а поиске связей между Аль-Каидой и Ираком. И чем больше все отчаивались такие связи обнаружить… тем энергичнее оказывалось давление, тем настойчивее становились предложения прибегнуть к мерам, способным обеспечить быстрые результаты». Иными словами, к пыткам. По данным Мак-Клэтчи, один высокопоставленный сотрудник разведки, знакомый с историей допросов, добавил, что «администрация Буша постоянно оказывала на следователей давление, заставляя применять к арестованным жесткие методы допросов, частично ради того, чтобы добыть свидетельства связи Аль-Каиды с режимом иракского диктатора Саддама Хуссейна… [Чейни и Рамсфелд] требовали, чтобы дознаватели нашли свидетельства сотрудничества с Аль-Каидой… На разведку и следователей постоянно давили, чтобы любой ценой выбить информацию из арестованных, особенно из нескольких особо ценных, что были в нашем распоряжении, а когда это не давало результата, представители Чейни и Рамсфелда приказывали им еще больше усилить нажим»[78].
Это были наиболее значимые выводы сенатского расследования, но о них почти никто ничего не сообщил.
Изумление, постигшее многих, когда им открылась полная картина, было велико. Первым делом потому, что и без всяких расследований было очевидно, что Гуантанамо давно стала пыточным застенком. А зачем еще отправлять узников туда, где они будут недосягаемы для закона, – в место, которое Вашингтон, между прочим, использует в нарушение соглашений, навязанных Кубе под дулом пистолета? Утверждают, что это делается из соображений безопасности, но к таким заявлениям вряд ли можно относиться всерьез. Примерно то же говорилось и о секретных узилищах администрации Буша, равно как и об отправке арестованных в тюрьмы в другие страны, где к содержанию заключенных не предъявляется столь строгих требований.
Еще важнее представляется тот факт, что пытки, ставшие рутиной еще на самом раннем этапе освоения страны и продолжившиеся во времена рискованных начинаний «зарождающейся империи» – как назвал новую республику Джордж Вашингтон, – теперь распространились на Филиппины, Гаити и другие страны. При этом не забывайте, что пытки были самым незначительным из многочисленных преступлений агрессии, террора, экономических удавок и свержения законных властей, запятнавших историю США и других могущественных государств.
Аналогичным образом удивительно наблюдать реакцию на опубликование меморандумов Министерства юстиции со стороны некоторых ярчайших критиков преступлений Буша: например, Пола Крагмена, написавшего, что мы всегда были «нацией нравственных идеалов» и что до Буша «наши лидеры никогда не предавали тех принципов, которые мы отстаиваем»[79]. Эта общая для многих позиция, мягко говоря, отражает весьма тенденциозную версию истории Америки.
Порой к конфликту между тем, «что мы отстаиваем», и тем, «что делаем», обращаются напрямую. Одним из выдающихся специалистов, взваливших на себя эту задачу, был Ганс Моргентау, основатель теории реализма в международных отношениях. В классическом научном исследовании, опубликованном в 1964 году, в идиллической атмосфере президентства Кеннеди, Моргентау высказал стандартное мнение, в соответствии с которым Соединенные Штаты преследуют «возвышенную цель» установления мира и свободы у себя, а в сущности и повсюду, поскольку «ареной, на которой Соединенные Штаты вынуждены защищать и продвигать свои цели, стал весь мир». Вместе с тем, будучи ученым дотошным, он признал, что исторические свидетельства радикально расходятся с заявленной «возвышенной целью»[80].
Эти различия не должны сбивать нас с толку, говорил Моргентау; мы не должны «путать злоупотребление реальностью с реальностью как таковой». Реальность представляет собой невыполненную «национальную цель», обнаруженную историческими свидетельствами в том виде, в каком их отражает наш разум». То, что в действительности произошло, было всего лишь «злоупотреблением реальностью». Путать злоупотребление реальностью с самой реальностью сродни «ошибке атеизма, отрицающего обоснованность религии примерно на тех же основаниях» – данное сравнение в данном случае весьма уместно[81].
Опубликование меморандумов о пытках привело к тому, что проблему признали и другие. Колумнист New York Times Роджер Коэн сделал обзор книги «Миф об американской исключительности», автор которой, британский журналист Годфри Ходгсон, пришел к выводу, что Соединенные Штаты – лишь «одна великая, но не идеальная, страна среди других». Коэн согласился, что свидетельства подтверждают справедливость суждений Ходгсона, но назвал фундаментальной ошибкой его неспособность понять, что «Америка родилась как идея, а раз так, то эту идею надо реализовать». Американская идея обнаруживается в рождении страны как «города на холме», в понятии «вдохновения, глубоко укоренившегося в американской душе», а также в «отличительном духе американской предприимчивости и индивидуализма», доказательством чему служит западная экспансия. Ошибка Ходгсона, вероятнее всего, заключается в том, что он зацикливался на «искажениях американской идеи в последние десятилетия», на «злоупотреблениях реальностью»[82].
Давайте тогда обратимся к «реальности как таковой»: к «идее» Америки с первых дней ее существования.
«Приди и помоги нам»
Воодушевляющую фразу «город на холме» придумал в 1630 году Джон Уинтроп, позаимствовав ее из Евангелия и обрисовав с ее помощью славное будущее новой нации, «осененной Богом». Год спустя его колония в Массачусетском заливе создала свою Большую государственную печать с изображением индейца, изо рта которого торчал манускрипт, гласивший: «Приди и помоги нам». Таким образом, британские колонисты выступили в ипостаси благожелательных гуманистов, откликнувшихся на призывы несчастных аборигенов спасти их от уготованной им горькой языческой судьбы.
По сути, эта Большая государственная печать являет собой графическое представление «американской идеи» с самого момента ее рождения. Ее следует извлечь из глубин американской души и повесить на стене в каждом классе. А заодно и включить в обязательную программу выдержанного в духе Ким Ир Сена поклонения беспощадному убийце и извергу Рональду Рейгану, который блаженно называл себя лидером «сияющего города на холме», но при этом руководил самыми страшными преступлениями, в основном в Центральной Америке, хотя и не только в ней, за все время своего пребывания у власти.
Если воспользоваться расхожим выражением, то Большая государственная печать стала первоначальным провозглашением «гуманитарного вмешательства». И как постоянно случалось впоследствии, это «гуманитарное вмешательство» приводило предполагаемых выгодоприобретателей к катастрофе. Первый военный министр США генерал Генри Нокс описывал «полное уничтожение всех индейцев на самых густонаселенных территориях Союза» с использованием средств «для индейских аборигенов более разрушительных, чем поведение конкистадоров в Мексике и Перу»[83].
Много лет спустя, когда его собственный, заметим, весьма значительный вклад в этот процесс забылся, Джон Куинси Адамс оплакивал судьбу «злополучной нации аборигенов Америки, которых мы истребляем с такой жестокостью, коварством и безжалостностью; это один из самых гнусных грехов нашей нации, за который Бог, я считаю, когда-нибудь ее накажет»[84]. «Жестокость, коварство и безжалостность» длились до тех пор, пока «Запад не победил». Вместо Божьей кары эти гнусные грехи сегодня превозносятся до небес за реализацию «американской идеи»[85].
У этого нарратива конечно же была более удобная, общепринятая версия. Ее выразителем, например, стал работавший в Верховном суде Джозеф Стори, задумчиво говоривший, что благодаря «мудрости Провидения» аборигены исчезли как «скукожившиеся осенние листья», хотя колонисты их «непременно уважали»[86].
Завоевание и заселение Запада действительно продемонстрировало «предприимчивость и индивидуализм»; инициативы поселенцев-колонистов в общем случае представляли собой самую жестокую форму империализма. Результаты этой политики в 1898 году приветствовал уважаемый и влиятельный сенатор Генри Кэбот Лодж. Призывая вторгнуться на Кубу, Лодж превозносил до небес наш опыт «завоеваний, колонизации и территориальной экспансии, которым в XIX веке не может похвастаться ни одна другая страна», и призывал «не склониться и сейчас», когда кубинцы тоже умоляли нас, следуя формуле Большой государственной печати, «прийти и помочь им»[87].
Мольба не осталась без ответа. Соединенные Штаты отправили войска, не позволив Кубе освободиться от испанского гнета и превратив ее практически в американскую колонию, которой она оставалась вплоть до 1959 года.
Следующей иллюстрацией «американской идеи» является весьма примечательная кампания, почти сразу же инициированная администрацией Эйзенхауэра и направленная на то, чтобы поставить Кубу на место: экономическая война (с четко определенной целью наказать кубинский народ, чтобы он сверг непокорное правительство Кастро); вторжение; решимость братьев Кеннеди навлечь на Кубу «все беды Земли» (фраза историка Артура Шлезингера-младшего из его биографии Роберта Кеннеди, который считал эту задачу одним из высших приоритетов); и другие преступления, идущие вразрез с практически единодушным мировым мнением[88].
Многие считают, что американский империализм восходит к интервенции на Кубу, в Пуэрто-Рико и на Гавайи в 1898 году. Но это противоречит явлению, которое историк империализма Бернард Портер назвал «софизмом соленой воды», то есть идее о том, что завоевание становится империализмом, только когда преодолевает соленую воду. Таким образом, если бы река Миссисипи походила на Ирландское море, то экспансия на Запад представляла бы собой империализм. Все причастные к этому процессу, от Джорджа Вашингтона до Генри Кэбота Лоджа, лучше понимали правду.