— Господа, — обратился он громко к присутствующим,— я не ошибся: не мужики убили Дарью Семеновну; настоящий убийца нашелся и сам явился с повинной...
— Кто же это? — разом вскрикнули все.
— Степан Морозов, денщик штабс-капитана Ястребова. Он у меня в настоящую минуту находится в передней. Говорит, что убил, поссорившись на дороге; да мне сдается, это он врет. Причина должна быть гораздо глубже и серьезнее... Поручик,— обратился он к дежурившему в этот день по полку поручику Носову,— потрудитесь арестовать преступника и посадите его пока в секретную комнату.
Носов вышел исполнять приказание.
Степана судили. На суде он упорно отмалчивался и не проронил ни одного слова в облегчение своего преступления, и его присудили к высшей мере наказания.
Ястребов вскоре после этого вышел из полка и уехал, но куда — этого никто не знает. Он словно в воду канул, и даже слухи о нем не доносились до полка. Через несколько лет говорил кто-то, будто в одном из отдаленнейших монастырей видел старого, совершенно седого, дряхлого монаха, весьма схожего с лицом Алексея Сергеевича, но монах этот казался слишком старым на вид — лет под семьдесят, тогда как Ястребову в то время не должно было быть более пятидесяти.
Могила Даши на деревенском кладбище Малинового вскоре совершенно заросла высокой травой, осыпалась, только мраморный крестик, несколько осевший, стоит по-прежнему и белеется в группе почерневших, кое-как сколоченных крестьянских крестов.
Никто не посещает эту заброшенную могилку, разве старый отец Никодим время от времени прибредет по старой памяти и отслужит панихиду, да деревенские мальчишки прибегут поглядеть на диковинный крестик. Зато птицы не забывают могилы и часто оглашают ее своим веселым щебетаньем, да бабочка иной раз прилетит, сложит крылышки и сидит долго-долго, прилепившись к белому мрамору креста, и как будто отдыхает.
Комары(Из пограничных воспоминаний)
Медленно гонит многоводный Дунай величавые волны между пустынными берегами двух государств: грозно-могучей России и крошечного королевства Румынского.
Бесконечной полосой тянутся уныло-однообразные плавни1.
Местами ширина их достигает всего только нескольких сажен, местами они раскидываются на две, на три версты, и по всему этому пространству из конца в конец медленно перекатываются волны колеблемого ветром камыша.
Светло-зеленый и сочный в начале лета, к августу месяцу он достигает вышины всадника на лошади и мало-помалу окрашивается сначала в буровато-желтый, а под конец, к зиме, в ярко-золотистый цвет.
Там, где ранней весной, после разлива, зеленел бархатистый ковер, изрезанный по всем направлениям бесчисленным множеством заливов и озер, больших и малых, — словно волшебством разрастаются непроницаемые, угрюмые чащи, полные таинственного полумрака, среди которых человек непривычный не только может легко заблудиться, но даже погибнуть.
Нестерпимая духота и полусумрак царят в этом заколдованном лабиринте, где нога то и дело проваливается в вязкий грунт, а грудь задыхается от недостатка воздуха. Местами через эти дебри проложены узкие тропинки, представляющие из себя полутемные коридоры, окруженные высокой, колышущейся, глухо шуршащей стеной.
Ни одно живое существо не населяет камышей, даже волки и лисицы редко забегают туда, разве только спасаясь от преследования; но зато комаров там целые тучи. Это одно сплошное комариное царство; причем комары эти совсем не такие, к каким мы привыкли. Они гораздо больше, сильнее, и укус их вызывает мучительный зуд во всем теле. Днем еще есть кое-какая возможность бороться с этими назойливыми насекомыми, но, как только солнце склонится на запад, над плавнями, из густых недр камыша, как черный пар подымаются несметные полчища длинноногих трубачей — и тогда горе тому, кто не успеет вовремя уйти из плавней, будь то человек или даже животное. В одно мгновение ока черная туча кровожадных насекомых облепляет его всего, забивается в уши, нос, глаза, нестерпимо жалит и принуждает к поспешному бегству. С глухим ревом, подняв хвосты и растопырив уши, как безумные выбегают пасущиеся в плавнях коровы; крестьянские лошади, гремя железными цепями, которыми скованы их передние ноги, фыркая и мотая гривой, мчатся сломя голову, точно гонимые волками; испуганные жеребята неуклюжим галопчиком следуют за своими матками.
Бывают случаи, когда, забравшись чересчур далеко в глубь камышей, слишком молодые и слабые животные не выдерживают стремительной и беспощадной комариной атаки и падают от боли на землю. Тогда они погибли. Кружащееся над ними, пока они бегут, комариное облако медленно и плавно спускается, покрывает их толстым слоем жалобно поющих тел и засасывает насмерть.
Человек, имеющий руки для самозащиты и весь покрытый одеждой, конечно, более обеспечен в борьбе с ужасными насекомыми, чем какой-нибудь слабенький двух- или трехнедельный теленок; но и ему подчас плохо приходится от ярых комариных нападок; поэтому немудрено, что с наступлением сумерок в плавнях не остается ни одной живой души. Только одичалые свиньи, покрытые толстой корой ила, не боятся комаров и, чувствуя себя неуязвимыми, спокойно бродят в камышах, питаясь жирными слизняками, которыми кишит илистая земля плавней.
Ночью плавни необитаемы, но днем в их таинственном полусумраке, в самых непроницаемых чащах, иногда можно случайно натолкнуться на какого-нибудь угрюмого оборванца, взлохмаченного, загорелого, с недобрым, мрачно-нахмуренным взглядом дерзко-боязливых глаз.
Как бесприютный волк, бродит он из конца в конец, прокладывая свои собственные тропинки, скрываясь от солнечного света, и только глухой ночью, осторожно покидая камыши, выходит на добычу.
Его добыча — заблудившаяся лошадь, отставшая от стада скотина, плохо оберегаемый заночевавшими в степи чумаками2 воз.
Время от времени он забирается в ближайшие селения, и тогда горе беспечному крестьянину, у которого нет надежного запора на дверях сарая, конюшни или клетей. Заснувши зажиточным, он проснется полунищим.
Иногда подобные бродяги соединяются в шайку, и тогда их дерзость не знает границ. Кочуя с одного берега на другой, из пределов одного государства в пределы другого, они держат в страхе все окрестное население до тех пор, пока наконец не попадутся в руки русской пограничной стражи, оберегающей неприкосновенность государственной границы.
На несколько месяцев камыши очищаются от беспокойных обитателей, и только одни комары продолжают по-прежнему царствовать и наполнять их несметными жалобно-зудящими роями...
Яркий, солнечный, жгуче-знойный июльский день.
Над самым обрывом пограничной реки приютилась небольшая мазанка под камышовой крышей, — сторожка румынского приграничного пикета. Высокий, загорелый, длинноусый драбант3 в белых лохмотьях и кожаных постолах, в черной высокой барашковой шапке, с задорно воткнутым в нее петушиным пером, в ленивой позе, облокотись на ружье, задумчиво посматривает на русский берег, где на фоне зеленых кустов едва заметно сереет фигура русского солдата, в накинутой нараспашку шинели, с ружьем на плече.
Другой драбант, такой же загорелый и усатый, в таких же лохмотьях, как и первый, но без оружия, сидит на большом, выдавшемся над водою камне и сосредоточенно удит, держа черной, обожженной солнцем рукой кривое, несуразное и, очевидно, тяжелое удилище. Раскаленное молдаванское солнце горячо заливает своими жгучими лучами холмистую равнину, сплошь покрытую золотистыми стеблями дозревающей кукурузы, за которой на горизонте, в темной зелени густых садов, белеют домики большого селения, с церковью посредине и несколькими ветряными мельницами за околицей. Еще далее, на самом горизонте, как бы отделяя небо от земли, чернеет полоса сплошного леса. Высоко, высоко в безоблачном небе едва заметными для глаза точками реют орлы и ястреба; они то замирают на одном месте, то вдруг начинают бороздить небосклон широкими плавными кругами.
Невозмутимая тишина царит кругом; только изредка огромный сом гулко всплеснет посреди реки, и откуда-нибудь издалека донесется обрывок песни; как стон потревоженной струны, она прозвенит в воздухе и медленно, медленно замрет в широком просторе необозримых полей.
Сидевший неподвижно, как каменное изваяние, драбант вдруг оживился, вытянул шею, прищурился и, сделав неуловимое, ловкое движение рукой, с силой рванул из воды лесу. На мгновенье в воздухе промелькнула сверкнувшая на солнце серебристая чешуя удачно выхваченной из реки рыбы, и почти одновременно с этим чей-то сильный, смеющийся голос громко и весело крикнул:
— Бог в помощь, дядя Танас, лови больше!
Оба драбанта оглянулись. Сзади них, посмеиваясь в длинные пушистые усы и сверкая глазами, стоял молодой цыган, высокого роста и атлетического сложения, одетый в венгерскую, расшитую шнурами куртку, белые шерстяной материи шаровары и черную поярковую шляпу с широкими полями и зеленым шнурком вокруг тульи. Разрез рубахи обнажал могучую, темно-бронзовую, волосатую грудь. В руках цыган вертел толстую узловатую палку с массивной рукояткой из искусно связанных между собой и переплетенных корней.
При виде цыгана смуглые флегматичные лица драбантов озарились широкой и приветливой улыбкой.
— А, это ты, Петро? — в один голос проговорили оба, протягивая цыгану широкие ладони рук. — Откуда бог несет? Давненько не видались мы с тобой. Где ты все это время пропадал?
Цыган беззаботно расхохотался.
— Где? — переспросил он, сверкая зубами и глазами, как молодой волк.— Далеко, в Букареште, своим телом королевских блох ловил.
— Ну,—добродушно изумились драбанты,—за что же?
— За напраслину,—лукаво поигрывая глазами, отвечал Петро, — за честность мою да за простоту! У нашего комиссара кто-то, лихой человек, лошадь скрал, да, должно быть, как-нибудь упустил. Лошадь вырвалась и побежала по дороге; бежит себе, как раз мне навстречу; а я знал, что это Комиссарова лошадь. «Ах,— думаю,— не дай бог пропадет, жаль будет! Поймаю-ка ее лучше да отведу комиссару, он мне спасибо скажет». Подумал я так, да и давай лошадь ловить; ловил, ловил, насилу поймал и, только успел вскочить на нее, чтобы, значит, к комиссару ехать,—глядь, а мне навстречу два, вот таких же, как и вы, достопочтенных драбанта. «Стой,—кричат,—зачем Комиссарову лошадь украл?» Удивился: «Помилуйте, — говорю,— и в мыслях ничего подобного не было! Напротив, я эту лошадь сам только что нашел и, так как мне известно, чья она, то я и решил лично отвести ее господину комиссару!» Что ж бы вы думали?! Не поверили, такие уж подозрительные, недоверчивые люди оказались! Схватили, скрутили руки и, как конокрада, в коммуну представили: ну, а там, известное дело, одна резолюция: в тюрьму! Четыре месяца высидел. Вот она, какая правда у лю