Тогда белая кобылица подняла голову, испуганно оглянулась кругом, и ее жалобное ржание тоскливо прорезало вой и стон бури.
— Э, мама дракулуй, мынкатяр лупу[33],— взбешенным голосом вскрикнул один из мужчин, сидевших у костра, и, проворно вскочив, бросился к жалобно ржущей лошади. Ударив ее кулаком по морде, он торопливо надел ей на голову большой мешок с саманом[34], туго завязав его за ушами бечевкой. После этого кобылица перестала ржать и, положив морду на труп жеребенка, лишь тихо и тревожно похрапывала сквозь толстую дерюгу мешка...
— Проклятая скотина,— ворчал Петро, возвращаясь на свое место,— на весь лес гвалт подняла.
— Не бойся, все равно никто не услышит,—успокоил его другой цыган с сивыми усами и большим багровым рубцом над кривым глазом,— некому и слушать-то! Вишь, ночь какая, чай, ни одной живой души в поле нет!
— Ну, это ты, дядя Дмитраш, напрасно так уверен,— возразил Петро, — отсюда недалеко пограничный пост стоит, и с него то и дело разъезды посылают. После нашей последней истории солдаты стали особенно зорки и осторожны.
Дмитраш беззвучно засмеялся, причем его старое лицо все сморщилось как печеное яблоко, а черные глаза почти пропали в глубоких морщинах, набежавших на лоб и щеки.
Глядя на него, оба мальчика в свою очередь звонко и неудержимо расхохотались.
— Вы чего, чертенята? — сердито окрикнул их третий цыган, высокий и худощавый, с ввалившейся грудью и болезненным лицом. — Вот погоди! Изловят вас солдаты, тогда будете ржать, как сосунки в табуне!
— Не кручинься, Руснак,— беззаботно тряхнул головой Петро,— не изловят! Уж ежели тогда, в прошлый раз, не изловили, теперь и подавно не поймают!
— Хвастай! — сердито оборвал его Руснак.—Ты думаешь, очень уж это хитро? Мудреней было Мафтея уличить, а вот уличили же и в тюрьму засадили!
— Это у них там один есть, Игнат! Шельма такая, не глупей нашего брата-цыгана. Он-то и выследил Мафтея. Ловко обстряпал дело, с поличным поймал! Дивиться надо, как только ты, Руснак, вырвался!
— А какая мне радость в том, что вырвался? — угрюмо отвечал Руснак. — Все равно уже не жилец я на белом свете, чувствую смерть за плечами! Проклятые мужики мне всю внутренность отбили! Смотри, какой стал: в полтора месяца что от меня осталось?! Кожа да кости; грудь болит, поясница ноет, спина не разгибается, желудок пищи не принимает... Искалечили вконец!
— Да, уж им только попадись, мужикам-то! Беда, как забьют! Солдаты не в пример лучше. Дадут по шее раз-другой, и буде, а опосля того еще и накормят, коли голоден, и пока полиции не сдадут, пальцем не тронут.
— А все же, коли мне этот Игнат попадется когда в руки, карачун ему! — злобно скрипнув зубами, проговорил Руснак.— Через него мне помирать приходится, пущай же и он со мной за компанию к чертям в пекло идет!
— По совести сказать, и я на него зол,— добавил от себя Петро, — мне теперь без Мафтея хоть пропадать! Скоро ли найду я теперь подходящего товарища? Да и не найдешь, пожалуй!
— Такого, как Мафтей, не будет, это верно,— заметил резонно старик,— жаль его, очень жаль! Без него мы теперь, как без рук, ровно слепые стали!
Все трое на некоторое время умолкли. Вдруг Руснак бешено вскочил, топнул ногой и, задыхаясь от злобы, крикнул надтреснутым голосом:
— Матерь божья, Лука-апостол! Отдайте вы его мне в руки, а уж смерть ему я придумаю сам!
Он глухо закашлялся и упал ничком, судорожно извиваясь всем телом и кусая землю от нестерпимой боли в груди.
Петро только глазом повел в его сторону, а старик совершенно равнодушно, как бы про себя, заметил:
— Ну, это еще как удастся!..
Громко шлепая по лужам и подымая целые столбы брызг, широким, хорошо наезженным шагом по опушке леса подвигался конный разъезд из двух объездчиков. Под пронизывающим до костей ветром солдаты зябко ежились, пряча голову в плечи, и то и дело нетерпеливо подталкивали шпорами лошадей, побуждая их прибавить шагу.
— Ну и ветер же, — проворчал один из них,— просто заколел весь!
— Спасибо, дождя нет! А то бы совсем пропадать пришлось! — отвечал другой.— Ну ты, спотыкайся, волк тебя заешь! — с досадой крикнул он на оступившуюся лошадь и, подобрав ей потуже повод, несколько раз пришпорил ее. Испуганная ударами шпор лошадь рванулась было вперед, запрыгала и обдала обоих всадников целым каскадом брызг.
— А ну тебя к черту, Воронько! — крикнул на товарища другой солдат. — Брось, смотри, окатил как.
— Да она, дядя Игнат, все спотыкается, — как бы в оправдание себя отвечал Воронько.
— Потому и спотыкается, что ног нет. Шпорь, не шпорь,— все равно как безногая есть, так такая и останется...
— У нас, дядя Игнат,— заговорил было Воронько, но в эту минуту Игнат вдруг поднял руку и, подавшись вперед всем корпусом, сразу осадил своего коня.
— Слышишь? — прошептал он, вытягивая шею и поворачивая ухо по направлению леса.
— А што? — немного оробевшим голосом спросил Воронько, в свою очередь инстинктивно настораживаясь.
— Лошадь в лесу ржет,— тем же шепотом произнес Игнат,— ужли ж не слышишь?
— Как не слыхать? Слышу! А только что ж из этого? Мало ли случается лошадям в лес забрести! Заблудилась какая, вот и ржет.
— Дурак ты, дурак, как я погляжу на тебя, — укоризненно покачал головой Игнат,—ничего-то не смыслишь! Знаешь, какая это лошадь ржет?
— Какая? — снова проникаясь суеверным страхом, спросил Воронько.
— Конокрадская! Вот какая! — вразумительным тоном проговорил Игнат.— Голову кладу, это не иначе, чем Петро с своей шайкой! Ты видал, сегодня утром доносчик прибегал на пост, сказывал, быдто Петро с крадеными лошадьми из Румынии к нам перешел; вахмистр только верить не хотел, потому последнее время обманов много было, ан в этот раз действительно направду вышло!
Что ж теперь делать?
— А ничего иного, как попытаться захватить их. Спрячем коней в кустах, а сами пешком пойдем. Они, должно, в Волчьем овраге притулились: ржало с той стороны, я хорошо приметил.
— А как их много? — опасливо спросил Воронько.
— А ты что ж, трусишь, что ли? — презрительно усмехнулся Игнат. — Ежели боишься, то, по мне, оставайся, я один пойду.
— Ну, как можно! — поспешил возразить Воронько. — Идтить, так вдвоем! Я ведь это к слову...
— То-то, к слову,— укоризненно покачал головой Игнат,— мы ведь, чай, не с пустыми руками идем, а с оружием; чего же робеть?! Они нас бояться должны, это так, а не мы их!
Привязав коней под густым, развесистым дубом, объездчики, держа наготове заряженные ружья, смело двинулись в лес. Игнат, как знающий хорошо местность, шел впереди; Воронько, не отставая ни на шаг, следовал по его пятам.
Дойдя до оврага, солдаты осторожно спустились в него и, стараясь как можно легче ступать по наваленным местами сучьям, торопливо зашагали по узкой, извилистой тропинке. Время от времени они останавливались и чутко прислушивались.
После одной из таких остановок Игнат, наклонясь к самому уху Воронько, торжествующим тоном произнес:
— Есть, не ошибся: конокрады!
— Почем ты знаешь? — удивился Воронько.
— Слышу, лошади топочутся; к тому же — дымом потянуло; костер, стало быть, разведен! Кому же этим делом заниматься, как не конокрадам? Ну, теперь только бы зевка не дать. Слушай, что я тебе скажу. Нам теперь надо из оврага выбираться; ты ползи по правому краю, а я по левому; а как доберешься до них, сейчас же, не теряя времени, открывай стрельбу и кричи громче: «Ребята! ко мне, сюда!»— а яс другой стороны! Они переполошатся и по оврагу бежать пустятся, мы тогда в овраг соскочим и, кого удастся захватить, захватим. Только смотри, как стрелять будешь, норови больше вверх, чтобы не убить кого из них; сам знаешь: за напрасное убийство под суд угодить можно!.. Вот ежели который с оружием каким нападет на тебя, тогда уже делать нечего: коли его штыком али прикладом долбани, а в крайности, и стрелять можешь; только думается мне, до этого не дойдет!
— Ну, братцы, подсаживайся, ешь! — произнес Петро, в последний раз помешав палочкой в чугунке,— каша вышла славная.
Все пятеро придвинулись поближе к котлу, достали из-за голенищ сапогов ложки и принялись есть с жадностью сильно проголодавшихся людей.
— Стой, братцы, — поднял голову Петро,— никак собаки наши рычат.
— Должно, волки подбираются, чуют, проклятые, конский дух, — ну, вот и кружатся где-нибудь поблизости! — возразил равнодушно Дмитраш.
— А вдруг облава? — обеспокоился Петро.
— Откуда ей быть? Кабы облава была, мы бы давно услыхали! Мужик по лесу идет, как медведь валит, за версту слышно.
— А ежели солдаты? — не унимался Петро. — Слышишь, Султан залаял?.. Ну, братцы, это не волки...
Не успел Петро произнести последнее слово, как над его головой в густой чаще перепутавшихся ветвей ярко вспыхнул огонь и глухой выстрел зарокотал по лесу, заглушая рев непогоды.
— Ребята, сюда, ко мне! Вот они! — зазвенел над самым ухом Петра пронзительный голос, и в ответ ему с противоположной стороны оврага тотчас же раздался другой, еще более громкий:
— Идем! Держи их! Окружай, не выпускай, ребята!
Снова загрохотали выстрелы, но теперь стреляли и с той, и с другой стороны оврага.
Теперь для конокрадов не оставалось никакого сомнения в том, что они имеют дело с солдатами. Как спугнутые волком зайцы, бросились цыгане во все стороны, вверх и вниз по оврагу, перескакивая через сваленные стволы деревьев, стремительно пробираясь сквозь кустарник, с ловкостью кошки карабкаясь на отвесные стены. Ветви немилосердно хлестали их по лицу и голове, острые сучья рвали одежду и до крови царапали тело, но они не обращали на это внимания в своем паническом бегстве.
Заря только что занялась на небе, когда Игнат и Воронько, усталые и измученные до последней крайности, но тем не менее довольные и сияющие, возвратились на пост, гоня перед собой пятнадцать отбитых у конокрадов лошадей. Отдохнувшие за ночь лошади шли спокойно, помахивая головами и тяжело хлюпая копытами по распустившемуся в жидкую грязь чернозему.