— Недооценка силы врага свойственна многим нашим военным, — сказал Окура спокойно. — Надо смотреть на вещи реально. Все мы должны признать, что в области авиации, танков и химии русские пока еще превосходят нас. Германия не может нам не помочь в этом деле. Этого требуют общие интересы.
— Мой бог, но разве Германия отказывается от помощи? — воскликнул Шерхен, оглядываясь на военного атташе. — Директора крупнейших японских фирм, вроде «Цугами Сейсондзио», могли бы вам рассказать очень много. Слова у нас не расходятся с делом.
— Мощь и единство народов Советского Союза весьма сомнительны, — сказал атташе. — Здесь я могу говорить открыто, так как вам это тоже известно, — наш фюрер сумел найти союзников даже в Москве…
— О да, этот путь дает нам большие шансы, — согласился Окура. — Представитель партии Троцкого в Токио господин Эккерт, с которым мне пришлось на днях разговаривать, уверяет, что, в случае прихода к власти их блока, Россия охотно уступит нам крафутскую нефть, Камчатку, Приморье и Приамурье.
— У ваших военных слишком большой аппетит, — пошутил атташе. — Германия согласна удовлетвориться одной Украиной и кое-какой контрибуцией.
Все засмеялись. Шерхен взглянул на часы и заторопился в отель, где ему предстоял еще один деловой разговор с директором консорциума «Яоуда». Военный атташе ушел вместе с ним.
Окура и Каваками остались одни. Майор по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв веки, отпивая из чашки медленными глотками душистый розовый чай. Барон Окура молча курил папиросу, продолжая сосредоточенно рассматривать карту Китая.
— Пора, наконец, перейти в наступление, Кейси, — сказал майор. — Пользуясь предвыборной обстановкой, группа «Тоицу» и «Дзенкоку Хиогикай» объединились с «Сякай Тайсюто» и повели борьбу за создание народного фронта. Если мы не побьем их заранее, провал на выборах неизбежен.
Окура искоса посмотрел на зятя. Рука его тяжело опустилась на край стола.
— Твой план неплох, но где доказательства? Из них не сознался еще ни один и вряд ли сознается! Такие люди упорны.
Майор испугался, что чувство к женщине победит. Тогда он решил разрубить обоюдные колебания твердым и резким ударом по самолюбию. Он наклонился слегка вперед, уперся локтями в широкие ручки кресла и с насмешкой ответил:
— Если ты перестанешь сентиментальничать со своей бывшей учительницей, доказательства будут.
Широкие брови Окуры сдвинулись еще резче, обозначив на покатом лбу целую сеть мелких складок. Каваками, заметив его недовольство, смягчил тон и продолжал уже без иронии:
— Пойми, Кейси: когда перед японцем стоит вопрос о спасении родины, не существует ни милосердия, ни жестокости. Есть только преданность императору и долг перед нацией. Ты сам когда-то учил меня этому!.. Наши разоблачения вызовут в массах гнев против социалистов и профсоюзов, поднимут престиж армии, а самое главное — позволят нам передушить всех врагов священной войны за овладение Азией.
Барон Окура крепко сжал челюсти и сделал несколько мелких шагов взад и вперед мимо книжного шкафа, отразившего в зеркальном стекле черноволосый затылок, вспотевшую круглую лысину и короткую шею, подпертую жестким воротником мундира.
— Не забывай, что трое из них иностранные подданные. Могут вмешаться консульства, — сказал он отрывисто.
Майор рассмеялся своим клокочущим смехом, напоминавшим кудахтанье.
— Из-за таких людей шум поднимать не станут, — ответил он, брезгливо выпятив губы. — У них слишком тёмное прошлое. Один из них бежал с каторги. Есть доказательства.
Окура замедлил шаги и молча остановился против майора. Каваками поковырял в зубах ногтем. Барон посмотрел мимо него на узоры ковра и сказал тихо:
— Это для меня трудно, но я японец и офицер и буду действовать так, как того хочет армия. Завтра я попытаюсь использовать эту женщину в наших целях. Если она откажется, то мы поступим с ней, как со всеми преступниками. Она или скажет, или погибнет!
— Ты хочешь, чтобы ее привели к тебе для допроса? — спросил Каваками, недоверчиво вглядываясь в лицо шурина.
— Нет… Я знаю, как делать. У меня свои методы. Я приду в камеру сам. Предупреди коменданта, — ответил он властно и резко, давая этим понять, что все возражения зятя излишни.
Каваками, загадочно усмехнувшись, встал молча с кресла, взял с подноса салфетку и, смочив ее в теплой воде, вытер лицо и руки.
— Поеду опять в кейсицйо. Много работы, — сказал он с притворно небрежным жестом.
— Иттэ ирассяй! — кивнул ему хладнокровно барон.
Майор исчез за портьерами.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
При виде барона Окуры, так неожиданно и странно появившегося в ее камере, Эрна невольно попятилась в угол.
— Нет-нет, не бойтесь. Я пришел к вам как друг. У меня уже нет зла на вас, — печально и мягко сказал барон. — Я думаю вам помочь. Мне хочется верить, что вы оказались среди террористов только по молодости и неопытности.
Одна рука его оставалась спокойно лежать на эфесе сабли, другой он сделал быстрый и дружеский жест приветствия.
— Показания ваших случайных сообщников, конечно, лживы, — произнес он решительно. — Они предатели и трусы. Они хотят переложить всю вину на запутавшихся в их тенетах людей, малознакомых с условиями нашей политической жизни. Но я знаю вас лучше. — Он чуть запнулся и продолжал: — Вы были моей учительницей. В Японии это чтут. В память о вашей прошлой работе я помогу вам освободиться отсюда.
Вкрадчивый его тон, слова о дружбе и военная офицерская форма напомнили Эрне сон. Все тело ее вдруг задрожало от безотчетного страха, который она пыталась преодолеть и не могла.
— Капитан Амакасу! — прошептала она, прижимаясь спиной к стене.
На секунду ей показалось, что кошмар повторился; что в камере стоит не Окура, а страшный убийца семьи Осуги, призрак которого мучил ее всю эту ночь в изнуряющих сновидениях, близких к галлюцинациям,
— Не бойтесь, — повторил снова барон. — Если вы мне доверитесь и перестанете скрывать правду, я помогу вам спастись от вечного погребения в тюрьме. Нужно лишь подтвердить перед следователем показания вашей подруги Сумиэ, что на террор вас натолкнули социалисты из группы «Тоицу». Признание спасет вашу жизнь. По моей просьбе кейсицйо вышлет вас вместе с братом за пределы Японии, и этим кончится для вас все.
Эрна молчала, все еще находясь под впечатлением тягостного кошмара, как бы повторенного теперь этим таинственным появлением человека, виновного во всех ее муках. Когда же она поняла смысл его слов и настоящую цель прихода, ужас ее рассеялся. Никакого призрака не было. Перед нею стояло реальное существо- двуличный японский аристократ, надменный и лживый, предлагая ей совершить ту же подлость, ту же позорную сделку с совестью, которой от нее тщетно добивались в течение всех этих дней следователь и полиция.
— Уйдите, — сказала она. — Я не хочу разговаривать с вами. Вы мне глубоко противны.
На ее бледном лице вспыхнула краска негодования. Она продолжала стоять у стены, но уже в другой позе, — вся подобравшись и выпрямившись, с гордо поднятой соловой, бесстрашно и гневно глядя барону прямо в глаза. Узкие длинные ее пальцы были стиснуты в кулаки, грудь учащенно дышала. Эта поза и грубый серый халат, который тюремщики заставляли ее носить вместо платья, придавали Теперь ее похудевшей девичьей фигуре суровое величие.
— Уйдите, — повторила она. — Таким, как вы, плюют в лицо!
Она шагнула вперед, искривив губы, как будто собираясь исполнить свое намерение. Барон Окура остался невозмутимым, только лежавшая на эфесе сабли рука прижалась к оружию, еще плотнее.
— Вы говорите, как враг, — удивился он грустно. — Странно. У меня, кажется, больше причин относиться к вам плохо. За мои глубокие чувства вы отплатили ядом…
— Не притворяйтесь хоть здесь! — воскликнула Эрна. — Вам, вашей партии было необходимо оклеветать рабочую общественность, оправдать в глазах нации вашу грязную фашистскую деятельность, чудовищные преследования лучших людей страны, и вы придумали мнимую связь их с несуществующими заграничными террористами, вроде меня и брата…
Девушка вложила в последние слова такую силу гнева и отвращения, что барон Окура весь посерел. Лицо его, застывшее в деланном равнодушии, искривилось злобной гримасой, но он попытался переломить себя еще раз.
— Ваши друзья из «Тоицу» сумели внушить вам большую ненависть к японской аристократии,:- проговорил он высокомерно. — Не забывайте, однако, что все имевшие успех реформы осуществлялись в Японии всегда сверху — богатыми, высшими классами. Мы готовы жертвовать для родины всем, но мы не хотим, чтобы наши усилия и жертвы были использованы социалистами. Если вы не скажете следователю правды, вы погибнете, — продолжал он с угрозой. — Для преодоления революции снизу мы не остановимся ни перёд чем!
— Оставьте меня!.. Ваша лживая полицейская философия мне противна так же, как вы! — воскликнула она страстно, сопровождая свои слова выразительным жестом пренебрежения и гадливости. — Какими бы всемогущими вы ни казались, восставший народ вас раздавит. Победа будет за ним. Зверь не сможет победить человека.
Глаза Окуры сделались мутными.
— Звери… мы? — пробормотал он угрюмо, как будто думая вслух. — Да, я в вас ошибся!.. Пусть тогда кейсицйо действует, как оно хочет. Я очень, очень ошибся… К врагам не может быть жалости!
Он вышел из камеры. Когда заглохли его шаги, в коридоре долгое время стояла мертвая тишина. Не было слышно даже тюремщиц. Эрна оцепенело стояла около стены, продолжая смотреть на пустое место у двери с таким же презреньем и ненавистью, как если бы там по-прежнему находился барон Окура. Теперь она почти сожалела, что он так скоро ушел, не выслушав и сотой доли того, что накопилось за эти месяцы в её сердце. Ей хотелось кричать ему вслед самые оскорбительные, позорящие его гордость слова, чтобы этим заставить сбросить ненужную маску великодушия и показать свое настоящее лицо — враждебное и жестокое, каким она видела его дважды: после случайного вопроса о силах японской армии и во время столкновения с Чикарой.