Окура спокойно возразил:
— В современной войне есть нечто более сильное, чем традиции и храбрость, — это военная техника. Тебе, как бывшему военному инженеру, вряд ли необходимо это напоминать… Прогресс Красной Армии совершенно феноменален. По количеству танков и самолетов Россия опередила нас на несколько лет. Темпы последних ее достижений превышают всякое воображение. Я изучил этот вопрос по самым точным документам.
— Самолеты и танки есть и у нас, — проговорил упрямо майор. — И я глубоко убежден, что Страна восходящего солнца сломит мощь Красной Армии в несколько месяцев. Бодрость и сильный дух в конечном счете решают все. Не забывай, что Япония с самого начала истории, в течение трех тысяч лет, всегда была государством военного искусства. Белые расы еще не знают всей нашей силы.
— Большевики тоже прославили себя силой духа. Надо быть справедливым. Недооценивать врага опаснее всего, — ответил барон.
— Да, но наши агенты сообщают, и я думаю…
— Знаю. Я прежде думал так же, как ты.
— А теперь?
— Факты переубедили меня. В Маньчжурии я разговаривал с генералом Сакая, только что возвратившимся из Европы через Россию. Он говорит, что страну не узнать. Население выглядит бодрым и сытым. Всюду идет колоссальное строительство. Московское метро поразило его своей красотой и простором.
Каваками с хмурой усмешкой достал папиросу и закурил.
— Серьезный политический деятель не должен так не критически воспринимать всякую болтовню, — процедил он сквозь зубы. — Я знаю одно: пока существует Советский Союз, Япония не может оставаться спокойной! Война неизбежна!
Спор продолжался долго, но не привел ни к чему…
Выйдя из кабинета шурина, майор Каваками, вместо того чтобы пройти в спальню к Исоко, которая уже давно вернулась домой и теперь поджидала в постели мужа, вызвал машину и поехал в кейсицйо.
Надо было немедленно действовать.
Сегодняшний разговор подтвердил худшие опасения майора: барон Окура был накануне того, чтобы перейти на сторону правительственной партии, настаивавшей на постепенном захвате всего Китая и избегавшей вооруженного столкновения с Советским Союзом. Это был путь «стариков», и его Каваками боялся больше всего.
В кейсицйо он вызвал к себе в кабинет Хаяси, который после вступления в «Кинрюкай» сделался его главным помощником во всех секретных делах неслужебного характера. Они совещались около часа. Потом майор возвратился домой, а Хаяси поехал в отель «Тойо».
На другой день, около шести часов вечера, Хаяси снова приехал в отель. Зал-ресторан открывался только после семи часов; эстрада оркестра была еще пуста, но метрдотель и официанты уже суетились. Тут же, в громадном безлюдном зале, с уютными уголками отдельных столов и кресел, играли в пинг-понг американец и англичанин. Оба были высокие, прямоносые, худощавые, в светло-серых в крупную клетку костюмах, но у первого лицо было гораздо моложе, красивее и добродушнее, чем у второго, и цвет волос чуть темнее.
— Марка! — бросил ракетку первый.
— Спешить не будем.
— Наоборот! Время дороже денег. Японцы это усвоили лучше нас.
Англичанин взмахнул ракеткой.
— Они не глупы. План барона Танаки начинает осуществляться… 0:15!
Партнер с ловкостью отбил мяч.
— 15: 15!.. Завоевать мир не так просто!
— Однако весь север Китая фактически уже в их руках. Их лозунг «Азия — азиатам!» только начало. Насколько я помню, Танака мечтал об Индии.
— Филиппинские острова ближе. 40: 30.
— Индия богаче, — пробормотал американец, подпрыгивая за мячом к высокому цветку пальмы. — 40:40.
Англичанин молниеносно перекинул ракетку из руки в руку и поймал мяч.
— 60:40!.. Не забывайте Гаваи. Япония любит хороший климат.
— В Австралии тоже неплохо. Каролинские и Маршальские острова — плацдарм.
— Нонсенс!.. Сломают зубы.
— Игра!.. Начнем третью?
Метрдотель подозвал к себе двух официантов, молодого юркого боя и величественного сурового старика, в котором, несмотря на резкую перемену в одежде, было нетрудно узнать Ацуму, бывшего безработного моряка из парка.
— Займите за пальмами оба стола, — распорядился метр. — Барон не любит соседей.
Молодой лакей угодливо передернул салфетку.
— Да, сударь. Будет исполнено.
— Лучшие сорта вин! Самые свежие фрукты! Барон Окура — наш постоянный клиент.
— Да, сударь.
Официанты ушли. Зал наполнялся публикой. Но два стола за густым рядом пальм, тщательно сервированные, и пустой круглый столик напротив оставались незанятыми.
Около восьми часов мимо них осторожно и медленно прошел Хаяси и, став сзади пальм, типично японским жестом — махнув от себя рукой — подозвал седого официанта. Ацума приблизился твердым военным шагом.
— Ну? — прошептал Хаяси.
— Барон здесь, господин. Ждет ее у главного входа.
— Приготовлено все?
— Да, господин.
Хаяси исчез. Зал-ресторан оживал. Эстрада для музыкантов наполнилась европейцами и японцами со струнными инструментами. Виолончелист Буканов с назойливостью шмеля гудел над ухом соседа, жалуясь на неудачливую жизнь:
— Не вижу ничего отрадного. Одиночество и тоска — мой удел.
— Но вы же недавно женились! — перебил его нетерпеливо сосед, маленький худенький старичок с густыми бровями, быстро проводя по смычку кружком канифоли.
— Ошибка, Елпидифор Исаакович. Тягостное разочарование! — шумно вздохнул виолончелист, обтирая потное жирное лицо бумажной салфеткой и ставя на пюпитр ноты. — Вы как бывший священник способны меня понять. Я думал, сам бог, зная мою любовь к семейной жизни и круглое одиночество, посылает невесту… Завязал переписку, выписал ее из Кобе, и в результате самый несчастный брак. Жене нужны только деньги, которых у меня нет. Больше ей ничего не нужно.
Японец-дирижер взмахнул палочкой. Разговоры в оркестре смолкли. В зал понеслись бравурные пряные звуки новейшего американского фокстрота. На танцевальной площадке и даже между столов задвигались, скользя по паркету, прямые, словно связанные попарно, мужчины и женщины…
Эрна явилась в ресторан в половине девятого. Ее задержал приход Ярцева, которого она, после короткого размышления, пригласила с собой в качестве провожатого до отеля. Но потом на нее напал безотчетный страх, и она попросила его зайти вместе в зал. Ярцев охотно согласился.
Три обособленных стола около пальм были не заняты, и потому они сели у одного из них, самого маленького и совершенно пустого.
— Знаете, Костя, — сказала Эрна задумчиво, — бывает тоска черная, тоска зеленая, тоска серая, а бывает и тоска голубая.
Он угрюмо ответил:
— По-моему, всякая тоска — свинство!
Оба прислушались к музыке. Густой и печальный тембр виолончели выделялся из массы звуков, как иногда на заре в березовой роще звонкоголосая трель соловья покрывает все свисты птиц. Ярцев, узнав в виолончелисте своего бывшего подозрительного соседа по дому в Юракучо, с грустью и изумлением подумал, что эта великолепная музыкальная одаренность, прорывающаяся даже сквозь пошлость фокстротной мелодии, глубокая эта чуткость к звуку почему-то даны природой ничтожному слабоумному человеку, идущему на всякие подлости.
Эрна, продолжая свой разговор, сказала:
— Сегодня у меня тоска голубая: перестала копаться в себе, думаю только о Нале, и оттого все значительнее и проще… Вы любите детей, Костя?
Он тепло улыбнулся.
— Беленьких, толстых?… Люблю!.. А впрочем, и худеньких, черномазых тоже люблю!
Эрна окинула быстрым взглядом ряды столов и, слегка удивившись, что барона нигде не видно, в раздумье проговорила:
— Когда-то мне очень хотелось иметь ребенка… Барон Окура сказал, что самое высокое, что дано женщине, — воспитание детей, семья… И что в России семья разрушена революцией… Но это, конечно, неверно.
— Ерунда. Ясно, — подтвердил Ярцев. — Большевики совсем не против семьи. Они только против курятника. Я был во всех частях света, где живут люди. Нигде нет такой заботы о детях, как в нашем Союзе. Вы же читаете русские газеты.
— Не в вашем! — поддразнила она, поглядывая нетерпеливо на часы. — Вас еще пока туда не пустили.
— Но пустят! Теперь я знаю, что мне сказать.
Эрна утомленно откинулась на спинку кресла. Взор ее грустно и наблюдательно задержался на лице собеседника.
— Есть такое растение, Костя: перекати-поле. Вы на него похожи. Никакие вам бури не страшны: перекатитесь с места на место, и все!
— И у вас корни слабенькие, — ответил он с грустью. — Зачем вы пришли сюда? Неужели вы думаете, что Наль поблагодарит вас за такого защитника?
Эрна облокотилась на стол, поддерживая голову обеими руками.
— Не сердитесь, Костя, — произнесла она тихо. — Право же, я вовсе не легкомысленная. Мне самой неприятно это свидание. Но я исстрадалась!.. Я хочу вырвать Наля оттуда как можно скорее. Он не вынесет продолжительного заключения. Здешние тюрьмы, говорят, не лучше яванских… А о том, что я была здесь, — добавила она после паузы — я не скажу ему. И вы тоже молчите.
Ярцев зажал двумя пальцами подбородок.
— Вот как?… Значит, все дело в брате! — сказал он с легкой растерянностью. — А я думал, влюбились вы в этого титулованного, ну и детей захотелось… Не обижайтесь, бывает так!
Он посмотрел ей в зрачки, широкие и блестящие, точно у наркоманки. Они сидели на разных концах стола, но между ними, как теплый и свежий ветер, вдруг пробежал ток взаимного понимания. Теперь Эрна знала, что Ярцев любит ее по-прежнему и ревнует. Но радости почему-то от этого сознания уже не было.
— Нет, Костя, — сказала она с тихим вздохом. — Когда-то я очень любила похожего на вас человека, созданного наполовину фантазией. А вот сегодня, сейчас вдруг почувствовала, что и это уже прошло; что я уже не такая, как прежде. Была большая любовь и повяла!
Последнюю фразу она произнесла с удивительной простотой и проникновением, и на минуту ей стало жаль их обоих, но пустота в груди все же не заполнялась.