Оба предания оказываются, однако, непригодными. Оба носили на себе печать слишком темной и невежественной поры, и оба рухнули при самом слабом свете европейской культуры. Московское самодержавие скоро о них и забыло. Власть московского царя XVII столетия была построена на старорусском вотчинном начале власти: царя-собственника земли, царя-хозяина.
Самодержавию так и не удалось до конца сойти с этой породившей его почвы. Оно не смогло – да и не захотело – превратиться из личной хозяйской власти в государственный орган, хотя и пыталось прибегнуть к хитроумным немецким рассуждениям. Русская монархическая власть осталась до конца патриархальной. Это ее и погубило.
Шаткая основа монархии
Петр Великий, неограниченный диктатор на практике, превратил в теории московскую вотчинную монархию в чиновническую монархию на европейский манер.
Екатерина Вторая пыталась доказать, что Россия не деспотическая страна, потому что в ней есть дворянство, привилегированный правящий класс, составляющий промежуточную силу между царем и народом. Но для народа это было плохим утешением.
Русская монархия тем и отличалась от западной, что ее не ограничивали никакие права сословий, никакие привилегии областей, и на широком просторе собранной ею Руси она хозяйничала, как хотела. Ей не пришлось бороться с чужим правом, а потому и сама она не заботилась забронировать себя доказательствами собственного права.
Когда в конце царствования Екатерины II и при Александре I образованные люди стали спорить против неограниченности царской власти, русское самодержавие прибегло к мерам самообороны. Но эти меры были не юридическими, какими было бы превращение монархической власти, хоть в это время, в государственный орган, а чисто полицейскими и военными. Борьба самодержавия с общественностью тянулась целый век. Насильственный характер этой борьбы вызвал со стороны общественности окончательное убеждение в неизбежности насильственного переворота.
Самодержавие сделало наконец в тяжелую минуту запоздалую и неискреннюю уступку в виде слабого и непоследовательного подражания единственному уцелевшему в Европе дворянско-военно-монархическому образцу – германскому. Так появилась Государственная дума и апрельские основные законы 1906 г. Но они уже не могли удовлетворить народ. В течение десяти лет существования Государственной думы продолжалась скрытая борьба: с одной стороны стоял республиканский парламентаризм интеллигенции и черный передел крестьянства, с другой стороны – ложный конституционализм царя и царицы, все еще надеявшихся, что самодержавное «солнце правды воссияет, как встарь».
Как видим, собственного твердого права у нашей монархии, которая упорно хотела остаться вотчиной, так и не было. Западное право монарха вело туда, куда вел и закон эволюции, но куда самодержавие не захотело пойти: к монархии конституционной. Не уступив закону эволюции, монархия окопалась на своих позициях и продолжала до первого толчка держаться практикой постоянно усиливавшегося насилия, рассчитывая на неподготовленность масс и всячески задерживая просвещение народа.
Многие, вероятно, читали трагический документ монархии – письма императрицы Александры Федоровны. Этот первоклассный исторический источник обнаруживает, в какой целости и неприкосновенности сохранилась до самого падения монархии немудрая, почти инстинктивная, вотчинная теория самодержавия. Существование этого документа избавляет от необходимости доказывать, почему революция, предсказанная еще век тому назад Сперанским, сделалась, наконец, неизбежной. Нам надо только выяснить, почему с тех пор монархия стала в России окончательно невозможна, а республика необходима.
Почему монархия стала невозможна?
Прежде всего не следует тут забывать, что республика в России есть существующий факт. Конечно, это республика совсем особого рода. Это – республика без народа, республика нового дворянства, именем которой правит немногочисленная кучка. Все приемы этой республики – самые деспотические, а с народными массами она расправляется хуже, чем с крепостными рабами. Народные массы утратили всякую надежду на то, что эта власть может стать народной, и смотрят на теперешних господ России как на власть узурпаторов – власть временную.
Чем же объясняется выжидательное отношение со стороны масс к длящемуся беззаконию? Одной простой усталости в борьбе против насильников было бы недостаточно для объяснения. Очевидно, та же самая причина, которая объясняет успех революции и легкость низложения самодержавия, объясняет и продолжительность существования создавшегося после революции строя. Массы признали революцию с самого начала своею, происшедшей в их интересах. После всех разочарований массы боятся появления всякого другого, для них неизвестного и подозрительного. Инстинкт подсказывает им, что с новой властью могут явиться мстители, которые отнимут то, что дала революция.
«Сильная власть» и республика?
Но, скажут мне, зато это будет сильная власть. Зато эта власть сможет восстановить единство и целость России. Зато она вернет России ее прежнее место в ряду великих держав мира. Это говорят – и этому иные верят. Против демократической республики часто возражают не потому, чтобы возражающие были друзьями монархии, а потому что боятся при республике слабой власти, которая снова повергнет Россию в пучину бедствий.
Говорящие это должны дать себе отчет, что то, что было при февральской республике 1917 года, произошло при совершенно исключительных обстоятельствах. Обстоятельства эти были созданы не только общей политической неподготовленностью по вине прошлого режима, но и обстановкой неудачной и тяжелой войны. Это, во всяком случае, вовсе не была еще демократическая республика, а только неудачная подготовка к ней при таких условиях, которые развязали все стихийные силы и ослабили все силы политической сознательности.
Этот тяжелый опыт должен быть учтен и не должен повториться. Именно для введения республики необходима чрезвычайно сильная власть. Как создать ее, это вопрос сложный. Современные республики решают эту задачу по-разному. Но что сильная власть может и должна быть создана в республике, это очевидная истина, подтверждаемая всем опытом новейшей истории. Тот же опыт показывает, что именно в монархии старого типа – монархии, пережившей себя, – сильная власть невозможна.
Важно отметить, что напряжения власти в прошлой войне не выдержали и от него погибли как раз три великие монархии: германская, австрийская и русская. Победителями же явились великие демократии: Франция, Англия и Соединенные Штаты. Очевидно, смертные казни и переполненные тюрьмы не есть еще доказательство силы власти, а скорее – ее бессилия. Они явились у нас до революции, как и в других местах, предвестником падения власти, а не средством ее сохранения.
«Национальная власть» и республика
Монархическая власть «национальная», возражают ее сторонники. Она одна может стать над партиями и народностями – и восстановить единство России, разрушенное революцией. Демократическая республика этого не сумеет сделать.
Вот еще одно представление, основанное на глубоком недоразумении! Старая монархия никогда не стояла над партиями. Напротив, она сама превратилась в партию классовой борьбы правящего сословия с народными массами. И только политическое равенство и широкие социальные реформы могут превратить эту классовую борьбу в мирное соревнование, ведущееся в законных демократических формах.
Может ли монархия стать над народностями? Но ведь именно монархия и накопила то недовольство народностей, ею покоренных, которое выразилось в их стремлении – во что бы то ни стало и поскорее уйти прочь от России. Русская монархия была «национальна» не в том смысле, что она смогла создать из всех этих народностей единую российскую «нацию», а в том, что она хотела поставить над этими «гражданами второго разряда» одну «национальность», великорусскую. Это и вызывало необходимость управлять другими национальностями при помощи насилия. Таким образом, не только старая монархия не может восстановить русского единства, но она несет большую долю ответственности за распадение этого единства.
Теперешние монархисты, выдвигая для монархии старую формулу: «самодержавие, православие, народность», тем самым хотят вернуть Россию к старой тактике относительно народностей. Они готовы, пожалуй, обещать им «широкое самоуправление». Но есть уже глубокая разница в положении национального вопроса тогда и теперь. Народности придется теперь не просто удерживать, а, если держаться старой тактики, вновь завоевывать при неодобрении всего мира, вероятно, даже при открытом сопротивлении иностранных держав и с риском, что если далее будет восстановлен таким образом старый «колосс на глиняных ногах», то опять при первом серьезном толчке он рухнет, увлекая за собой и «господствующую» народность.
Единственный действительный способ восстановить Россию есть как раз тот, который самодержавию недоступен. Это – способ мирного и добровольного соглашения с другими народностями, как равных с равными, на начале федеративного объединения и полное обеспечение свободы национальной жизни там, где национальности населяют отдельные сплошные территории. Для этого прежде всего надо отказаться от националистической формулы, построенной на признании в государстве одной народности и одной веры господствующими над всеми остальными.
Прибавим, что такое насилие над другими народностями чуждо и русскому народному духу. Не путем насилия великорусский язык был положен в основу общерусского литературного языка. Не путем насилия русская литература на этом языке приобрела всемирную славу. Не насилием, наконец, и русский мужик – переселенец осваивал себе новые и новые земли и прошел Россию до Черного моря и Сибирь до Тихого океана. Он мирно селился среди других народностей, не пугал их своей принадлежностью к «высшей» расе, а напротив, сливался с ними и зачастую принимал их обличье.