– Но?
– Но, конечно, ему не удалось; а если бы вы знали, какие он мне предложения делал. Мне подчас было и смешно, и досадно, и обидно, он иногда просто в исступление приходил, конечно, все из одной только досады,
– Муж ваш знал?
– Еще бы, я ему всегда обо всем рассказывала, да к тому же Вильяшевич и не думал скрываться.
– И муж вас нисколько не ревновал?!
– Нисколько. Во-первых, он не из ревнивых, во-вторых, слишком уверен во мне.
– Неужели он не приревновал вас, если бы вы поехали с кем-нибудь вдвоем куда-нибудь, ну, положим, в театр, например, со мною?
– Не думаю, – засмеялась Маня, – но я бы сама не поехала.
– Почему?
– Странный вопрос, потому что это не принято, чтобы замужняя женщина ездила с кем-нибудь без мужа.
Как только я вернулся домой, Зуев принялся упрашивать меня ехать с женою и с ним куда-нибудь вспрыснуть наследство, но я отказался наотрез – у меня была весьма спешная работа, которую я дал слово окончить к утру другого дня. Отказ мой чрезвычайно огорчил Зуева.
– Сегодня концерт Славянского50 в Благородном собрании, я уже и ложу взял, карету нанял, оттуда, думал, мы куда-нибудь поедем поужинать, ах какая обида!
Он так был искренно огорчен, что мне стало почти что жалко его.
– Да на кой я вам черт сдался, поезжайте вы с Маней вдвоем, по крайней мере, мне мешать не будете.
– Как вдвоем? – удивился Зуев. – Мария Николаевна не поедет.
– Вздор, поедет. Мэри, поезжай ты с ним, сделай ми-
50 Славянский Дмитрий Александрович (1836–1908) – настоящая фамилия Агренев, известный народный певец и хоровой дирижер.
лость, а я писать буду.
Зуев устремил умоляющий взгляд на жену. Та колебалась.
– Поезжай, нечего раздумывать, концерт будет прекрасный, я сегодня программу читал.
– Мария Николаевна, поедемте, – просящим голосом заныл Зуев, – ведь в самом деле ничего.
– Пожалуй, поедемте, – согласилась Маня. – Раз муж пускает, мне до остальных, действительно, дела нет.
Зуев чуть не прыгал, так он был доволен, но Мане было не совсем по себе.
– Знаешь, было бы гораздо лучше, если бы и ты с нами поехал, – сказала Маня, переодеваясь в спальне, – Ну, что я с ним там вдвоем делать буду, – добавила она шепотом.
Я отмахнулся рукой.
– Есть мне время по вашим концертам ездить, да и к чему; по-моему, я вас только стесню. Зуев будет тебе в любви объясняться, а мне что прикажешь около вас делать.
Заметь, какая у него сегодня рожа, можно поду мать, что он к невесте приехал предложение делать.
Маня весело засмеялась.
– Почем знать, может, и правда.
– На здоровье, только не забудь, у него жена, а у тебя муж.
Жена смеялась и тем временем кокетливо и быстро оканчивала свой туалет.
– А ведь что, я, право, хорошенькая, – повернулась она перед зеркалом, поправляя трэн51 платья и любуясь через плечо на свою тонкую, изящную талию.
51 Трэн – своеобразная отделка платья.
– Как маримондочка52. Кстати, постой, ты совсем разучилась носить свои шляпы. Шляпы a la Rembrand носятся гораздо больше набок, вот как, – я поправил ей шляпу, выпростал из-под плюша кудряшки на лбу и накинул на плечи ротонду.
Она еще раз оглянула себя в зеркало и усмехнулась.
– Смотри, не скучай без нас, – шепнула она мне на ухо и больно стиснула его зубами, – я тебе гостинца привезу, знаешь, как маленьким детям, сусальных коньков.
– Ладно, ладно, проваливайте, да только, пожалуйста, подольше не возвращайтесь, а то помешаете работу кончить. Да кстати, пейте где-нибудь там чай, на меня не рассчитывайте, я напьюсь рано да и сяду строчить. Ну, исчезайте, брысь!
Они уехали, а я сел писать.
Было уже часа три ночи. Я, окончив работу, сладко потянулся в кресле и только что подумал о жене, как раздался звонок, и через минуту она вошла в комнату, сияя глазками, с раскрасневшимися от холода щечками.
– Ну что, заждался? – весело заговорила она, сбрасывая на руки заспанной горничной ротонду.
– А где же твой рыцарь Тогенбург53? – спросил я.
– Он довез меня до нашего дома, но не хотел зайти, чтобы тебя не беспокоить.
– И отлично сделал, потому что я сейчас ложусь спать.
– Тебе бы только спать, соня, а ты лучше слушай, где
52 Маримондочка – ироническое прозвище, взятое из старой кафешантанной песенки. 53 . .рыцарь Тогенбург – романтический персонаж одной из баллад В. А. Жуковского.
мы были.
– Где? В концерте, а, впрочем, черт вас там знает, куда вас носило.
– Концерт не состоялся, мы приехали, а на дверях анонс: «По случаю болезни г-на Славянского концерт отлагается.. » Что делать? домой ехать, Зуев и слышать не хочет, в театр уже поздно, да и билетов нигде не достанешь, мы и решили в «Ренессанс» на французскую оперетку, кстати, я там почти год как не была.
– Дельно, вы бы лучше в «Шато-де-Флер54».
– Глупости. Теперь «Ренессанс» стал вполне приличным, уж если я прошлый год ездила, то теперь и подавно, ты бы посмотрел, какая там публика.
– Ну-с, дальше, что давали?
– «Периколу». Новый баритон пел, очень хорошенький, если бы ты слышал, как он спел письмо Периколы, просто восторг.
– Воображаю. Дальше. Что же у вас после «Пери–колы»-то было?
– А после «Периколы» мы ужинали, вот тебе, не посылай жену одну с молодым человеком.
– Резонно. Чем же вас кормили?
– Была стерлядь паровая, рябчики или дупеля, я что-то не разобрала, и еще какое-то сладкое на ананасном сиропе.
– Ха, ха, ха! Ну, меню. Голову кладу на сруб, вам официант заказывал по своему вкусу. Зуев ведь в этом профан, он, я думаю, не знает ни одного трактирного названия кушаньям, воображаю, какую он рожу сделал, когда
54 « Ренессанс», «Шато-де-Флер» – названия модных петербургских ресторанов.
ему сунули под нос карточку кушаний, небось тут ему и языковедение не помогло.
Маня засмеялась и кивнула головкой.
– Я так и знал. «Эй, любезный, подай там, что сам знаешь, только получше!» Ну а с точки зрения официанта, получше – это значит подороже. Воображаю, что с вас слупили. Ну, а пили что?
– Шампанское, разумеется.
– Поди «васисдас» какой-нибудь, вы ведь оба знатоки, шампанского от фруктового кваса не отличите.
– Нет-с, не «васисдас», а настоящее Помри-Сек.
– Ну и Христос с вами, а теперь иди, раздевайся, я спать хочу.
– Успеешь, дай рассказать.
– Да рассказывать-то нечего. Поехали в концерт, попали в Буф, ели какую-то пакость, пили какую-то слякоть, заплатили за то и другое бешеные деньги, затем три часа с
Офицерской в Пушкинскую плелись в рваной каретчонке, оба всю дорогу, наверно, преисправно клевали носами.
Приехали, теперь надо спать ложиться.
– Боже мой, как ты мне надоел. Спать, спать...
– Ладно, тебе хорошо говорить, ты небось завтра до двенадцати часов будешь нежиться, а мне в 10 часов утра надо уже быть в другом конце города, работу сдать.
– Ну хорошо, иди, я тебе, пока ляжем, расскажу преинтересный казус. Вообрази себе, – начала жена, торопливо завертывая перед зеркалом волосы в папильотки, – ты не поверишь, какое мне сегодня сделал Зуев предложение?
– Ну?
– Отгадай.
– Пошла вон. Я уже засыпаю, завтра расскажешь.
– А тебе не интересно?
– Что? спать – очень, а потому прошу тебя, кончай ты скорей свои туалеты, вертишься, как флюгер перед глазами, наказанье иметь жену кокетку. И главное, воображает, что и действительно так хороша, удивительная красавица.
– Красавица не красавица, а вот Зуев предлагал же сегодня оставить тебя и ехать с ним в провинцию, ему там место в земстве предлагают, я, признаться, не поняла какое, а только жалованья три тысячи.
– Это, наверно, на мыс Доброй Надежды вице-губернатором, только как же Прасковьюшку-то Кувалдовну, в музей Гасснера, что ли, или к Росту в зоологический, там, кстати, вакансия недавно открылась, гиппопотам издох, только согласится ли она на подобную комбинацию, вот вопрос?
– С Прасковьюшкой у них уже конец, он с ней разводится.
– Как разводится? – изумился я. – Каким образом?
– А ты и не знал. Молодец Зуев, не в нас, зря не болтает, а ведет дело втихомолку. Видишь ли, он получил от отца десять тысяч, из них пять предложил Прасковьюшке с тем, чтобы она согласилась на развод, приняв вину на себя.
– Ну и что ж она, неужели согласилась?
– А отчего бы ей и не согласиться? Ее постоянная мечта
– вернуться в родной город, завести торговлю, сесть за прилавок, отвешивать и отмеривать, по воскресеньям ходить к ранней обедне, а там к многочисленным кумушкам, с которыми она будет усиживать по 18 чашек чаю в присест. Теперь она всего этого лишена. Сидит целые дни одна в четырех стенах, как ты знаешь; он ее никуда не вывозит, к ним тоже никто не ходит, да с его знакомыми ей и говорить не о чем, муж даже и тот по целым неделям с ней слова не скажет. По ее собственному выражению, живет она ровно в тюрьме альбо какая прокаженная.
– Что же, это отчасти верно. Удивляюсь только, как с ее неразвитостью решается она на себя вину взять, ведь у простонародья на это особые взгляды.
– Ну уж не знаю. Сумели уговорить. Очень уж ей очертел Питер, на волюшку хочется. У них почти уже все дело слажено. Недели через две последние формальности выполнятся и конец.
– Ай да Зуев, не ожидал я от него такой прыти. Вот тебе и Прасковьюшка, не долго покрасовалась она madame Зуевой, всего, кажется, пять лет.
– Скоро шесть минет. В конце марта.
– Однако ты его дела хорошо знаешь, точно секретарем при нем состоишь. Счастье Зуева, что детей у них нет, а то бы ему не так легко было стрясти ее с шеи. И так Прасковьюшка вниз по матушке по реке Неве, стало быть, и помех никаких нет, когда же вы едете?
– Куда?
– А черт вас знает. На мыс Доброй Надежды, что ли, или в Патогонию, где он там вице-консулом-то назначен.
Вы уже мне, пожалуйста, перед отъездом скажите, чтобы я, значит, мог на поезд прийти проводить вас, да, кстати, и ребятишек привезти, чтобы, стало быть, их как-нибудь не забыли ненароком, а то ведь все равно вам их с почтой пришлю.