— Это правда? — как-то тоскливо, недоверчиво прошептала она, стараясь заглянуть мне в глаза.— Ну хорошо,— успокоенным голосом продолжала она, — я тебе верю, но помни, грех тебе будет, если ты обманываешь меня, и тем более, чем более я тебе верю, а я знаю, если что случится, я не переживу, подумай об этом.
Не скажу, чтобы в эту минуту я был совершенно спокоен, я подумал об Огоневой, и на сердце мне стало скверно.
«Черт знает чем эта вся чепуха кончится,— мелькнуло у меня в голове, — а быть беде, я Маню знаю... ну да авось перемелется — мука будет».
На этой мысли я успокоился.
Теперь я должен вернуться несколько назад и рассказать о том случае, который произошел между Зуевым и Маней, вскоре после которого он прекратил было свои визиты вплоть до того вечера, о котором я только что рассказал.
В один прекрасный день является как-то Зуев без меня, весьма торжественно настроенный и против обыкновения почти щегольски одетый, во всем новом, гладко причесанный, даже едва ли не раздушенный, так что от прежнего Зуева оставалось разве только одно, а именно способ носить галстук, где-то в соседстве с затылком.
В затянутых в лайку руках он держал изящную бонбоньерку — большого формата гнездо с голубями в перьях в натуральную величину, в бонбоньерке покоилось по крайней мере фунтов 5—6 весьма дорогих конфет. Зуев в качестве подносителя конфет — явление более курьезное, чем вальсирующий медведь.
Маня глазам своим не верила и смотрела на него с нескрываемым изумлением. Кажется, Зуев сам сознавал отчасти всю необычайность своего визита, а потому поторопился оговориться:
— Вы, Мария Николаевна, говорили как-то последний раз, что с отъездом Вильяшевича не имели у себя хороших конфет, я узнал от Федора Федоровича, где обыкновенно покупал Вильяшевич, и, кажется, достал точно такие же, надеюсь, вы не откажетесь принять их.
— Очень благодарна вам, но с чего вы так раскутились. Наследство, что ли, получили?
— Вы угадали, именно наследство: умерла моя тетка, сестра отца, и оставила нам обоим именье, отец предложил мне за мою часть десять тысяч. Вчера я получил деньги, и знаете, зачем я приехал к вам сегодня: мне бы хотелось вспрыснуть свою получку, не согласитесь ли вы с мужем поехать куда-нибудь? Пожалуйста, не откажите, вы знаете — ваша семья для меня родней родной, и мне хочется именно в вашей семье отпраздновать это радостное событие.
— Смерть тетки? — улыбнулась Маня.
Он немного смешался, но тотчас же весело рассмеялся:
— Вы очень злы, но дело не в этом, вы лучше ответьте на мой вопрос.
— Да куда мы поедем?
— А разве я знаю. Пусть ваш муж придумает, он специалист устраивать всякие «фольжурнэ»... ну поедемте хотя бы к Палкину, помните нашу первую встречу.
— Помню, но, насколько могу судить, я тогда вам не понравилась, для чего же возобновлять неприятное впечатление,— кокетливо улыбнулась она.
— Я вас тогда не знал и иначе думал о вас.
— Я знаю, что вы думали,—слегка покраснела Маня,— но вы не виноваты, тогда можно было подумать многое.
— Мария Николаевна, раз уже вы сами коснулись этого разговора, простите меня, но я давно хотел спросить вас, кто этот Вильяшевич, откуда он и как вы познакомились с ним?
— Вильяшевич — это прежде всего помещик, очень богатый, у него в Самаре огромное имение, женатый, но с. женой не живет, так как она чем-то больна и постоянно лечится за границей. Познакомились мы с ним случайно, у него какое-то дело было до мужа, он приехал, не застал его дома и просил позволенья обождать. Я с ним тогда просидела часа два, потом приехал Федя, и мы в тот же вечер собрались в театр, Вильяшевич тогда с Федей пополам ложу наняли. А там он стал часто бывать у нас, начал возить мне конфеты, билеты в театры и концерты, устраивать пикники, катанья на тройках, кутежи. Мне это было тем более неприятно, что Федя, не желая отставать от него, тоже много тратил, хотя, конечно, за Вильяшевичем ему было не угоняться. Тот мог, если бы мы ему только позволили, спустить несколько тысяч в вечер.
— Он был в вас влюблен?
— Вздор какой, просто это был каприз избалованного успехами богатого человека. Сначала он, кажется, принял меня за особу податливую, а потом, когда увидел, что ошибся, он уже из упрямства и уязвленного самолюбия хотел непременно поставить на своем, но...
- Но?
— Но, конечно, ему не удалось; а если бы вы знали, какие он мне предложения делал. Мне подчас было и смешно, и досадно, и обидно, он иногда просто в исступление приходил, конечно, все из одной только досады.
— Муж ваш знал?
— Еще бы, я ему всегда обо всем рассказывала, да к тому же Вильяшевич и не думал скрываться.
— И муж вас нисколько не ревновал?!
— Нисколько. Во-первых, он не из ревнивых, во-вторых, слишком уверен во мне.
— Неужели он не приревновал вас, если бы вы поехали с кем-нибудь вдвоем куда-нибудь, ну, положим, в театр, например со мною?
— Не думаю,—засмеялась Маня,—но я бы сама не поехала.
— Почему?
— Странный вопрос, потому что это не принято, чтобы замужняя женщина ездила с кем-нибудь без мужа.
Как только я вернулся домой, Зуев принялся упрашивать меня ехать с женою и с ним куда-нибудь вспрыснуть наследство, но я отказался наотрез — у меня была весьма спешная работа, которую я дал слово окончить к утру другого дня. Отказ мой чрезвычайно огорчил Зуева.
— Сегодня концерт Славянского30 в Благородном собрании, я уже и ложу взял, карету нанял, оттуда, думал, мы куда-нибудь поедем поужинать, ах какая обида!
Он так был искренно огорчен, что мне стало почти что жалко его.
— Да на кой я вам черт сдался, поезжайте вы с Маней вдвоем, по крайней мере, мне мешать не будете.
— Как вдвоем? — удивился Зуев.—Мария Николаевна не поедет.
— Вздор, поедет. Мэри, поезжай ты с ним, сделай милость, а я писать буду.
Зуев устремил умоляющий взгляд на жену. Та колебалась.
— Поезжай, нечего раздумывать, концерт будет прекрасный, я сегодня программу читал.
— Мария Николаевна, поедемте, — просящим голосом заныл Зуев, — ведь в самом деле ничего.
— Пожалуй, поедемте,— согласилась Маня. — Раз муж пускает, мне до остальных, действительно, дела нет.
Зуев чуть не прыгал, так он был доволен, но Мане было не совсем по себе.
— Знаешь, было бы гораздо лучше, если бы и ты с нами поехал, — сказала Маня, переодеваясь в спальне. — Ну, что я с ним там вдвоем делать буду,— добавила она шепотом.
Я отмахнулся рукой.
— Есть мне время по вашим концертам ездить, да и к чему, по-моему, я вас только стесню. Зуев будет тебе в любви объясняться, а мне что прикажешь около вас делать. Заметь, какая у него сегодня рожа, можно подумать, что он к невесте приехал предложение делать.
Маня весело засмеялась.
— Почем знать, может, и правда.
— На здоровье, только не забудь, у него жена, а у тебя муж.
Жена смеялась и тем временем кокетливо и быстро оканчивала свой туалет.
— А ведь что, я, право, хорошенькая,—повернулась она перед зеркалом, поправляя трэн[21] платья и любуясь через плечо на свою тонкую, изящную талию.
— Как маримондочка[22]. Кстати, постой, ты совсем разучилась носить свои шляпы. Шляпы a la Rembrand носятся гораздо больше набок, вот как, — я поправил ей шляпу, выпростал из-под плюша кудряшки на лбу и накинул на плечи ротонду.
Она еще раз оглянула себя в зеркало и усмехнулась.
— Смотри, не скучай без нас, — шепнула она мне на ухо и больно стиснула его зубами,—я тебе гостинца привезу, знаешь, как маленьким детям, сусальных коньков.
— Ладно, ладно, проваливайте, да только, пожалуйста, подольше не возвращайтесь, а то помешаете работу кончить. Да кстати, пейте где-нибудь там чай, на меня не рассчитывайте, я напьюсь рано да и сяду строчить. Ну, исчезайте, брысь!
Они уехали, а я сел писать.
Было уже часа три ночи. Я, окончив работу, сладко потянулся в кресле и только что подумал о жене, как раздался звонок, и через минуту она вошла в комнату, сияя глазками, с раскрасневшимися от холода щечками.
— Ну что, заждался, — весело заговорила она, сбрасывая на руки заспанной горничной ротонду.
— А где же твой рыцарь Тогенбург?31 — спросил я.
— Он довез меня до нашего дома, но не хотел зайти, чтобы тебя не беспокоить.
— И отлично сделал, потому что я сейчас ложусь спать.
— Тебе бы только спать, соня, а ты лучше слушай, где мы были.
— Где? В концерте, а, впрочем, черт вас там знает, куда вас носило.
— Концерт не состоялся, мы приехали, а на дверях анонс: «По случаю болезни г-на Славянского концерт отлагается...» Что делать, домой ехать, Зуев и слышать не хочет, в театр уже поздно, да и билетов нигде не достанешь, мы и решили в «Ренессанс» на французскую оперетку, кстати, я там почти год как не была.
— Дельно, вы бы лучше в «Шато-де-Флер»32.
— Глупости. Теперь «Ренессанс» стал вполне приличным, уж если я прошлый год ездила, то теперь и подавно, ты бы посмотрел, какая там публика.
— Ну-с, дальше, что давали?
— «Периколу». Новый баритон пел, очень хорошенький, если бы ты слышал, как он спел письмо Периколы, просто восторг.
— Воображаю. Дальше. Что же у вас после «Периколы»-то было?
— А после «Периколы» мы ужинали, вот тебе, не посылай жену одну с молодым человеком.
— Резонно. Чем же вас кормили?
— Была стерлядь паровая, рябчики или дупеля, я что-то не разобрала, и еще какое-то сладкое на ананасном сиропе.
— Ха, ха, ха! Ну, меню. Голову кладу на сруб, вам официант заказывал по своему вкусу. Зуев ведь в этом профан, он, я думаю, не знает ни одного трактирного названия кушаньям, воображаю, какую он рожу сделал, когда ему сунули под нос карточку кушаний, небось тут ему и языковедение не помогло.
Маня засмеялась и кивнула головкой.