Тщеславен». «Ездит по городу с помпой, до которой даже Брежнев не дошел, и количество мальчиков вокруг ЦК увеличилось в десять раз»[2022].

О тщеславии нового генсека свидетельствует и то, что, взойдя на «престол», он через некоторое время заказал собственную биографию, писать которую было поручено сотруднику Отдела агитации и пропаганды С. Н. Земляному[2023].

В больничной коляске

10 апреля 1984 г., через два месяца после избрания К. У. Черненко генсеком, A. C. Черняев отметил в дневнике: «после Андропова опять надвинулась атмосфера безвременья и застоя»[2024].

Действительно, те 13 месяцев, которые К. У. Черненко провел на вершине власти, во многом напоминали позднебрежневские времена.

Вспоминая о Пленуме, на котором К. У. Черненко стал Генеральным секретарем, O. A. Захаров писал: «После заседания, придя в свой кабинет, он небольшое время находился за рабочим столом и, поднявшись из-за стола, еле-еле добрался до кровати в комнате отдыха»[2025].

Понимая, что в таком состоянии ему будет трудно исполнять возложенные на него обязанности, он попытался расширить круг своих помощников.

У Ю. В. Андропова их было пятеро: А. М. Александров-Агентов, Б. Г. Владимиров, А. И. Вольский, П. П. Лаптев, В. В. Шарапов. «Все они, кроме, Б. Г. Владимирова, – вспоминал В. Прибытков, – были утверждены помощниками К. У. Черненко. Вместе с Черненко пришел лишь один – автор этих строк. Помощником К. У. Черненко вскоре был утвержден В. А. Печенев, работавший прежде в Отделе пропаганды руководителем группы консультантов. Несколько позже стал референтом Генерального секретаря П. А. Осокин», а П. П. Лаптев возвращен в аппарат КГБ [2026].

Однако дело заключалось не только в помощниках. Еще более важным было то, кто заменит его на посту второго секретаря. Перебирая разные кандидатуры, К. У. Черненко остановил свой выбор на М. С. Горбачеве. Чем это было вызвано, требует специального выяснения.

Прежде всего следует обратить внимание, что по работе в Пензе К. У. Черненко знал Ф. Д. Кулакова. Более того, существует версия, что именно он способствовал его карьере[2027]. А поскольку после возвращения из Ставрополя в Москву Ф. Д. Кулаков стал протежировать М. С. Горбачеву[2028], через него М. С. Горбачев получил возможность познакомиться с К. У. Черненко. Это знакомство еще более окрепло, когда Константин Устинович с семьей стал ездить отдыхать в Кисловодск и Минеральные воды.

Но дело не только в этом. Имеются сведения, что когда в 1982 г. между Ю. В. Андроповым и К. У. Черненко развернулась борьба, М. С. Горбачев сделал ставку на К. У. Черненко[2029]. Этому явно противоречит то, что после смерти Л. И. Брежнева бывший шеф КГБ полностью сохранил доверие к ставропольскому выдвиженцу. Но это противоречие можно разрешить, если допустить, что М. С. Горбачев вел двойную игру и согласовывал свои действия с Юрием Владимировичем.

Некоторое представление об изменении формального статуса М. С. Горбачева в 1984 г. дает фотография членов Политбюро у гроба Ю. В. Андропова. В центре фотографии – К. У. Черненко, справа от него – М. С. Горбачев, Г. В. Романов, В. В. Щербицкий, М. С. Соломенцев, слева – H. A. Тихонов, A. A. Громыко, Д. Ф. Устинов, В. В. Гришин[2030]. Если вспомнить, что после смерти Л. И. Брежнева М. С. Горбачев замыкал цепочку членов Политбюро, входивших в зал ноябрьского 1982 г. Пленума ЦК КПСС, перед нами факт его быстрого возвышения.

«В феврале 84 г., – вспоминал В. Печенев, – на первом же официальном заседании Политбюро ЦК КПСС после того, как Генсеком стал Черненко», последний предложил поручить ведение Секретариата М. С. Горбачеву, «что вместе с ответственностью за идеологическую сферу было атрибутом власти второго секретаря»[2031].

Упоминаемое заседание состоялось 23 февраля[2032]. И хотя его протокол пока нам неизвестен, о том, что происходило на нем, мы можем судить на основании мемуаров В. И. Воротникова, В. А. Медведева, В. А. Печенева и некоторых других.

Вот как описывает это заседание В. А. Печенев: «Тут же против выступил председатель Совета Министров СССР Тихонов, вслед за ним – член Политбюро и секретарь ЦК Романов[2033]. Он предложил, чтобы заседания секретариата проводились по очереди. Черненко поддержал только Устинов. И возникла пауза. Я сижу за приставным столиком у стены, смотрю, как кто реагирует. Все сидят с каменными лицами и смотрят друг на друга. Встает Громыко. И, как полагается дипломату, начинает сглаживать углы: «С одной стороны, правы Тихонов и Романов. Можно, конечно, вести заседания по очереди. С другой – прав Константин Устинович, когда говорит, что у Горбачева был успешный опыт ведения секретариатов. Давайте поручим ему вести секретариаты временно. А там посмотрим». Больше к этому вопросу не возвращались. По неписаным законам того времени один раз возразить генеральному секретарю по какому-либо вопросу было можно. Второй раз по той же теме – нет»[2034].

В результате, «временное» председательствование растянулось на целый год вплоть до кончины К. У. Черненко[2035].

Во второй половине апреля 1984 г. состоялось совещание, на котором было решено продолжить работу по пересмотру программы партии. В связи с этим Б. Н. Пономарев был освобожден от обязанностей руководителя программной комиссии, а руководство ею возложено на Секретариат, т. е. фактически на М. С. Горбачева[2036].

Принятое решение означало укрепление его позиций в руководстве партии, прежде всего, в качестве второго секретаря – куратора идеологии. Это не устраивало некоторых членов Политбюро, которые уже в марте – апреле перешли в контрнаступление против него[2037]. «Возглавлял контрнаступление, – пишет A. C. Грачев, – при явном поощрении генсека Н. Тихонов. В кильватере за ним следовали В. Гришин, Г. Романов, В. Долгих, М. Зимянин»[2038].

30 апреля К. У. Черненко поставил М. С. Горбачева в известность об этом. Тогда последний попросил, чтобы данный вопрос был рассмотрен на ближайшем же заседании Политбюро 3 мая[2039]. Существует мнение, что «первый антигорбачевский «мини-путч» подавил своим авторитетом Д. Устинов»[2040]. Он переговорил с К. У. Черненко, и тот решил не выносить данный вопрос на заседание Политбюро[2041].

Не исключено, правда, что свою роль сыграло еще одно обстоятельство. Дело в том, что на протяжении трех первых месяцев К. У. Черненко с большим трудом исполнял свои обязанности.

«С каждым днем его заболевание прогрессировало, – пишет Е. И. Чазов, – нарастали склеротические изменения в легких, нарушалась нормальная проходимость бронхов за счет появления в них бронхоэктазов, нарастала эмфизема. Все это в конечном итоге приводило к перенапряжению сердца и сердечной слабости. Черненко с трудом ходил, одышка стала появляться у него даже в покое, нарастала общая слабость. Для того чтобы как-то поддерживать его состояние, мы были вынуждены и на даче, и в кабинете установить специальные кислородные аппараты»[2042].

«Когда Черненко приезжал на работу, – вспоминал O. A. Захаров, – то охрана, усадив его в кресло, сразу применяла кислородный аппарат, иначе он задыхался. Уезжая после работы домой и выйдя из кабинета, он не мог одолеть расстояние до лифта и вынужден был присаживаться на стоящие в коридоре стулья. Только после этого поднимался с помощью охраны и шел дальше к лифту»[2043].

«Мы видели, – отмечает Е. И. Чазов, – с каким трудом, превозмогая себя, он нередко ездил на работу. Он все чаще и чаще оставался дома и, так как и здесь его одолевали телефонными звонками, просил говорить, что он занят – с врачами, процедурами и т. д.[2044]

По свидетельству O. A. Захарова, «однажды его (К. У. Черненко. – А. О.) привезли в Кремль на заседание Политбюро в больничной коляске. А когда он не мог из-за плохого самочувствия приезжать в Кремль на заседания, то они переносились. Горбачеву он не поручал вести заседания Политбюро, вернее не доверял, поскольку испытывал сильное давление Тихонова и других членов Политбюро, выступавших против Михаила Сергеевича»[2045].

Когда Николая Дебилова, перешедшего в качестве секретаря по наследству от Л. И. Брежнева к К. У. Черненко, спросили о его работе с Константином Устиновичем, тот ответил: «Какая это работа! Он ведь был на пороге смерти. Больно было на него смотреть. Подышит кислородом, кого-то примет. Снова подышит. Его за годы работы в ЦК дважды выносили из здания на носилках»[2046].

Первая после восшествия на «престол» болезнь выбила К. У. Черненко из строя, по всей видимости, в начале мая 1984 г. Как явствует из воспоминаний М. С. Горбачева, 30 апреля он имел разговор с генсеком в его кабинете, 3 мая видел его на заседании Политбюро, «через два-три дня», т. е. 6–7 мая, встречался с ним опять[2047], а 9 мая 1984 г. в аппарате ЦК заговорили о болезни К. У. Черненко. В тот день А. С. Черняев записал, по всей видимости, официальную версию: «Болезнь (у Генсека) пустяшная. Астма, осложнение после воспаления легких в 1974–1975 гг. Больше ничем не болел»[2048].

Правда, вскоре К. У. Черненко снова вернулся в строй: 20–22 мая он встречался с Геншером[2049], 21 мая принимал В. И. Воротникова[2050].

18 июня 1984 г. A. C. Черняев записал, что К. У. Черненко: «ни с кем не общается. Даже с помощниками. Они записываются к нему в общей очереди (из 20–25 человек), и до них никогда почти дело не доходит. Опять в фаворе Галя Дорошина (стенографистка Брежнева) – через нее все бумаги докладываются»[2051].

Через месяц Константин Устинович ушел в отпуск и уехал отдыхать на юг. «15 июля Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ К. У. Черненко, – сообщила «Правда», – отбыл из Москвы на отдых»[2052].

Как явствует из дневника В. И. Воротникова, 19 июля М. С. Горбачев «впервые вел заседание Политбюро»[2053]. Это означает, что К. У. Черненко оставил его, как говорили тогда, «на хозяйстве». Так летом 1984 г. М. С. Горбачев временно оказался во главе партии, а значит, и во главе советской державы.

Михаил Сергеевич тоже имел право на летний отпуск. Однако в этом году он предпочел «отдыхать» на Старой площади. 29 сентября 1984 г. Игорь Юрьевич Андропов посетил М. С. Горбачева и во время разговора поинтересовался, отдыхал ли он в этом году. «Лицо его переменилось. Он подошел к столу для заседаний, покрытому зеленым сукном, выбросил по-ленински правую руку вперед и с большим значением, посмотрев на меня, сказал: «О будущем надо думать, Игорь, о будущем»[2054].

Летом 1984 г. по совету М. С Горбачева и Е. И. Чазова Константин Устинович отправился отдыхать на Ставрополье в высокогорный дом отдыха «Сосновый бор»[2055]. Тот факт, что его уговорили ехать туда М. С. Горбачев и Е. И. Чазов, в беседе с В. Легостаевым подтвердила Анна Дмитриевна Черненко[2056].

Касаясь этого эпизода, бывший помощник К. У. Черненко В. Печенев пишет: «Почему-то его повезли в новый санаторий в Кисловодск, который был расположен на высоте около 1000 метров над уровнем моря»[2057]. Это удивление нетрудно понять, если учесть, что Константин Устинович страдал эмфиземой легких и испытывал нехватку кислорода даже в обычных условиях.

«Мне говорили, – отмечает В. А. Печенев, – что при его состоянии легких отдых там был ему вреден, тем более что до этого он всегда отдыхал в Крыму»[2058].

Врачи, пишет H. A. Зенькович, видимо, «не знали, что прозрачный воздух Кисловодска по вечерам и ночью становился прохладным: с вершин гор в долину спускались остывшие, пахнущие свежим снегом воздушные потоки». Почти сразу же К. У. Черненко простудился, у него «началось обострение болезни»[2059]. В результате «за все время пребывания здесь Константин Устинович «ни разу» не вышел из помещения»[2060].

Казалось бы, необходимо было сразу же перебраться в другое место или же вернуться обратно. Но врачи не спешили с принятием решения. Не спешили, когда К. У. Черненко стал задыхаться, не спешили, когда он «даже по комнатам начал передвигаться с трудом»[2061].

В. Болдин вспоминает, что он был свидетелем телефонного разговора между Михаилом Сергеевичем и Константином Устиновичем. Последний жаловался на плохое состояние и спрашивал, что делать, а Михаил Сергеевич советовал ему не терять надежды, все образуется[2062].

И только тогда, когда К. У. Черненко потерял способность передвигаться даже по комнате и ему понадобилась «каталка», утверждает В. В. Прибытков, «из Москвы срочно прибыли Чазов с Чечулиным». Осмотрев больного, они предложили поменять место отдыха[2063].

Однако, как позднее докладывал Евгений Иванович на заседании Политбюро, дело заключалось не просто в месте отдыха. Оказывается, у находившегося под неусыпным наблюдением врачей К. У. Черненко в разгар лета на юге страны была обнаружена «двусторонняя пневмония», т. е. запущенное воспаление легких[2064].

Нельзя не отметить, что Е. И. Чазов, который посвятил в своих воспоминаниях не одну страницу состоянию К. У. Черненко, не только полностью обошел стороной вопрос о пребывании Константина Устиновича в «Сосновом бору», но и сдвинул обострение его болезни с лета на осень 1984 г.[2065].

«Десять дней пребывания генсека в обстановке разреженного, холодного и влажного по вечерам горного воздуха, – писал В. Легостаев, – сделали свое дело. Черненко был в экстренном порядке на носилках транспортирован из Кисловодска в Москву без шансов на выживание». «Вошел он туда своими ногами, – пишет В. А. Печенев, – а выносили его оттуда на носилках»[2066].

В связи с этим срочно был изготовлен эскалатор и в аэропорт Минвод направлен транспортный самолет «Ил-76». Едва подогнали его к борту самолета, как подвезли К. У. Черненко, два дюжих комитетчика буквально на руках поднесли к его трапу, включили эскалатор, и он поехал к люку[2067].

Предполагалось, что К. У. Черненко проведет на юге около месяца[2068]. Однако, по свидетельству Е. К. Лигачева, «…уже на шестой-седьмой день пребывания в Кисловодске здоровье Генерального секретаря резко ухудшилось»[2069]. Если верить В. Прибыткову, он пробыл в «Сосновом бору» «лишь десять дней»[2070]. По сведениям «Вашингтон пост», К. У. Черненко вернулся в Москву 7 августа[2071]. Следовательно, он провел на юге не 10, а около 20 дней.

«Вашингтон пост» утверждала, что из аэропорта К. У. Черненко сразу же отвезли в больницу[2072]. Однако В. Прибытков пишет, что «С высокогорного курорта Черненко срочно перевезли в Подмосковье, на брежневскую дачу в Завидово. Самостоятельно ходить он не мог. Говорил с трудом. Приступы астмы, которые раньше были довольно редкими, участились. Кашель, в груди хрипы. Здоровье подорвано окончательно. Для того, чтобы как-то поддерживать его состояние, на даче и в кабинете установили специальные кислородные аппараты»[2073].

Принятые меры сразу же сказались на состоянии К. У. Черненко. Уже через неделю кризис прошел. И Константин Устинович встал на ноги[2074]. Вскоре он напомнил о своем существовании, дав интервью, которое 2 сентября появилось на страницах «Правды»[2075].

М. С Горбачев укрепляет позиции

Несмотря на то, что М. С. Горбачев возглавлял Секретариат, кабинет М. А. Суслова продолжал пустовать, и на заседаниях Политбюро по правую руку от генсека восседал Г. В. Романов, а слева H. A. Тихонов. Как явствует из воспоминаний В. А. Печенева, осенью 1984 г. в этой расстановке сил произошли изменения: «на одном из заседаний, когда Романов был в отпуске, Черненко, показав на место справа от себя, которое обычно занимал второй секретарь, сказал: «Михаил Сергеевич, ты садись сюда»«[2076].

С учетом тех традиций, которые существовали тогда в руководстве партии, деталь немаловажная. Однако вряд ли жест К. У. Черненко был связан только с тем, что Г. В. Романов находился в отпуске и его место в зале заседаний Политбюро пустовало.

Дело в том, что к этому времени произошло одно важное кадровое изменение, которое сразу же вызвало много вопросов и которое до сих пор во многом остается покрыто тайной. Неожиданно был отправлен в отставку начальник Генерального штаба маршал Н. В. Огарков, которого многие считали союзником Г. В. Романова.

Бывший первый секретарь Ленинградского обкома партии, Г. В. Романов был выдвиженцем Ю. В. Андропова. «Когда Андропов пришел, – вспоминал Григорий Васильевич, – он мне прямо сказал: «Ты мне нужен в Москве. Устинов дрова ломает, много денег тратит на оборонку, нам уже не хватает». Я дал согласие, но только через пол года, весной восемьдесят третьего»[2077].

Как мы уже знаем, 15 июня 1983 г. пленум избрал Г. В. Романова секретарем ЦК КПСС[2078]. По имеющимся сведениям, ему было доверено курировать три отдела ЦК КПСС: Административный, Оборонный и Отдел машиностроения[2079]. В. И. Долгих, утверждает, что, кроме оборонного, на Г. В. Романова возложили также руководство Отделом строительства и Отделом промышленности, но он отказался от этого и они были переданы В. И. Долгих, а сам Григорий Васильевич сосредоточился на Оборонном отделе[2080].

Чтобы понять смысл этого назначения, необходимо учесть, что до 1976 г. этот отдел возглавлял Д. Ф. Устинов. После того, как он заменил A. A. Гречко на посту министра обороны, его преемником в аппарате ЦК КПСС стал Я. П. Рябов. Но они не сработались. В 1979 г. Я. П. Рябов был переведен в Госплан, в результате чего, по одним сведениям, вплоть до лета 1983 г. должность секретаря ЦК КПСС по оборонным вопросам оставалась вакантной, по другим, Оборонный отдел курировал Д. Ф. Устинов[2081].

Е. И. Чазов утверждает, что на должность секретаря ЦК КПСС Г. В. Романова рекомендовал М. С. Горбачев[2082]. Вероятнее всего, Михаил Сергеевич сделал это с подачи Юрия Владимировича, который именно ему доверил и организацию переезда Г. В. Романова в Москву. Однако, вернувшись из Ленинграда, Михаил Сергеевич счел необходимым напомнить в ЦК о тех слухах по поводу Г. В. Романова и Таврического дворца, которые появились еще в середине 70-х годов[2083].

Если Д. Ф. Устинов без энтузиазма встретил появление Г. В. Романова в Москве, то иначе сложились отношения нового секретаря ЦК КПСС с Н. В. Огарковым. Этому во многом способствовало то, что к тому времени взаимоотношения между министром обороны и начальником Генерального штаба можно было выразить словами ««нашла коса на камень»[2084].

Расхождения между ними обнаружились уже в 1979 г., когда решался вопрос об Афганистане: Д. Ф. Устинов был за введение туда советских войск, Н. В. Огарков – против[2085]. Подобным же образом разошлись их позиции в 1980–1981 гг. по поводу необходимости ввода войск в Польшу. А. Кокошин утверждает также, что Н. В. Огарков выступал против простого увеличения военных сил и предлагал использовать идущие на это средства для «наращивания усилий в области создания новейших средств связи и боевого управления, обычных средств вооруженной борьбы, особенно «умного оружия», появление которого в США назвали «революцией в военном деле»[2086].

Конфликт между начальником Генерального штаба и министром обороны был решен в конце лета, когда К. У. Черненко вернулся из отпуска. С одной стороны, Политбюро поддержало предложение Н. В. Огаркова о необходимости принятия превентивных мер и создании «главных командований войск на стратегических направлениях – Западном, Юго-Западном и Южном», с другой стороны, решило заменить его на посту начальника Генерального штаба С. Ф. Ахромеевым.

Прощание Н. В. Огаркова и вступление в должность нового начальника Генштаба произошло 5 сентября[2087].

Показательно, что именно в этот день Г. В. Романов во главе советской делегации отправился на учредительный съезд Эфиопской рабочей партии[2088]. И, по всей видимости, на следующий день, в четверг, на заседании Политбюро Константин Устинович пригласил Михаила Сергеевича занять свободное место рядом с ним.

По свидетельству В. А. Печенева, «Черненко сдавал на глазах. Он без конца глотал таблетки, выходил в комнату отдыха, где у него стоял дыхательный аппарат. Он сам говорил: «Это не для меня нагрузка. Я с трудом справляюсь». Но все равно его состояние не шло ни в какое сравнение с болезнью Брежнева. Голова у Черненко оставалась светлой»[2089].

«Теперь, – вспоминал В. И. Болдин, – на заседания Политбюро, как рассказывали, еще до того, как туда должны были войти его участники, Черненко часто практически вносили на руках, усаживали за стол председателя, пододвигали бумаги, затем приглашали занять места остальных. И он, задыхаясь и багровея, говорил несколько фраз, невнятно зачитывал то, что ему приготовили помощники. Время заседаний сократилось еще больше»[2090].

Комментируя этот факт, В. И. Болдин отмечал: «Мне никогда не приходилось видеть среди членов Политбюро, секретарей ЦК столь панического настроения. Они предчувствовали исход болезни и понимали свою ответственность за рекомендацию пленуму ЦК этой кандидатуры. Разговоры в ту пору среди них были откровенными, и многие из них мрачно смотрели на перспективу»[2091].

1 декабря A. C. Черняев записал слова Б. Н. Пономарева о К. У. Черненко: «Три дня в неделю у него выходные, а остальное – по нескольку часов»[2092].

Имеются сведения, что Арманд Хаммер, который предлагал свои услуги для лечения Ю. В. Андропова, предлагал их и их для лечения К. У. Черненко[2093].

Чем слабее становилась власть К. У. Черненко, тем сильнее становилось влияние М. С. Горбачева как второго человека в партии. В октябре 1984 г. главный редактор газеты «Правда» В. Г. Афанасьев даже заявил в одном из своих интервью, что М. С. Горбачев – «второй генеральный секретарь»[2094].

23 октября М. С. Горбачев присутствовал и даже председательствовал на Пленуме ЦК КПСС[2095], а 31 октября A. C. Черняев записал: «Вчера был на Секретариате ЦК. Горбачев в отпуске, после целого лета и осени»[2096]. По всей видимости, Михаил Сергеевич ушел в отпуск с понедельника 29 октября. Из воспоминаний Л. Замятина явствует, что отдыхал он в Пицунде[2097].

15 ноября состоялось расширенное с приглашением первых секретарей ЦК компартий республик заседание Политбюро, на котором был утвержден план развития народного хозяйства на 1985 г. По сложившейся традиции, затем его должен был рассмотреть пленум ЦК КПСС, а потом утвердить сессия Верховного Совета. Во вторник 26 ноября сессия действительно открылась, но накануне никакого пленума не было[2098].

По сведениям зарубежной печати, М. С. Горбачев на расширенном заседании Политбюро не присутствовал[2099]. Но 1 декабря он уже был в Москве и встречался с К. У. Черненко[2100]. Это дает основание предполагать, что Михаил Сергеевич приступил к работе в понедельник 18 или 25 ноября.

Вернувшись из отпуска, М. С. Горбачев сразу же погрузился в подготовку конференции по идеологии, которая была намечена на декабрь.

«В декабре 1984 г., – вспоминал А. Н. Яковлев, – Горбачев поручил Отделу пропаганды подготовить проект доклада…

В этом докладе содержались попытки реанимировать некоторые путанные положения нэповских рассуждений Ленина… Мы старались как бы осовременить ленинские высказывания в целях назревшей модернизации страны». Но из этого «ничего не получилось»[2101].

Всесоюзная научно-практическая конференция «Совершенствование развитого социализма и идеологическая работа партии в свете решений Июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС» открылась 10 декабря 1984 г. М. С. Горбачев выступил на ней с докладом «Живое творчество народа»[2102]. Доклад не блистал новизной мысли и единственно, что бросалось в глаза, это утверждение о том, что партии «предстоит осуществить глубокие преобразования в экономике и всей системе общественных отношений»[2103].

Если у одних его выступление вызвало разочарование, то К. У Черненко оно вполне удовлетворило.

Михаил Сергеевич демонстрировал единодушие с генсеком и в других вопросах. Именно в это время шла подготовка нового варианта Программы КПСС, куратором которой был М. С. Горбачев.

«Обществоведам Советского Союза известно, – писал В. Печенев, – что в статьях К. У. Черненко в «Коммунисте» в 1981–1983 гг., которые в это время, как правило, готовились уже при моем участии, стала исподволь, но настойчиво проводится мысль о необходимости разграничения функций партийных и государственно-хозяйственных органов, о недопустимости подмены, дублирования первыми вторых и т. д. и т. п… Естественно, что она прозвучала и в программной, так сказать, речи К. У. Черненко в феврале 1984 г. при вступлении в должность Генсека. И это давало нам полное право вставить данное положение и в текст новой редакции Программы КПСС»[2104].

«И вдруг оно встретило некоторое сопротивление «куратора» нашей группы. Я, сказал он, отношусь к этой идее с известным резервом. И неожиданно добавил, что в свое время Ю. В. Андропов предлагал поставить этот вопрос в практическую плоскость и пришлось ему возражать, спорить с ним. Ведь у нас, товарищи, сказал он, обращаясь к нам, нет механизма, обеспечивающего саморазвитие экономики… В этих условиях, если первые секретари партийных комитетов отдадут экономику на откуп хозяйственникам – у нас все развалится»[2105].

Неужели же Михаил Сергеевич пошел против мнения самого генсека? Ничего подобного. Вот статья К. У. Черненко «На уровень требований развитого социализма. Некоторые аспекты теории, стратегии и тактики КПСС», опубликованная в последнем номере журнала «Коммунист» за 1984 г. «В стане «обновителей»… социализма…усердно муссируется тезис о «необходимости» сузить сферу партийного руководства. То предлагается исключить из этой сферы экономику, то проблемы социального и политического развития»[2106]. Неудивительно поэтому, что после декабрьской конференции К. У. Черненко «предложил Михаилу Сергеевичу пост секретаря по идеологии»[2107] и «дал наконец добро на переезд Горбачева в кабинет бывшего главного идеолога партии»[2108].

Так М. С. Горбачев оказался в бывшем кабинете М. А. Суслова № 2 на пятом этаже первого подъезда[2109].

Смерть Д. Ф. Устинова

23 октября 1984 г. A. C. Черняев записал в дневнике: «Был пленум ЦК. Ждали оргвопросов, их не последовало»[2110]. К сожалению, автор дневника не раскрыл содержания отмеченных им ожиданий. Однако имеются сведения, что в данном случае речь шла о Г. В. Романове[2111].

Существует мнение, будто бы отставка Н. В. Огаркова означала поражение Г. В. Романова и укрепление позиций Д. Ф. Устинова[2112].

Свидетельство этого некоторые увидели в том, что именно Д. Ф. Устинову, а не М. С. Горбачеву как фактически второму секретарю и не Н. А. Тихонову как премьеру было доверено поздравление К. У. Черненко по случаю дня рождения и вручение ему очередной Звезды Героя Социалистического Труда 27 сентября[2113], а также отсутствие Г. В. Романова на этом мероприятии[2114].

Действительно, после того, как в четверг 13 сентября Г. В. Романов вернулся из Эфиопии[2115], он исчез почти на целый месяц: 25 сентября его не было среди других членов Политбюро на юбилейном заседании Правления Союза писателей[2116], 27 сентября на чествовании К. У. Черненко[2117], 4 октября на подобном же чествовании В. В. Гришина, 5 октября на Всесоюзном совещании народных контролеров[2118]. Снова фамилия Г. В. Романова появилась на страницах «Правды» только 19 октября в сообщении о чествовании A. A. Громыко, имевшем место накануне[2119].

Однако объясняется это, по всей видимости, тем, что с понедельника 17 сентября и до воскресенья 15 октября он находился в отпуске.

Между тем пока Г. В. Романов отдыхал, заболел и попал в больницу Д. Ф. Устинов, оттуда уже не вышел.

«Смерть Устинова была в определенной степени нелепой», – пишет Е. И. Чазов, и вызвала «много вопросов в отношении причин и характера заболевания»[2120].

Что же произошло?

«Осенью 1984 года, – читаем мы в воспоминаниях Е. И. Чазова, – состоялись совместные учения советских и чехословацких войск на территории Чехословакии. В них принимал участие Устинов и министр обороны Чехословакии генерал Дзур. После возвращения с маневров Устинов почувствовал общее недомогание, появилась небольшая лихорадка и изменения в легких»[2121].

Таким образом, из воспоминаний Е. И. Чазова получается, что маршал простудился на учениях.

Однако генерал Л. Г. Ивашов, возглавлявший тогда секретариат Министерства обороны, вспоминает этот эпизод иначе: «Обычно Дмитрий Федорович уходил в отпуск в июле-августе. В этот раз – в конце сентября. Погода прохладная, но я тому свидетель: он ни в чем свой обычный режим не изменил – так же купался, гулял. В итоге простудился. Приехала медицинская бригада, Чазов и признали воспаление легких. Начали лечить – сначала на месте, потом в Москве, в ЦКБ»[2122].

Из этого явствует, что Дмитрий Федорович простудился не на учениях, а во время отдыха. Кто же прав?

Для ответа на этот вопрос следует учесть, что на военных учениях стран Варшавского Договора «Щит-84», которые проходили на территории Чехословакии, Д. Ф. Устинов был с 10 по 15 сентября[2123].

После этого 25 сентября Дмитрий Федорович принимал участие в Юбилейном пленуме Союза писателей СССР, 27 сентября вручал награды К. У. Черненко[2124], а в четверг 4 октября на чествовании В. В. Гришина его уже не было[2125].

Это дает основание думать, что он ушел в отпуск не ранее 28 сентября – не позднее 3 октября, т. е. по меньшей мере через две недели после окончания учений «Щит-84». А значит, никакого отношения к его заболеванию учения не имели.

Где же отдыхал министр обороны? «В последний в его жизни отпуск в 1984 г., – пишет Е. И. Чазов, – я долго был с ним в любимом им санатории «Волжский утес» в Жигулях»[2126]. Однако возглавлявший тогда Секретариат Министерства обороны генерал Л. Г. Ивашов утверждает, что осенью Д. Ф. Устинов отдыхал не на Волге, а на Черном море в Сочи[2127].

Здесь в воспоминаниях Е. И. Чазова мы видим ту же самую «гранитную скамейку» (и даже не одну, а две), как и в истории с болезнью Ю. В. Андропова. Понять главного кремлевского врача нетрудно. Одно дело заболеть на военных учениях, вне постоянного наблюдения врачей, другое дело – в правительственном доме отдыха. Одно дело на отдыхе под Жигулями, другое дело – в Сочи.

Но Евгений Иванович попытался скрыть не только два этих факта. Отметив «общее недомогание», «небольшую лихорадку» и «изменения в легких», он таким образом обошел стороной то, что, находясь в тепличных условиях, министр обороны заболел воспалением легких, точно так же, как за три месяца до этого тоже на юге воспалением легких заболел К. У. Черненко.

И хотя воспаление легких сразу же дает знать о себе повышением температуры (а тут у больного появилась и «лихорадка», т. е. его стало бросать то в жар, то в холод), врачи опять, как и в случае с К. У. Черненко, допустили халатность и начали лечить министра обороны только тогда, когда болезнь была запущена настолько, что его пришлось госпитализировать и везти в Москву – в ЦКБ.

Причем в своих воспоминаниях Е. И. Чазов забыл упомянуть еще об этом важном факте. Из медицинского заключения: «Устинов Д. В., 1908 г. рождения, в конце октября 1984 г. заболел воспалением легких, осложнившимся сепсисом»[2128].

Сепсис – это «инфекционное заболевание – заражение крови болезнетворными микробами»[2129]. Обратите внимание, что именно от заражения крови умер Ю. В. Андропов.

Каким образом у министра обороны возникло «заражение крови болезнетворными микробами», медицинское заключение умалчивает. Умалчивает оно и о том, что последовало после обнаружения у министра обороны «воспаления легких, осложнившегося сепсисом». Но об этом мы узнаем из воспоминаний Л. Г. Ивашова.

«Дмитрий Федорович, – вспоминает он о пребывании Д. Ф. Устинова в ЦКБ, – немного полежал там и, не долечившись, вышел на службу. Надо было проводить большое совещание руководящего состава Вооруженных сил, на котором шла речь о серьезном повороте в их стратегическом развитии. Дмитрий Федорович был основным докладчиком»[2130].

Д. Ф. Устинов был членом Политбюро. При нем постоянно находился врач, который мог проводить амбулаторное лечение и каждодневно следить за своим единственным пациентом. Между тем, как говорится в воспоминаниях Е. И. Чазова, «несмотря на проводимую терапию, вялотекущий процесс у Устинова сохранялся, нарастала общая интоксикация»[2131].

Это продолжалось до тех пор, пока Д. Ф. Устинов в буквальном смысле этого слова не свалился с ног.

«В октябре 1984 года, – вспоминал В. И. Варенников, – в Министерстве обороны как обычно подводились итоги за текущий учебный год и ставились задачи на следующий. В Москву съехалось все руководство Вооруженных Сил страны… С докладом выступил министр обороны»[2132].

Первоначально, пишет В. И. Варенников, «все шло нормально. Но минут через тридцать мы заметили, что с Дмитрием Федоровичем творится что-то неладное: лицо побледнело, речь стала прерывистой, стоял на трибуне он неуверенно. Смотрю на помощников – те тоже насторожились. А еще через три-четыре минуты он вообще умолк и закачался. Помощники быстро подошли к министру, помогли ему сесть на ближайшее кресло. Был объявлен перерыв на двадцать минут. Устинова вывели в комнату отдыха»[2133].

После этого была вызвана жена маршала Вера Дмитриевна, которая уговорила мужа «поехать в ЦКБ»[2134].

«Первые дни лечения, – отмечает Л. Г. Ивашов, – дали улучшение, но затем обнаружилось, что на фоне недолеченного воспаления легких у Дмитрия Федоровича начала развиваться трещина на сердечной аорте: последствие инфаркта, перенесенного в командировке в Группе советских войск в Германии. Было решено делать операцию на сердце»[2135].

А вот что по этому поводу говорится в медицинском заключении: «Ситуация осложнилась тем, что на этом фоне начала прогрессивно расти аневризма брюшной аорты»[2136]

Это означает, или Л. Г. Ивашова подвела память, или он был неверно информирован врачами.

Аневримзма – это локальное расширение кровеносного сосуда, в связи с чем, во-первых, в области подобного расширения возникают болевые ощущения, во-вторых, происходит утончение стенок аорты, возникает опасность частичного или полного разрыва ее ткани[2137]. В результате разрыва аневризмы кровь начинает затекать между слоями стенок аорты и расслаивать их. Если этот процесс не остановить, он ведет к полному разрыву аорты и сильному внутреннему кровотечению, которое создает угрозу жизни человека[2138].

В таких условиях, как говорится в медицинском заключении далее, «по жизненным показаниям была проведена хирургическая операция на аорте»[2139].

«Я, – вспоминает Л. Г. Ивашов, – видел, как Дмитрий Федорович вел себя перед ней. Он поговорил с Григорием Васильевичем Романовым, секретарем ЦК КПСС по военным вопросам, поставил перед ним задачи на тот случай, если не выйдет после операции живым. Определил себе преемника – маршала Сергея Леонидовича Соколова. Поговорил подробно с ним по телефону»[2140].

Операция на аорте, связанная с аневризмой, не относится к числу простых. Особенно если учесть возраст оперируемого. Как утверждает Е. И. Чазов, операция происходила «в экстремальных условиях» и «протекала тяжело», так как «в ходе ее началось массивное кровотечение в связи с так называемым состоянием фибринолиза»[2141].

Фибринолиз – это нарушение сворачиваемости крови[2142], что осложняет процесс заживания оперированных тканей. В таких условиях «больному пришлось делать переливание крови»[2143]. Несмотря на все это, операция прошла удачно. Д. Ф. Устинов остался жив.

В связи с этим обращает на себя внимание то, что в «Медицинском заключении» говорится не о разрыве аневризмы, а лишь о признаках такого разрыва: врачам удалось остановить воспалительный процесс, однако «в последующем, в период выздоровления, появились признаки разрыва атеросклеротической аневризмы брюшного отделения аорты»[2144].

Это дает основание предполагать, что тревога была ложной, а операция ненужной.

Из интервью Л. Г. Ивашова: «Операция прошла без осложнений, но приезжая после нее к Дмитрию Федоровичу с документами, я видел, что бинты у него на груди всегда пропитаны кровью. Леча от воспаления легких, врачи применяли лекарства, разжижающие кровь, что привело к ее несвертываемости. Началось отторжение печени. Итог был предрешен»[2145].

Из «Медицинского заключения»: «в послеоперационный период возникли нарушения функций печени, почек, системы свертывания крови. Интенсивная терапия эффекта не дала»[2146].

К сожалению, о пребывании Д. Ф. Устинова в больнице мы пока почти ничего не знаем. Можно лишь отметить, что «за несколько дней до смерти, видимо, чувствуя ее приближение, Д. Ф. Устинов попросил, чтобы к нему приехал К. У. Черненко. А поскольку в это время М. С. Горбачев был в Лондоне, указанная встреча могла состояться не ранее 15 – не позднее 19 ноября[2147].

Имеются также сведения, что за четыре дня до смерти, т. е. около 16 декабря Д. Ф. Устинов разговаривал по телефону с маршалом В. Петровым: речь шла о его поездке во Вьетнам[2148].

Это означает, что за несколько дней до смерти Дмитрий Федорович находился в сознании.

А затем, как говорится в «Медицинском заключении», «в условиях нарастания печеночной и почечной недостаточности, выраженных обменных и дистрофических изменений в органах 20 декабря в 19 часов 35 минут наступила смерть от остановки сердца»[2149].

Завершая свой рассказ о болезни Д. Ф. Устинова, Л. Г. Ивашов делает такой вывод: «Трудно говорить, было ли это несчастным стечением обстоятельств или закамуфлированным устранением с политической арены руководителя сталинской школы». Считая подозрительной смерть маршала, Л. Г. Ивашов отмечает: «В Чехословакии в это же время с таким же примерно диагнозом умер министр обороны Дзур, которого мы знали как верного коммуниста»[2150].

Этот факт нашел отражение и в воспоминаниях Е. И. Чазова: «Удивительное совпадение – приблизительно в то же время, с такой же клинической картиной заболевает и генерал Дзур»[2151].

Хоронили Д. Ф. Устинова 24 декабря[2152]. К. У. Черненко побывал на прощании с покойным[2153], но на похоронах не присутствовал[2154]. Некоторые зарубежные журналисты объяснили это тем, что в день похорон был сильный мороз, температура воздуха опустилась до 24 градусов[2155].

27 декабря К. У Черненко принял участие во вручении наград некоторым советским писателям[2156] и вскоре после этого снова оказался в больнице. Это, по всей видимости, был второй раз, когда его, по словам Н. Дебилова, выносили из рабочего кабинета на носилках. «С декабря, – констатировал его помощник В. Печенев, – он находился в больнице почти безвыездно»[2157].

По инерции вперед

Широко распространено мнение, что после смерти Ю. В. Андропова произошла своеобразная реставрация брежневских порядков и все начинания Ю. В. Андропова были похоронены.

«В советологии, – пишет A. B. Шубин, – распространено мнение о том, что период правления Черненко характеризовался «абсолютным застоем». Эту точку зрения трудно признать убедительной. Начатая Андроповым политика не прекращалась»[2158]. Более того, возглавлявший тогда Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС Вадим Андреевич Медведев характеризует 13 месяцев пребывания К. У. Черненко у власти как «эмбриональный период» перестройки[2159].

И действительно, несмотря на плохое состояние здоровья генсека, несмотря на его осторожность и консерватизм многих его помощников, несмотря на отдельные попытки остановить запущенное Ю. В. Андроновым колесо перемен, сделать это не удалось.

Прежде всего это касается вопроса о коррупции..

«При Черненко, – пишет A. B. Шубин, – андроповские чистки продолжались, и Генсек вовсе не собирался их останавливать»[2160].

Несмотря на оказываемое ей сопротивление, Прокуратура СССР продолжала расследовать «узбекское дело». Этим делом занимались, как уже упоминалось, и возглавляемая М. С. Соломенцевым КПК при ЦК КПСС, и созданная еще в 1983 г. специальная «комиссия ЦК, которую возглавил заместитель заведующего отделом К. Н. Могильниченко». Она «вскрыла в Узбекистане поистине вопиющие нарушения». В июле 1984 г. результаты ее работы были доложены Пленуму ЦК КП Узбекистана, ЦК КПСС на Пленуме представлял Е. К. Лигачев[2161].

Из дневника A. C. Черняева: «9 июля Горбачев и Лигачев провели собрание всего аппарата ЦК. Докладывал Е. К.: «О положении в узбекской республиканской партийной организации». Факты разложения повергают в ужас»[2162].

«Ужас, полное разложение… Урожай хлопка рос, а выход волокна снижался из года в год, обворовывали государство на сотни тысяч рублей… взятки брали десятками тысяч, государство же обкрадывали на миллионы. В Ташкенте понастраивали дворцов, площадей и проч. Одно панно на станции метро стоило 2 млн. руб. А между тем полмиллиона жителей города живут до сих пор в глинобитных хижинах-землянках, без канализации, водопровода, газа, а то и без электричества. То же в Самарканде, втором городе по населению. Все начальство от высшего до нижнего обзавелись роскошными особняками в городе и виллами за городом. У некоторых по пять машин в личном пользовании»[2163].

Сделав эту запись, A. C. Черняев завершил ее следующим примечанием: «Не очень ясно, почему решили это все разоблачить перед лицом всего аппарата, начиная с референта-инструктора»[2164].

Однако «это все» являлось только прелюдией. 11 августа по обвинению в коррупции был арестован первый секретарь Бухарского обкома А. К. Каримов[2165]. Это был первый после смерти И. В. Сталина случай ареста партийного работника такого ранга. 3 сентября А. К. Каримов направил К. У. Черненко покаянное письмо[2166], в котором обвинил во взяточничестве не только некоторых лиц из ближайшего окружения Р. Ш. Рашидова, занимавших видное положение в аппарат ЦК Компартии Узбекистана, но самого покойного к тому времени руководителя республики[2167].

11 ноября у А. К. Каримова было изъято ценностей на 6 млн. руб. Причем «вес одних только ювелирных изделий превышал 110 килограммов»[2168].

После того, как у А. К. Каримова были обнаружены его сокровища, он дал новые показания, которые еще более расширяли круг обвиняемых лиц в руководстве республики[2169]. Более того, по утверждению следователя Генеральной прокуратуры СССР Николая Вениаминовича Иванова, именно «Каримов был первым из наших подследственных, кто указал свои связи в Москве»[2170].

На кого конкретно указал А. Каримов, мы пока не знаем. Но один факт заслуживает внимания. В ходе расследования этого дела следствие вышло на председателя Правления Бухарского облпотребсоюза Гани Мирзобаева. Во время обыска у него была обнаружена фотография, на которой он был запечатлен в компании с М. С. Горбачевым[2171].

Объясняя этот факт, Г. Мирзобаев показал, что еще «в 1965 или в 1966 г.» он на каком-то совещании в Москве познакомился с председателем Ставропольского крайпотребсоюза Василием Тихоновичем Богомазовым, после чего стал поддерживать с ним отношения. В 1976 г. Г. Мирзобаев поехал отдыхать в санаторий Центросоюза «Кисловодск». «И на этот раз, в 1976 г., – показал он на следствии, – я встретился с Богомазовым»[2172].

В это время, по утверждению Г. Мирзобаева, рядом в санатории «Красные камни» отдыхал племянник В. Т. Богомазова – первый секретарь Ставропольского крайкома М. С. Горбачев. Зная, что «он дядя Горбачева», Г. Мирзобаев попросил его познакомить с племянником. Они зашли «в санаторий к Горбачеву» и там сфотографировались[2173].

Хорошо знающий М. С. Горбачева В. А. Казначеев отрицает факт его родства с В. Т. Богомазовым[2174]. Но тогда получается, что Г. Мирзобаев по каким-то причинам предпочел скрыть обстоятельства своего знакомства с Михаилом Сергеевичем.

В связи с этим следует отметить, что еще в 1975 г., «по приглашению» Р. Рашидова М. С. Горбачев посетил Узбекистан. Причем его «путешествие по республике началось с посещения Бухары», где тогда первым секретарем обкома партии был его «старый товарищ по комсомолу Каюм Муртазаев»[2175]. Но тогда М. С. Горбачев и Г. Мирзобаев могли познакомиться еще в 1975 г.

К этому следует добавить, что после того, как в 1978 г. К. Муртазаева перевели в Ташкент, бухарский обком возглавил А. Каримов, а Гани Мирзобаев стал «личным завхозом Каримова»[2176].

Между тем, Михаил Сергеевич был знаком и с А. Каримовым, который еще до 1975 г. несколько раз приезжал на Кавказские Минеральные воды. Несмотря на то, что из Ставрополя до Минвод не менее трех-четырех часов на машине, первый секретарь крайкома навещал своего узбекского гостя, причем не один, а с женой. В одну из таких поездок он взял с собою В. А. Казначеева, который с 1970 по 1974 г. занимал пост первого секретаря Пятигорского горкома партии. Из этой поездки Виктор Алексеевич вынес впечатление, что Горбачевы и Каримовы были знакомы семьями. И, приезжая на отдых, А. Каримов щедро одаривал Михаила Сергеевича[2177].

Если учесть это обстоятельство, нетрудно представить, что должен был переживать М. С. Горбачев, когда А. Каримов был арестован и начал давать показания.

Еще более должно было встревожить М. С. Горбачева расследование «хлопковой аферы», так как с 1978 г. он курировал сельское хозяйство, а следовательно, не мог не понимать, что успехи Узбекистана на хлопковом фронте связаны с приписками. Но тогда получается, что определенная доля ответственности за них лежала и на нем лично, и на его подчиненных из Сельскохозяйственного отдела ЦК КПСС.

Между тем через некоторое время после смерти Ю. В. Андропова был арестован Н. П. Лобжанидзе. Можно было ожидать неприятностей и с этой стороны. Однако на этот раз от него не стали требовать показания на М. С. Горбачева, а он предпочел держать язык за зубами. Обвинительное заключение по его делу (№ 18/58112-83) было утверждено заместителем Генерального прокурора СССР О. В. Сорокой 26 декабря 1984 г.[2178]. По этому приговору Н. П. Лобжанидзе получил 9 лет с конфискацией имущества в колонии строгого режима[2179]. В 1989 г. он был досрочно освобожден[2180], затем после обращения к М. С. Горбачеву обвинение с него сняли[2181].

А в Москве тем временем шла своя война, в эпицентре которой оказался В. В. Гришин. Летом 1984 г., когда он находился в отпуске, М. С. Горбачев, «будучи практически вторым человеком в партии при Черненко», вспоминал А. Н. Яковлев, «поручил соответствующим органам изучить дачные дела работников городской номенклатуры, что и было сделано. Гришин всполошился. Он в это время проводил отпуск на Юге. Я был у Горбачева в кабинете, когда позвонил Гришин…. Закончилось тем, что оба решили доложить свое мнение Черненко. Горбачев настоял на своем»[2182].

Нетрудно понять, что второй человек в партии делал такой шаг не потому что не мог терпеть дачные безобразия, а потому, что собирал компромат на своего соперника. Причем есть все основания предполагать, что в данном случае он опирался не на поддержку нового министра внутренних дел В. В. Федорчука, а на нового председателя КГБ – В. М. Чебрикова.

В начале 1984 г. В. И. Алидин пришел к В. В. Гришину и, проинформировав его о деле Мосторга, назвал его руководителя Н. П. Трегубова миллионером. Можно было ожидать, что В. В. Гришин удивится или же потребует доказательств, но он никак не отреагировал на это[2183].

После того, как закончилось следствие по делу гастронома № 1, Н. П. Трегубов получил партийное взыскание и был отправлен на пенсию. Но когда летом 1984 г. В. В. Гришин ушел в отпуск, Н. П. Трегубова вызвали в КПК при ЦК КПСС, исключили из партии и сразу же арестовали[2184].

«Немалый ужас на мафиозный мир и преступные торговые кланы по всей стране, – пишет P. A. Медведев, – нагнал крах Н. П. Трегубова – начальника Главторга Мосгорисполкома, занявшего этот пост еще в 1970 г. и считавшегося человеком, близким к члену ПБ В. В. Гришину (с Гришиным у Андропова были давние счеты). Трегубов был арестован в июне, а следом за ним органы КГБ заключили под стражу еще 25 ответственных работников московского Главторга и директоров крупнейших универмагов и гастрономов, включая B. C. Тверитинова – директора гастронома при ГУМе, арестованного 17 августа 1983 года»[2185].

По существу, это был удар если не по самому В. В. Гришину, то по его ближайшему окружению. Формально расследование исходило от прокуратуры, фактически за всем этим стоял возглавляемый В. М. Чебриковым КГБ[2186], так как во главе московского ОБХСС стоял генерал КГБ А. Н. Стерлигов[2187].

29 апреля 1984 г. новым главным редактором «Известий» стал И. Д. Лаптев[2188]. Одним из первых его действий на этом посту была публикация статьи «Расплата», посвященная суду над директором Елисеевского магазина Ю. К. Соколовым[2189]. Сначала на пути статьи возникли цензурные помехи, а когда 2 августа она все-таки увидела свет, вопрос о ней был вынесен на Политбюро, которое проходило под руководством К. У. Черненко[2190].

Так как до середины августа 1984 г. К. У. Черненко находился в отпуске, то упоминаемое И. Д. Лаптевым заседание Политбюро могло иметь место после возвращения Константина Устиновича в Москву.

По свидетельству И. Д. Лаптева, особенно возмущались В. В. Гришин, В. И. Долгих, М. В. Зимянин и М. С. Соломенцев. В. В. Гришин даже потребовал отставки И. Д. Лаптева, но не получил поддержки К. У. Черненко[2191]. Что вызвало гнев названных партийных руководителей, можно только предполагать.

Продолжалось расследование и о злоупотреблениях в Министерстве внутренних дел СССР. 6 ноября 1984 года Н. А. Щелоков был лишен звания генерала армии. Официально указ об этом был опубликован в газетах в День милиции[2192]. Вскоре Президиум Верховного Совета СССР принял решение о лишении Н. А. Щелокова всех наград, за исключением боевых, и звания Героя Социалистического Труда[2193]. 7 декабря 1984 г. Комиссия партийного контроля исключила его из партии. Он обратился к К. У. Черненко с письмом, в котором попросил о приеме, но тот не принял его[2194]. 13 декабря H. A. Щелокова нашли мертвым. Согласно официальной версии, он застрелился[2195].

«Черненко, – пишет A. B. Шубин, – не только карал. Шел поиск дальнейших путей преобразований»[2196].

Несмотря на то, что 9 февраля 1984 г. Ю. В. Андропова не стало, состоявшийся 13 февраля Пленум ЦК КПСС не только решил вопрос об избрании нового генсека, но и подтвердил необходимость продолжить начатую в соответствии с решениями Декабрьского пленума 1983 г. работу «по комплексному совершенствованию управления»[2197].

23 февраля 1984 г. Госплан представил в Совет Министров предложения «Об организации работы по дальнейшему совершенствованию управления экономикой»[2198].

Есть основания предполагать, что именно на этом заседании было принято решение о создании временной Комиссии Политбюро ЦК КПСС по рассмотрению предложений о направлениях совершенствования управлением[2199]. В ее состав вошли Г. А. Алиев, М. С. Горбачев, Г. В. Романов, Н. И. Рыжков, H. A. Тихонов [2200]. Перед комиссией была поставлена задача подготовить свои предложения «до ноября 1984 г.»[2201].

27 февраля под председательством H. A. Тихонова состоялось совещание, на котором рассматривался вопрос «О подготовке предложений по принципиальным направлениям совершенствования управления народным хозяйством»[2202]. Было решено представить предварительные предложения по указанному вопросу «не позднее 1 апреля»[2203]. В связи с этим был подготовлен документ о принципиальных направлениях совершенствования управления[2204].

Не позднее 5 марта для представления в ЦК КПСС была составлена записка, которую подписали H. A. Тихонов, М. С. Горбачев, Г. А. Алиев, Г. В. Романов и Н. И. Рыжков. Подчеркивая необходимость сохранения и укрепления демократического централизма, авторы писали: «Представляется необходимым сделать систему централизованного управления более эластичной путем передачи части функций хозяйственного управления местным органам власти, отраслевым органам и трудовым коллективам, дальнейшего расширения хозяйственной самостоятельности различных звеньев управления»[2205].

6 марта 1984 г. под председательством H. A. Тихонова состоялось первое заседание Комиссии Политбюро ЦК КПСС по рассмотрению предложений о направлениях совершенствования управления, В этом заседании участвовали члены комиссии Г. А. Алиев, М. С. Горбачев, Г. В. Романов, Н. И. Рыжков[2206]. Ими была рассмотрена записка «О принципиальных направлениях совершенствования управления»[2207] и принято решение, одобрив ее в целом, произвести доработку к 20 марта[2208].

7 марта 1984 г. на заседание Политбюро был вынесен «вопрос о подготовке пленума по совершенствованию управления экономикой. Эту идею активно продвигал Горбачев». Однако H. A. Тихонов добился того, что решение этого вопроса было отложено как неподготовленного[2209].

Второе заседание Комиссии Политбюро состоялось 16 апреля[2210]. Оно продолжило рассмотрение названной выше записки, которая приобрела уточненное название «Об основных направлениях дальнейшего совершенствования управления»[2211]. Было решено до 20 апреля внести в нее последние уточнения[2212].

К 21 апреля документ был готов[2213], после чего вынесен на ближайшее заседание Политбюро. Как явствует из воспоминаний О. Гриневского, вопрос «О дальнейшем совершенствовании управления» рассматривался на заседании Политбюро 26 апреля[2214].

Имеются сведения, что представленный документ под названием «Основные направления совершенствования управлением народного хозяйства» был одобрен[2215]. Однако, пока удалось обнаружить только проект этого решения. Согласно ему, Политбюро постановило: «В частичное изменение решений ЦК КПСС от 23 февраля 1984 г. и 7 марта 1984 г. образовать постоянно действующую Комиссию Политбюро ЦК КПСС по совершенствованию управления в составе: тт. Тихонова – председатель, Горбачева, Алиева, Романова, Долгих, Капитонова, Рыжкова»[2216].

«Ее формальным руководителем, – отмечает Е. Т. Гайдар, – был ветхий председатель Совета Министров Тихонов, но реальным мотором – динамичный, имевший в то время репутацию одного из наиболее энергичных лидеров хозяйственной номенклатуры, Николай Рыжков»[2217].

Первое заседание этой Комиссии состоялось 15 мая 1984 г.[2218]. На нем было принято решение о создании при Комиссии Рабочей группы[2219] и Научной секции[2220].

«Руководство научной секцией, – пишет Е. Т. Гайдар, – было возложено на директора нашего института академика Д. Гвишиани»[2221]. В данном случае имеется в виду Всесоюзный научно-исследовательский институт системных исследований (ВНИИСИ) Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике [2222].

Почему руководителем научной секции был назначен именно Джермен Михайлович Гвишиани, установить пока не удалось. Может быть, здесь свою роль сыграли его связи. Д. М. Гвишиани был не только сыном генерала госбезопасности, но и зятем А. Н. Косыгина. Может быть, были приняты во внимание его научные интересы. В 1961 г. он защитил кандидатскую диссертацию на тему «Социология американского менеджмента», а в 1969 г. докторскую диссертацию на тему «Американская теория организационного управления». Может быть, учитывалось, что он являлся председателем Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике. Может быть, это было связано с тем, что он являлся членом Римского клуба[2223] и с 1972 г. возглавлял Совет созданного по инициативе этого клуба в Лаксембургском замке под Веной Международного института проблем системного анализа (МИПСА)[2224], аналогом которого являлся ВНИИСИ.

Как утверждал С. С. Шаталин, «волею судеб ВНИИСИ все больше становился идейным центром по трансплантации «чужих» методов в советскую экономику», причем «руководство СССР целенаправленно не мешало этому»[2225].

Если Д. М. Гвишиани было доверено общее руководство Научной секцией, пишет Е. Т. Гайдар, то конкретная работа была возложена «на отделы, возглавлявшиеся Борисом Мильнером и Станиславом Шаталиным, и, в первую очередь на нашу лабораторию»[2226]. Кроме московских ученых, к этой работе была привлечена «молодая команда» «ленинградских экономистов, в которую входили Анатолий Чубайс, Сергей Васильев, Сергей Игнатьев, Юрий Ярмагаев и другие…»[2227].

В комиссии Д. М. Гвишиани рассматривались вопрос о кооперации, об индивидуально-трудовой деятельности, о децентрализации экономики, о изменении планирования, о хозрасчете и т. д.[2228].

«После многих и бурных встреч, совещаний, горячих дискуссий, – пишет Н. И. Рыжков, – Экономический отдел подготовил предложения по совершенствованию управления народным хозяйством страны. По сути, они являли собой достаточно серьезно разработанную концепцию, которая предвосхитила – по-своему, конечно, с учетом времени и политической ситуации в стране – все грядущие экономические программы, на которых в 90-е уже годы скрестились копья «правых» и «левых», «консерваторов» и «новаторов»[2229].

«Пожалуй, наиболее серьезным документом, вышедшим из научной секции Комиссии, – вспоминает Е. Т. Гайдар, – стала «Концепция совершенствования хозяйственного механизма предприятия», подготовленная по заданию Рыжкова. В довольно большом, 120-страничном документе, обозначались основные направления возможной экономической реформы в масштабах Союза»[2230].

К сожалению, поиски этого документа в фонде Совета Министров СССР и в архиве Н. И. Рыжкова пока не увенчались успехом. Поэтому для характеристики содержания упомянутой «Концепции» воспользуемся воспоминаниями Е. Т. Гайдара:

«Речь в названном документе шла о достаточно осторожной экономической реформе, важнейшей предпосылкой которой было ужесточение финансовой и денежной политики. Предполагалось отказаться от директивных плановых заданий, ввести стимулы, связанные с прибылью, сохранить строгое нормативное регулирование заработной платы, постепенно либерализовать цены по мере стабилизации положения на отдельных рынках, осуществить осторожные меры по либерализации внешнеэкономической деятельности, создать рядом с государственным частнопредпринимательский и кооперативный секторы экономики. За основу многих предлагаемых решений были взяты наработки венгерской реформы 68-го года и ее последующих модификаций»[2231].

Это значит, что предлагаемая концепция предполагала отказ от прежнего планового управления экономикой и переход к многоукладной, рыночной экономике, при сохранении ведущей роли государственного сектора. По свидетельству Н. И. Рыжкова, имелось в виду, что государственный сектор должен был составлять около 50 %, около 30 % планировалось на корпоративную собственность и примерно 20 % – на индивидуальную[2232].

«Мы, – пишет Е. Т. Гайдар, – отдавали себе отчет в том, что предлагаемая модель ни в коей мере не может рассматриваться в качестве идеала, но считали важным осуществить хотя бы эти осторожные шаги в направлении рынка, создания эталонов негосударственной экономики как предпосылки для последующей эволюции системы, мягкого выхода из социализма»[2233].

По утверждению B. C. Павлова, именно в это время вопрос о собственности был вынесен на страницы печати: «Впервые открыто идея реформы собственности была затронута на страницах «Московского комсомольца» еще в 1984 г. Выступил с этим предложением академик Л. И. Абалкин»[2234].

К этому нужно добавить, что предполагалось освободить партийные комитеты от руководства экономикой[2235], а также «оставить за Центром только управление базовыми отраслями экономики, ее каркасом»[2236].

Но руководством тихоновской Комиссии Политбюро эта идея была отвергнута[2237].

К сожалению, обнаружить материалы рассматриваемой комиссии пока не удалось. Поэтому остается неясным, когда и как именно она завершила свою работу. Из воспоминаний Е. Т. Гайдара явствует, что это произошло уже в 1985 г.[2238].

Е. Т. Гайдар пишет, что когда Д. Гвишиани представил Н. И. Рыжкову названный выше документ, то он не получил одобрения, так как «политическое руководство страны было не готово к столь радикальным преобразованиям»[2239]. Н. И. Рыжков пишет, что проект реформы хотя и был встречен H. A. Тихоновым негативно, но после его доработки был одобрен[2240].

Причем, по утверждению Н. И. Рыжкова, возражения со стороны премьера вызвала не установка на переход к многоукладной экономике, а совершенно другие вопросы.

«Главный вопрос – пишет Н. И. Рыжков, – соотношение функций республик и Центра. Мы уже тогда яснее ясного понимали, что Центр добровольно взвалил на себя все, что можно и нельзя, нужно и не нужно». Поэтому: «Мы предложили оставить за Центром только управление базовыми отраслями экономики, ее каркасом, но ни в коем случае не ломать его, не растаскивать по частям… Растащи – каркас рухнет, рассыплется, а значит, рассыплется экономика – вся экономика! – которая и держится на базовых своих отраслях»[2241].

По свидетельству Н. И. Рыжкова, при подготовке этого документа появилась идея разделить Российскую Федерацию на десять округов. Мотивировалось это тем, что в состав РСФСР входили 6 краев, 54 области, 14 автономных республик, плюс 5 автономных областей и 10 национальных округов, итого 89 административно-территориальных единиц. Поскольку реальная власть в них принадлежала первым секретарям, а они входили в номенклатуру ЦК КПСС, то по этой причине были независимы от Совета Министров РСФСР. Предлагаемая реформа, по свидетельству Н. И. Рыжкова, имела своей целью хотя бы частично укротить первых секретарей обкомов, крайкомов и автономных республик, подчинив их руководству округов.

Когда родилась эта идея, предстоит выяснить. Насколько удалось установить, она уже звучала летом 1982 г. на совещании в ЦК КПСС. Выступая на нем, директор Института экономики Уральского научного центра АН СССР М. А. Сергеев предложил: «Осуществить укрупнение существующего административно-территориального деления. Так, регионом мог бы стать Уральский экономический район»[2242].

«Разделить страну на экономические районы» 16 марта 1984 г. на совещании у М. С. Горбачева предлагал Г. А. Арбатов. Это предложение сразу же привлекло внимание Н. И. Рыжкова. Судя по записям Николая Ивановича, в этом предложении его привлекла идея децентрализации, т. е. сохранения за центром стратегии и перенесения на места центра тяжести оперативного управления[2243].

На мой вопрос, заданный 22 июня 2009 г., рассматривалась ли при разработке этой концепции проблема регионального хозрасчета, Н. И. Рыжков ответил утвердительно[2244]. Это означает, что планируемое разделение Российской Федерации на десять экономических районов предполагало предоставление им определенной хозяйственной самостоятельности.

Предложение о разделении РСФСР на округа вызвало настолько серьезные возражения со стороны H. A. Тихонова, что он отказался ставить под «Концепцией» свою подпись. Пришлось, как пишет Н. И. Рыжков, эту идею «утопить», т. е. облечь в обтекаемые формулировки, после чего премьер подписал документ. В таком виде он был одобрен Политбюро и лег в основу дальнейшей работы по составлению программы экономических реформ[2245].

Борьба шла и по другим направлениям.

В частности, это касается проведения пленума ЦК КПСС по научно-техническому прогрессу. Несколько раз его идея возрождалась и умирала.

В 1984 г. она возродилась вновь. Если верить В. А. Медведеву, «на этот раз инициирующую роль играл М. С. Горбачев»[2246]. По свидетельству Г. А. Арбатова, «первый экземпляр» доклада для пленума, подготовленный еще в 70-е годы, «нашли после смерти Л. И. Брежнева в его сейфе, когда его открыла специальная комиссия. После этого он, очевидно, и попал М. С. Горбачеву»[2247].

«В июле (1984 г. – А. О.), – пишет Н. И. Рыжков, – в ПБ была представлена записка за подписью Черненко о необходимости ускорения НТП и совершенствовании управлением им во всех звеньях экономики»[2248].

В. А. Медведев утверждает, что «решение о проведении Пленума ЦК КПСС по вопросам ускорения НТП» было принято «в середине 1984 г.»[2249]. Однако из воспоминаний более осведомленного в этом отношении Н. И. Рыжкова явствует, что упомянутая записка была рассмотрена Политбюро только в октябре 1984 г. и только тогда было решено посвятить этому вопросу пленум 23 апреля 1985 г.[2250].

«В начале октября» М. С. Горбачев «пригласил к себе» по этому вопросу В. А. Медведева[2251]. В ноябре была создана рабочая группа во главе с Н. И. Рыжковым [2252].

Характеризуя эту работу, В. А. Медведев пишет: «Постепенно вырисовывался глубокий и интересный замысел с выходом на общеэкономические проблемы, структурную и инвестиционную политику и, что особенно важно, на перестройку хозяйственного механизма»[2253].

Работа к пленуму, который был намечен на апрель 1985 г., велась ударными темпами. «В декабре того же года по поручению Горбачева, – вспоминает А. Аганбегян, – вместе с коллегами я участвовал в подготовке пленума по научно-техническому прогрессу, и меня даже не отпустили встречать Новый год в Новосибирск»[2254].

Так, по свидетельству В. А. Медведева, появилась на свет новая «комплексная программа научно-технического прогресса на 20 лет»[2255].

Разумеется, составить такую программу за два-три месяца было невозможно. Поэтому, вероятнее всего, созданная под руководством М. С. Горбачева рабочая группа использовала те материалы, которые готовились к пленуму по научно-техническому прогрессу еще при Л. И. Брежневе.

Основное содержание «Комплексной программы» было изложено в специальной записке «О некоторых узловых вопросах ускорения НТП»[2256], которая, по всей видимости, рассматривалась как текст возможного доклада генсека на пленуме. Этот 18-страничный документ был направлен «в ЦК КПСС с предложением рассмотреть записку в Политбюро»[2257].

И тут произошло неожиданное.

Один из главных инициаторов этой программы М. С. Горбачев вдруг заявил, что не следует спешить с ее передачей в Политбюро[2258], более того, он посетил К. У. Черненко и после этого поставил на Политбюро вопрос о переносе Пленума ЦК КПСС, посвященного научно-техническому прогрессу[2259].

Н. И. Рыжков не указывает, когда именно это произошло, но из дневника A. C. Черняева явствует, что Г. А. Арбатов сообщил ему об отмене «пленума по НТР» 7 января 1985 г.[2260].

Пытаясь объяснить такой поворот, Н. И. Рыжков пишет: «Уже шла, по-видимому, закулисная работа по подготовке замены Черненко, еще не умершего, но на глазах угасавшего»[2261].

Продолжалась при К. У. Черненко и подготовка изменений в идеологии.

Как вспоминает бывший работник Международного отдела ЦК КПСС С. М. Меньшиков, «где-то в конце 1984 года» «пришла развернутая шифровка от посла А. Ф. Добрынина с предложением ослабить ряд существовавших тогда ограничений в области еврейской культуры, образования, религии и т. д. У посла сложилось мнение, что такие меры могли бы улучшить отношение к СССР в американском обществе и снять остроту антисоветских настроений в еврейских организациях США. В связи с этим Международному отделу было поручено подготовить соответствующее решение Политбюро. В отделе эта работа была возложена на меня и референта, занимавшегося связями с Компартией Израиля»[2262].

После этого был поднят вопрос «о возобновлении работы в Москве знаменитого еврейского театра, закрытого еще при Сталине, которым до его гибели в 1949 году руководил Соломон Михоэлс», «было предложено направить с гастролями за рубеж труппу еврейского драматического театра, существовавшего тогда в Биробиджане». «Предложили мы также, – пишет С. М. Меньшиков, – восстановить издание газеты на идише, а также переиздать русских еврейских классиков Шолома Алейхема и других». «Встал вопрос о введении в отдельных наших вузах обучения ивриту, хотя бы на факультативной основе». «В конечном счете решение Политбюро было принято в сильно урезанном виде по сравнению с запиской Добрынина и нашими первоначальными предложениями[2263].

Как мы уже знаем, еще Ю. В. Андропов начал готовить антисталинский идеологический залп. Особая роль в этом отношении отводилась фильму Т. Абуладзе «Покаяние», который неудачно был снят в 1983 г. Можно было ожидать, что после смерти Юрия Владимировича на фильме будет поставлен крест.

Однако уже в марте, т. е. через месяц после того, как К. У. Черненко стал генсеком, деньги для продолжения работы над фильмом были изысканы и начались новые съемки. На этот раз они продолжались пять месяцев и к концу лета были завершены. Затем начались монтажные работы. В декабре фильм был закончен[2264].

«Мы, – вспоминает Нана Джанелидзе, – ждали, чтобы его посмотрели члены бюро ЦК КП Грузии и, конечно, Шеварднадзе. Просмотр происходил в Малом зале на киностудии «Грузия-фильм». Наконец, свет в зале погас, и фильм начался. Смотрели тихо, не дыша. По словам Тенгиза, Шеварднадзе впился в экран. И вот фильм закончился. Экран погас, зажегся свет. В зале стояла гробовая тишина, никто не смотрел друг на друга, никто не переговаривался – ждали, что скажет Шеварднадзе. Тот очень долго молчал. Тенгизу показалось, что тишина длится целую вечность. «Это очень нужный фильм. Я потрясен», – сказал он, – встал, подошел к Тенгизу и поцеловал его…»[2265].

В конце декабря Республиканский телерадиокомитет и Госкино Грузии приняли картину[2266].

Таким образом, еще при жизни К. У. Черненко был подготовлен фильм, который должен был взорвать общественное мнение и начать идеологический разворот умов советских людей против существующей политической системы.

Подобная же роль отводилась и роману Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». В редакции журнала «Октябрь», куда он поступил еще в 1983 г., после смерти Ю. В. Андропова начался саботаж[2267]. Но 23 сентября 1984 г. A. C. Черняев записал в дневнике: «Узнал, что разрешили издать роман А. Н. Рыбакова «Дети Арбата» – о Сталине и 1934 г. (первую часть я читал в рукописи) и будто вопрос рассматривался наверху: Горбачев, Воротников, Пономарев – за. Стукалин давно за. А вот Шауро и Беляев всегда были против. И еще узнал, что уже есть верстка сборника воспоминаний и эссе о Шоломе Алейхеме. Подержал в руках. Немыслимо было бы даже пару лет назад»[2268].

Запись 23 декабря 1984 г.: «Читаю «Дети Арбата», вторую часть, первую читал два года назад. Говорят, что вмешался Горбачев и будто разрешили печатать в начале 1985 г. в «Октябре»[2269].

Тогда же была сделана попытка отстранить Р. И. Косолапова от руководства журналом «Коммунист» и поставить во главе его редколлегии другого человека. Осенью 1984 г. П. Н. Федосеев познакомил А. П. Бутенко с доносом, который поступил в ЦК КПСС. В этом доносе Р. И. Косолапов обвинялся не только в том, что хочет стать секретарем ЦК КПСС, в чем не было никакого криминала, но и метит на пост генсека, что было полным абсурдом. Под доносом стояли фамилии, но когда стали выяснять, указанные в доносе люди заявили, что такого документа не писали и не подписывали[2270].

«Знаменательно, – пишет профессор Тартуского университета Рейфмана, – что партийная пресса с конца 84 г. – начала 85 г. превращается в форум реформистского лагеря». В качестве примера он приводит опубликованную в декабре 1984 г. на страницах «Правды» статью. Ю. Воронова о необходимости радикальных перемен в области литературы[2271].

10 марта 1985 г. «Правда» опубликовала статью главного режиссера Театра Ленинского комсомола Марка Захарова «Художник и время. Зеркало души», в которой не только развивалась эта же тема, но и предлагалось взять на вооружение слова В. И. Ленина «считавшего, что будущие поколения могут по-иному понимать социализм, чем деятели первого призыва». По мнению П. Рейфмана, статья М. Захарова «была не только программой театральной перестройки, но и общим кредо реформ, ожидаемых художественной интеллигенцией в отношении подлинной будущей культуры»[2272].

В 1984 г. на прилавках наших магазинов появилась книга «За кулисами видимой власти», о которой шла речь ранее. В набор она была сдана 22 ноября 1983 г. еще при Ю. В. Андропове, а подписана к печати при К. У. Черненко 5 июня 1984 г.[2273]. Книга была выпущена в свет издательством «Молодая гвардия» и рассчитана на массовую аудиторию, так как имела тираж 100 тыс. экз.

Таким образом, в период короткого пребывания К. У. Черненко у власти движение по намеченному Ю. В. Андроповым курсу продолжалось.

Глава 2.