— Насилие отвратительно, — сказал Наль. — Но если зверь берет человека за горло, душит его, рвет когтями, тогда гуманные чувства бессмысленны и даже преступны! В момент схватки жалость к врагу всегда граничит с предательством…
Наль смотрел на профессора почти с вызовом. Свет электрической люстры падал на черную полировку низкого кривоногого стола, отражавшую лица обоих собеседников. Старик медленно выпрямился.
— О да, вы верно сказали. Мне нечего возразить, — ответил он тихо и виновато. — Но я не молод… И я уже не могу… не умею чувствовать по-другому!
Он говорил с трудом, растягивая слова и запинаясь, как больной астмой. Волнение мешало ему, сметая своим горячим дыханием привычную сдержанность.
Снизу донесся протяжный двойной звонок. Сумиэ пошла открывать дверь. В издательстве был нерабочий день, и внизу не осталось ни одного человека.
Профессор выжидательно повернул голову, прислушиваясь к негромким голосам и шуму шагов на лестнице. Фусума раздвинулась. В комнату вошли Эрна и Ярцев, за ними Като в студенческой куртке и Сумиэ. Ярцев держал в руке несколько номеров «Рабочей газеты».
— Не удержался, оставил на память, — сказал он, помахивая свертком газет, как победным трофеем. — Весь остальной тираж в безопасных местах. Ни одна ищейка не доберется. Можете спать спокойно, профессор: ваши статьи дойдут до читателя.
— А почему же с вами нет Онэ? — спросил встревоженно Наль.
— Разве он еще не приехал?
— Нет.
— Ну, значит, скоро приедет. Для большего удобства мы действовали двумя партиями: Онэ поехал в фабричный поселок, мы — в Канду. И там и тут люди свои… Като-сан в области конспирации прямо художник.
— Устала! — сказала Эрна. — Но зато с каким бодрым чувством поеду теперь. Я так боялась, что мы провалимся… А типография наша совершенно разгромлена. Испорчены все машины… Какие прекрасные цветы! — воскликнула она, подходя к ирисам. — Откуда они?
— Из моей маленькой комнатной оранжереи, — ответил профессор. — В детстве я мечтал о работе садовника… И сожалею даже теперь, что не сделался им. Цветы и дети — это лучшее, что сумела создать природа.
Старик опять казался спокойным. Тени с его лица постепенно сошли. Он посмотрел мимо девушки на высокий букет из голубых, золотистых и бархатно-си-них ирисов теплым, слегка опечаленным взглядом, точно увидев в их кратковременной свежести и красоте отражение своего детства, когда вся жизнь представлялась такой же яркой и радостной, как эти цветы… Как быстро она прошла, эта жизнь!
— Я бы советовал вам не ждать Онэ-сан, — сказал профессор. — Я думаю, мы сумеем приехать с ним как раз к отходу парохода.
— Конечно, — поддержал Гото. — Раньше утра пароход не уйдет. Я справлялся в конторе.
— Зачем же тогда спешить нам? Приятнее проехаться вместе. Поезд до Иокогамы идет около часа, — ответила Эрна.
Сумиэ вопросительно оглянулась на мужа. Она давно стремилась на палубу корабля, как поздней осенью запоздавшие перелетные птицы стремятся всей силой крыльев на юг, боясь быть застигнутыми в пути снегом и холодом. Дни были слишком тревожные. Полицейский налет на типографию не предвещал ничего хорошего.
— Как бы не опоздать, — сказала она неуверенно. — Лучше-бы выехать заранее. Вещи сложены.
— Разумнее, конечно, поехать, — согласился с ней Наль. — Здесь дела кончены, а там еще нужно кое-что оформить по части шифскарт и багажа. Портовые чиновники придирчивы.
Эрна взяла из букета золотистый цветок и продела в петлицу.
— Хорошо. Поедем сейчас. Через пять минут я буду готова, — сказала она, обводя медленным взглядом присутствующих. — Но только пожалуйста, и вы, друзья, не приезжайте к самому отходу. Нам еще хочется побыть с вами, поговорить… Онэ-сан я тоже почти не видела эти дни… Нам очень жаль расставаться с вами!
Сумиэ, стоявшая около подруги, грустно и ласково улыбнулась профессору. Глаза ее влажно блестели. Ей расставаться со стариком было тяжелее всего. Профессор Таками растроганно посмотрел на обеих девушек.
— О, я был бы больше доволен, если бы вы ехали не в Китай, а в Советский Союз, — сказал он, подняв отяжелевшую ладонь к виску и нервно его поглаживая.
— В Китае мы будем полезнее, — сказал Ярцев. — Судьбы всего Востока во многом решаются именно, там — в борьбе китайского народа за независимость.
— Вот потому мне и жаль вас, — вздохнул профессор. — В Китае вас ждет та же борьба с японской военщиной, что и здесь. И даже более страшная.
— Ничего, — перебил его Ярцев. — За тем и едем туда.
Размашисто чиркнув спичкой, он глотнул густой табачный дым, посмотрел озабоченно на часы и, с трубкой во рту, несколько раз прошелся взад и вперед по комнате.
— Для меня это, впрочем, единственный выход из тупика, — продолжал он спокойно, хотя глаза его потускнели и на мгновение снова сделались скорбными. — В Россию меня пока все равно не пускают. Человек, которому я когда-то поверил, оказался предателем и шпионом… Но черт с ним!.. За свою вину перед Родиной я отвечу. В конце концов это-то и прекрасно, что оказался прав мой народ, а не я.
Он помолчал, выжидая, пока Эрна сложит в свой несессер последние мелочи, сел на край чемодана и, вертя в руках сверток газет, добавил задумчиво:
— Летчиков не хватает в Китае… А из меня бортмеханик прекрасный выйдет!.. Ей-богу!
Гото вызвал по телефону такси. Сумиэ радостно захлопотала около вещей, проверяя, все ли в порядке. Молодая женщина выглядела теперь самой хозяйственной и деловитой из всех четверых.
Наль протянул руку профессору, но Като, улыбаясь, остановил его:
— Прощаться будем в Иокогамском порту, — сказал он веселым голосом, — Мы уже припасли для вас серпантин — держать связь. Мне очень нравится этот обычай.
Ярцев, забрав в руки сразу три чемодана, отнес их к машине. Подсаживая Эрну в автомобиль, он бережно обнял ее и, шепнув что-то на ухо, вынул у нее из петлицы цветок.
— Не шали, Костя. Ты совсем разучился вести себя. Страшно выходить за такого повесу замуж, — сказала она с шутливым упреком.
— Не бойся. Не подведу, — ответил он, садясь рядом. — В серьезных делах можешь на меня положиться.
— Ждем вас, друзья! — крикнула из окошечка Сумиэ.
Ответные слова заглушило гуденье мотора.
Машина дрогнула и помчалась вдоль улицы.
Като и профессор Таками прощально помахали вдогонку шляпами, постояли у дома и вернулись назад в помещение. Гото, вспомнив, что у него на исходе табак, завернул за угол в магазин, купил папирос и пошел обратно…
Около автобусной остановки его внимание привлекла странная пара, показавшаяся ему чем-то знакомой: невысокий худенький мальчик лет десяти, в школьной форме, вел за руку через улицу малыша, видимо только недавно научившегося твердо ходить. Фары промчавшегося мимо автобуса на момент осветили ярко лица обоих.
— Чикара! — воскликнул Гото, бегом бросаясь к ребятам. — С кем ты? С Хироси?… Вас же задавят здесь!.. Куда ты шагаешь с этим карапузом так поздно?… И почему вы одни, без мамы?
Последние торопливые вопросы он задавал уже на тротуаре, куда перетащил обоих детей, подняв их на воздух и перебежав с ними, точно с двумя большими пакетами, к подъезду издательства.
— Папа-сан не знаете где?… Не в редакции? — спросил вместо ответа Чикара, обрадованно разглядывая журналиста.
— Нет, пока не вернулся… Зачем он тебе? Тебя мама послала?… Что-нибудь произошло там у вас?
— И Таками-сан тоже не приезжал? — перебил мальчик, как будто не слыша вопросов Гото.
— Профессор здесь… Тебе его надо? Пойдем тогда!
Продолжая держать малыша на левой руке, он пропустил Чикару вперед и пошел вслед за ним на второй этаж, предварительно заперев за собой входную дверь.
Профессор Таками при неожиданном появлении ребят, которых он очень любил, застыл в напряженной позе боязливого ожидания. Он догадался сразу, что произошло какое-то несчастье. Сонный, усталый Хироси, попав со свежего воздуха в душную комнату, громко заплакал. Пытаясь его успокоить, Гото легонько подбросил его к потолку, но малыш заплакал еще сильнее. Тогда старик посадил его к себе на колени, снял с него ласковыми движениями теплое верхнее платье и обувь и тихим, тоненьким тенорком стал напевать ему детскую песенку о черепахе и аисте. Ребенок затих. Тем временем его старший брат толково и коротко рассказал о полицейском налете на их квартиру и об аресте мамы Сакуры.
— Да, дела принимают плохой оборот. Фашисты распоясались окончательно, — сказал Като, хмурясь. — Третьего дня на совещании лидеров верхней палаты барон Окура выступил против токийского студенчества и многих видных профессоров с погромной речью, заявив, что наши университеты являются рассадниками идей единого народного фронта.
— К сожалению, это не совсем верно, — печально усмехнулся Таками, поглядывая искоса на задремавшего малыша. — Но я хочу думать, что скоро это будет именно так. Лучшая часть интеллигенции не может не быть с народом.
Като, спустив штору, прихрамывая, отошел от окна и сел на подушку.
— Все это так, профессор, — ответил он, перебирая блестящие пуговицы своей куртки, — но надо все-таки ждать, что фашисты примут все меры, чтобы лишить нас этой уверенности… Лично я не хотел бы попасть снова в лапы токийской полиции. Два года назад она еще не была так свирепа — и то моя нога захромала после знакомства с полицейскими методами допроса.
— О да, — согласился Гото. — Теперь они действуют еще ужаснее. Без малейшей ответственности перед законом. У честных людей мало шансов выйти из их застенков живыми.
— Может быть, папу тоже арестовали? — тревожно сказал Чикара, прислушиваясь к разговору взрослых.
Все трое неуверенно переглянулись. Мальчик выразил вслух их собственные опасения.
В эту минуту шум уличного движения, доносившийся через окна и стены, внезапно стих. Так бывало и прежде — в дни фашистского путча, когда военные полицейские патрули закрывали на некоторых улицах трамвайное и автобусное сообщение, организуя облавы «в целях вылавливания неблагонадежных элементов».