Алексей Сергеевич пристально взглянул на него.
— А зачем ты мне, Степан, не сказал, что у вас тут было третьего дня?
Степан смущенно потупился.
— Да что говорить-то! И без того не сладко... Эх, Алексей Сергеевич, не слушались вы меня тогда... Ну, да что уж толковать! Прошло, не вернешь! А хоть вы теперь-то послушайтесь, не ходите, останьтесь, аль поезжайте в город обратно, а завтра справим ее в Москву аль там куда, и делу конец... Право — ну!
Теплые, полные сердечного участия слова Степана до глубины сердца растрогали Ястребова.
— Не могу, пойми ты это, не могу я отпустить ее! — воскликнул он страстным, надрывающимся голосом.— Сердце мое все изноет, сам на себя руки наложу. Ведь люблю я ее, больше всего на свете люблю... и люблю, и ненавижу. Ты хороший, добрый человек,— продолжал он бессвязно,— но ты не понимаешь и не можешь понять, что можно ненавидеть и обожать в одно и то же время; что легче убить, чем расстаться... Или себя, или ее, но так жить нельзя, лучше каторга, лучше смерть, чем такая жизнь. Я с ума схожу, я чувствую, что я все равно если не убью ее, то убью себя, да это так и будет... Нет больше моих сил выносить эту пытку!
И, оттолкнув Степана, пытавшегося загородить ему дорогу, Ястребов поспешно сбежал с крыльца и быстрыми шагами пошел к Хмурову тою же дорогой, которою утром шла Даша. Алексей Сергеевич знал, что больше ей негде быть.
— Эх, загубили вы себя, Алексей Сергеевич, вконец загубили! — всплеснул руками Степан, когда Ястребов скрылся за церковью.
Он несколько минут стоял, беспомощно озираясь вокруг. Вдруг светлая мысль мелькнула в его голове. «Ладно же,— воскликнул он,— как-никак, а не допущу я тебя до эфтого!» И, не долго думая, Степан бегом пустился тоже в Хмурово, но только другою дорогой; мысль его была — во что бы то ни стало прийти раньше Алексея Сергеевича и не дать ему встретиться с Дашей. Правда, путь, по которому ему пришлось теперь бежать, был значительно длиннее того, которым шел Алексей Сергеевич, но Степан надеялся, что ему удастся опередить его, и бежал что было духу.
Между тем Алексей Сергеевич, пройдя почти половину пути, вдруг почувствовал сильное утомление, голова его закружилась; целый день страшного напряжения дал-таки себя знать; он присел на лежавшее у тропинки сваленное дерево и глубоко задумался. Ему ясно стала представляться безобразная картина, которая разыграется, если он неожиданно появится в квартире юнкера, — шум, гвалт, суматоха, подвыпившая компания, Чишкядзе и между ними... она... потом... его схватят, пожалуй, еще вязать вздумают... бррр... какая мерзость! И чем больше он думал, тем яснее зрело решение не идти дальше, и он остался на том же месте, жадно впивая в себя ночной воздух.
Ночь была лунная, светлая; ветерок изредка пробегал, чуть-чуть шелестя ветвями и травой. Мало-помалу в душе Ястребова злоба уступила место безысходной тоске. Куда уйти от себя? Куда деваться? Но домой он идти не мог, там все терзает. Одиночество душило его, ему неудержимо захотелось быть на людях, поболтать хоть с кем-нибудь. И с этой мыслью свернул он с тропинки и другой дорогой вошел в село. В конце улицы, перед большой новою избой старосты, он заметил густую толпу, и до слуха его донеслись звуки музыки и громкие голоса. «Что бы это такое было?» — подумал Ястребов и направился к Старостиной избе. В открытые настежь окна и дверь он увидел белые кителя собравшихся офицеров, оттуда неслись веселые возгласы и смех; на крыльцо то и дело выбегали денщики с посудой и пустыми бутылками; несколько человек музыкантов, с красными вспотевшими лицами, с посоловевшими от щедрого угощения глазами, играли, не переводя дух, марши. Масса ребятишек и баб теснились, окружая кольцом музыкантов, и, не спуская глаз, сосредоточенно глазели им в самый рот. Маленькая, лохматенькая собачонка тут же неподалеку немилосердно завывала, вытягиваясь и запрокидывая назад голову; камень, ловко пущенный ей в бок, прекратил на половине ее вокальные упражнения. Собачонка взвизгнула, огрызнулась на камень и, поджав хвост, вприпрыжку юркнула в одну из подворотен.
— Что у вас тут такое? — спросил Ястребов у одного из глазевших на избу солдат.
— А это, ваше благородие, его благородие капитан Саблин именины справляет! — отрапортовал солдат, почтительно вытягиваясь.
Алексей Сергеевич только тут вспомнил, что в этой избе живет полковой адъютант Саблин, который еще за неделю вперед звал его к себе на пирог. Алексей Сергеевич несказанно обрадовался возможности провести ночь в шумной и веселой компании и немедленно вошел на крыльцо. Приход его был встречен громкими и веселыми криками; многие поспешили к нему с распростертыми объятиями и бокалами в руках.
— А, отшельник! Добро пожаловать! Что так поздно? А мы уже и ждать перестали! — кричали ему со всех сторон.
— Селифан, шампанского! Живо, ррракалия! — крикнул Саблин, крепко пожимая руку гостя и усаживая его на диван.
Как уже было сказано, Ястребов, несмотря на то что редко появлялся в обществе своих товарищей, был всеми любим, и приход его истинно обрадовал не только самого хозяина, но и всех его гостей. Все наперерыв принялись угощать и потчевать его, а более подгулявшие и вследствие этого более добродушные — начали целоваться.
Алексей Сергеевич, обыкновенно очень воздержанный, на этот раз пил, не отставая от других; ему очень хотелось поскорее захмелеть; но как ни старался он, а захмелеть не мог.
— Что это с Ястребовым? — сказал поручик Носов на ухо своему соседу, тучному подполковнику Софронову.
— А что? — спросил тот, оборачиваясь и оглядывая Алексея Сергеевича с таким выражением, как будто рассчитывал увидеть что-нибудь сверхъестественное.
— Посмотри, какой он сегодня странный: на вопросы не отвечает, задумывается, то смеется ни с того ни с сего, то хмурится. Я его таким еще ни разу не видал.
— Так что-нибудь; может быть, с Дашей своей опять не поладил; они, говорят, живут как кошка с собакой.
— Да, это правда; впрочем, я тогда же это предсказывал: очень уже они не пара между собой: один в монахи глядит, а другая...
Он не успел окончить фразы, ибо в эту минуту кто-то подошел к подполковнику и увлек его в другой конец комнаты, а Носов подсел к Ястребову.
— Что это с вами сегодня, капитан, вы как будто чем-то расстроены?
— Нет, ничего, это вам так кажется,— улыбнулся Ястребов и тотчас же постарался переменить разговор.
Мало-помалу он заставил себя разговориться, но вдруг, во время самой оживленной болтовни, замолчал и задумчиво уставился на поручика.
— Послушайте, Носов,— спросил он его, — что, если бы любимая вами женщина стала открыто развратничать со всеми, вы бы ее убили?
Не ожидавший подобного вопроса, поручик не на шутку опешил и с изумлением взглянул на своего странного собеседника.
— Как бы вам сказать... это зависит от многих обстоятельств, а главным образом — от состояния духа, в котором я находился бы в ту минуту...
— Да, вы правы, состояние духа — главное! — словно про себя прошептал Ястребов.
Носов мельком покосился на него.
— Впрочем, — продолжал поручик, преднамеренно принимая шутливый вид,— я не думаю, чтобы был в состоянии убить, прибить — это другое дело,— рассмеялся он,—но убить — это уж слишком страшно и, главное, романтично; я не верю в подобные убийства.
Ястребов загадочно улыбнулся.
— Это доказывает только то, что вы никогда настоящим образом не любили! — произнес он убежденно.
Носов еще раз подозрительно взглянул на него. «Тут что-то неладно»,—подумал он и под предлогом, что его зовут, оставил Ястребова, однако о разговоре с ним счел нужным пока никому не говорить.
Тем временем, как Ястребов сидел у Саблина, Степан, не переводя дух, изо всех сил бежал в Хмурово. Мысль, что Даша может встретиться на дороге с Ястребовым и между ними может произойти что-либо печальное, не давала ему покоя и понуждала его бежать, забывая усталость. Когда, по его соображению, он должен был уже обогнать Алексея Сергеевича, Степан свернул с дороги и межами стал пробираться на тропинку, по которой должна была возвращаться Даша. Сердце солдата сильно билось, дыхание с трудом вырывалось из груди, пот градом обливал его лицо, а он все бежал и бежал, зорко вглядываясь в светлую мглу весенней, ясной ночи. Он ни о чем не думал в настоящую минуту, не создал никакого плана; единственной его заботой было — во что бы то ни стало предупредить встречу Даши с Алексеем Сергеевичем. Он уже подходил к Хмуро-ву, как на опушке рощицы показалась знакомая фигура Даши. Она шла быстро по дорожке; слегка развившиеся волосы ее чуть шевелились, волнуемые легким дуновением ветра; лучи месяца освещали ее стройную фигуру, и, окруженная этими лучами, она казалась еще тоньше, еще грациознее.
— Степан, это ты? — крикнула она издали немного оробевшим, неуверенным голосом.
Степан подошел к ней.
— Ну, слава богу, что встретил я вас! — еле проговорил он, с трудом переводя дыхание.— Идемте скорей домой, да только не этой дорогой, а шоссеем.
— А что? зачем? — спросила Даша.
— Алексей Сергеевич приехал, узнал, что вас нет, и пошел за вами. Беда, коли бы вы да встретились! Никогда я его не видывал таким,—знать, в городе что случилось,— а только сильно осатанел он; вы сегодня ему лучше на глаза не попадайтесь, убьет, пожалуй: у него и револьвер с собой; да идите вы, ради бога, скорее; он должен скоро прийти сюда; я уже его другим путем обогнал...
Даша струсила.
— Я лучше назад пойду, — заговорила она, готовая бежать обратно в Хмурово.
— Избави вас создатель! Да если он вас там найдет — и не приведи бог, что будет; нет, уж лучше идемте скорей домой; ночь-то вы пока переночуйте у батюшки — там у него маленькая горенка свободная есть,— а утром видно будет, може, уговорим как-нибудь, да у него и у самого за ночь сердце отойдет.
Даша подумала и согласилась. Свернув с тропинки, они торопливо пошли целиком по полю ржи, осторожно и зорко оглядываясь. Через четверть часа ходьбы они достигли наконец столбовой дороги. Оба свободно вздохнули. Тут только заметил Степан, что Даша сильно хмельна. Она шла неровной, заплетающейся походкой, голова ее то и дело никла на грудь, дорогой молдаванский костюм был измят, и от него пахло вином. Степан вдруг почувствовал непреодолимое отвращение к этой женщине. Мысль, в первый раз родившаяся у него сегодня утром, когда он старался уговорить ее остаться дома, и смутно раза два промелькнувшая в его мозгу в то время, когда он бежал в Хмурово, вдруг с новой силой и ясностью встала перед ним. Он невольно о