дая его встать. При первом уколе солдат дико вскрикнул, рванулся было вперед, но, не успев даже подняться, снова упал ничком на пыльную дорогу. Тогда оба японца вдвоем принялись слегка подталкивать лежащего, но тот продолжал лежать и только всякий раз болезненно вскрикивал и слабо отмахивался рукой...
Катеньев не выдержал... Прилив необузданной, нерассуждающей ярости, нахлынув, как бы залил все его существо... Не помня себя, забыв, где он, забыв все окружающее, он быстро вскинул ружье, приложился и спустил курок. Щелкнул короткий, сухой, отрывистый выстрел, и один из японцев, выпустив ружье, тяжело опрокинулся навзничь. В то же мгновение подле Катеньева грянул другой выстрел. Он не сообразил сразу, кто выстрелил, но увидел, как и второй японец, отскочивший было в сторону, зашатался и, ловя воздух руками, повалился на бок, подле своего товарища.
— Ну, теперь только уноси ноги! — услыхал Катеньев совершенно спокойный голос Петрова.— За мной, ваше б-ие,— добавил он более энергично и сильным плечом, раздвигая кусты, бросился в самую чащу.
— Что я наделал! — мысленно воскликнул Катеньев.— Я погубил всех, погубил Надю! — Он проклинал себя, свою горячность. Ему казалось, что на этот раз спасенья не может быть.
Дорога становилась все круче и круче. Тропинка, по которой они бежали, давно исчезла, и им приходилось перелезать через большие камни, наваленные огромными глыбами, пробираться сквозь густые заросли, спрыгивать в глубокие овраги и вновь взбираться на противоположную сторону. Сзади себя они слышали частые выстрелы и отдаленные, перекликающиеся между собой голоса японцев. Опасность придавала им силы. Петров бежал впереди, за ним, с трудом преодолевая невероятные трудности пути, поспевала Надежда Ивановна, за нею Катеньев. Фу-ин-фу следовал сзади всех. Некоторое время он тащил за собою в поводу мула, но скоро ему пришлось его бросить. С каждой минутой дорога становилась все менее и менее проходимой... Наконец с невероятными усилиями им удалось достигнуть вершины сопки. Выстрелы сзади и крики замолкли. Можно было надеяться, что японцы прекратили погоню, но опасность от того не уменьшилась, при дальнейшем движении можно было каждую минуту наткнуться на высланные, по всей вероятности, во все стороны японские дозоры. Прежде всего надо было решить, куда идти. После нескольких минут совещания был принят совет Петрова: дождаться ночи и идти вперед, держась на север в том направлении, откуда тянулся японский транспорт.
До темноты оставалось часа два. Этим временем воспользовались, чтобы, идя по гребню, достигнуть того места, где кончался лес и начинались обнаженные скалы. Ночью в лесу идти было невозможно. Все понимали, что каждая минута промедления может стоить жизни, а потому, несмотря на страшную усталость, ие обращая внимания на начавшуюся боль в ноге, Катеньев предложил, не теряя времени, двинуться вперед.
— Хватит ли только у тебя силы идти? — в большом беспокойстве обратился он к Надежде Ивановне.
— Обо мне не тревожься, — постаралась улыбнуться та,—я почти не устала.
Была совершенная ночь, когда наши путники, усталые, измученные, голодные, выбрались наконец из леса и остановились немного передохнуть. Надежда Ивановна не чувствовала ног под собой от усталости, у Катеньева все сильней и сильней разбаливалась его плохо залеченная нога, и только Фу-ин-фу и Петров, особенно последний, чувствовали себя еще достаточно бодрыми. Кроме усталости, всех мучил сильный голод и жажда. С вечера, по милости японцев, им не удалось закусить, и теперь это давало себя чувствовать. На беду мешок с остатками провизии и большая фляжка из тыквы с водою остались на седле брошенного ими в бегстве мула. Все это, взятое вместе, еще более усиливало их мрачное настроение духа и колебало и без того слабую надежду на спасение. А путь предстоял еще не малый.
— Ну, что же,—первая прервала общее молчание Надежда Ивановна, бодрясь и стараясь вселить бодрость в упавшего духом Катеньева, — сколько не стоять, а идти надо. Чем дальше мы уйдем за ночь от этого места, тем к утру будем ближе к своим, авось бог поможет... Идемте... Скажите, Петров, чтобы Фу-ин-фу шел вперед!
Эти простые слова, сказанные энергичным, решительным тоном, как-то сразу приподняли всеобщее настроение. Катеньев с благодарностью взглянул в лицо своей невесты, он любовался ею. Видя ее такой энергичной, не падающей духом, он стал меньше тревожиться за нее, и это придало ему бодрости и силы переносить и свои страдания, о которых он, впрочем, пока еще никому не говорил.
С вечера ночь была темная. Луна вставала поздно. Ярко горели звезды в бездонной вышине. Было тепло и тихо. Путники наши двигались медленно по скату скалистого кряжа, усеянному камнями. Путь был труден. У всех, особенно у Надежды Ивановны, ноги были стерты до крови и сильно болели, но опасность, как бы нависшая над ними, заставляла забывать о физических страданиях и гнала их вперед на север, навстречу смутно мелькавшей, как огонек, слабой надежде на благополучный конец всех их несчастий.
Шедший впереди Фу-ин-фу внезапно остановился и, когда Катеньев подошел к нему, показал рукой вниз. Катеньев усталым взглядом повел по указанному направлению и увидел далеко внизу в стороне множество огоньков; огоньки эти, словно рассыпанные по дну пропасти уголья, ярко сверкали в ночном мраке, весело перемигиваясь между собой. Катеньев молча и пристально смотрел на них, не в силах оторвать глаз, словно зачарованный. Порой ему чудилось, будто огни начинают приближаться, окружать гору, на которой стояли наши путники, угрожать им, любопытно в них вглядываться. Тогда ему становилось нестерпимо страшно. Огни казались ему какими-то враждебными, живыми духами, злыми и беспощадными, ополчившимися на них.
— Это, должно, опять японский лагерь,— равнодушным тоном произнес Петров, подходя и останавливаясь подле Катеньева,— ишь развели костров-то сколько... А вот там еще один костер, и большой же... что бы это означало?
Он пристально и внимательно стал вглядываться. В стороне от маленьких огоньков, гораздо выше их, на одной из прилегающих вершинок пылал большой костер. Огромное пламя широким языком лизало сгустившийся вокруг мрак, бросая от себя багровое зарево. Оно трепетало, колыхалось, то слегка замирая*, то вновь разгораясь с новой силой.
— Это как будто пожар. Должно быть, фанза какая-нибудь горит,—заметила Надежда Ивановна, внимательно рассматривая пламя.
— Не похоже что-то,— задумчиво произнес Петров,— по-моему, это они своих мертвых жгут... Надо спросить Фу-ин-фу, он, должно быть, знает... Да, так и есть,— продолжал он, перебросившись с Фу-ин-фу несколькими фразами,—действительно, убитых жгут. Фу-ин-фу, судя по костру, говорит, много, должно быть, трупов сложено...
— Ишь как полыхает! Интересно бы было посмотреть,— задумчиво произнес Катеньев, стараясь нарисовать себе картину сожжения.
— Интересного мало. Я видел еще в китайскую войну, когда мы с японцами вместе против китайца воевали. С непривычки противно глядеть, да и вонь такая, не дай-то боже... заразы меньше, это, пожалуй, верно, а только нехорошо, куда хуже, чем у нас, — заметил Петров.
Надежда Ивановна слегка вздрогнула и нервно повела плечами. Ее воображение на минуту нарисовало ей жуткую картину: огромный костер из толстых бревен, снопы соломы, пропитанные горючим составом, соломенные маты и тряпки, огромные языки пламени, смрадные клубы дыма и посреди всего этого неподвижные темные массы обнаженных человеческих тел, отвратительный запах сжигаемого мяса, шипение и треск, а кругом этого ада суетящиеся фигуры живых людей, торопливо подбрасывающих новые охапки соломы, дров с мыслью о том, что завтра, может быть, их самих ожидает такой же ужасный костер.
Постояв немного, двинулись дальше. Теперь они уже не шли, а еле-еле брели, то и дело останавливаясь, чтобы хоть сколько-нибудь перевести дух. Катеньев думал о брошенном ими муле.
С каким бы удовольствием сел бы он теперь на его спокойную спину. Он проклинал свою горячность, причину ихних теперешних страданий. По временам голова его нестерпимо кружилась, он закрывал тогда глаза и чувствовал, как все вокруг него — и земля, на которой он стоял, и опрокинутое над его головой небо начинали медленно колебаться. Земля проваливалась под ногами, а небо давило вниз, как бы ища для себя точку опоры. В одну из таких минут он закачался и упал. Падая, он почувствовал нестерпимую боль в раненой ноге, словно раскаленным железом обожгло... Он пронзительно вскрикнул и потерял сознание.
Когда Катеньев очнулся, он увидел себя на дне глубокой рытвины, заросшей по краям колючим кустарником и заслоненной со всех сторон огромными каменными глыбами. Подле него сидела Надежда Ивановна. Было очень рано, и солнечные лучи, торжествуя победу над ночной мглою, весело скользили дружной семьей по обнаженным ребрам скалистых кряжей. Взглянув в лицо своей невесты, Катеньев испугался, так оно осунулось и побледнело за одну ночь. Надежда Ивановна сидела в скорбной позе, подперев руками подбородок, и задумчиво смотрела в одну точку. Ее большие, темные, красивые глаза выражали страдание и полное отчаяние. Казалось, она теряла всякую надежду и сидела как приговоренная к смерти. Никогда Катеньев не видел у нее такого выражения, и это испугало его, ибо он понял, что утрачена всякая надежда на спасение.
Увидя, что он открыл глаза, Надежда Ивановна употребила нечеловеческое усилие, чтобы согнать с своего лица выражение отчаяния, только что тяготевшее на нем, и, стараясь придать своему голосу как можно более спокойствия, участливо спросила:
— Ну, как ты себя чувствуешь?
— Ослабел очень,—ответил Катеньев,—и нога сильно ноет. Но не в этом дело, — перебил он сам себя, — объясни, сделай милость, где мы и как сюда попали.
— Это Фу-ин-фу и Петров перенесли тебя сюда на руках. Место скрытное и до некоторой степени безопасное...
— А где они сами? — встревожился вдруг Катеньев,— Неужели ушли?
— Ушли, — отвечала Надежда Ивановна, — но ты не волнуйся. Сегодня к вечеру они обещали вернуться, принести чего-нибудь поесть и разузнать о японцах.