Кто скрывается за тьмой?
Предисловие
Иногда всё рушится не внезапно, а медленно.
Трещины идут по стенам, по сердцу, по памяти — но ты не замечаешь. Или не хочешь.
Ты продолжаешь жить, потому что так надо. Потому что тебе говорят: «Дыши, держись, будет легче».
Но легче не становится.
Когда Джессика вернулась в дом, всё казалось знакомым — запах дерева, тяжесть штор, шаги дедушки за дверью.
Только воздух был другим.
Слишком тихим. Слишком плотным.
Как будто кто-то смотрел из зеркала и ждал, когда она останется одна.
Она не знала, что её ждёт.
Что смерть — не финал, а открытая дверь.
Что прошлое не похоронено, а затаилось в тени.
Он появился не сразу.
Он не был врагом.
Но он был тем, кто мог разрушить её до основания — или стать тем, кто удержит на грани.
А ещё были сны.
Зверь, шепчущий по ночам. Голоса костей, что звенят в её кулаке.
Монеты, которых не было — и которые приводят в место, откуда не всегда возвращаются.
Это история о тех, кто терял себя.
О тех, кто борется за любовь в мире, где даже отражение может лгать.
Где звери — не всегда чудовища.
А близость — опаснее любой магии.
Глава 1
Предназначение
Орегон. Особняк на окраине леса.
Дом утопал в тумане. Серый рассвет стелился сквозь кроны хвойных деревьев, будто само небо не хотело просыпаться, замирая в безмолвии вместе с этими стенами. Огромный старинный особняк, затерянный в глубине леса, был словно отрезан от остального мира. Каменные стены, обитые плющом, скрипящие половицы, портреты предков в массивных рамах, старинные часы с гирями и глухие коридоры — всё дышало историей и... чем-то ещё. Присутствием. Слишком явным, чтобы игнорировать. Временами казалось, что в доме кто-то есть. Кто-то, кто не спешит показаться.
Она лежала в своей комнате на втором этаже, где даже воздух казался тяжелее. Высокие окна с витражами, старинная кровать с резным изголовьем, белые простыни и тишина, такая глубокая, что слышно было, как бьётся сердце.
— Джесс! — голос прорезал утро. — Как ты, родная?
— Я в порядке… а ты?
Голос дрогнул. Джессика сжала зубы, чтобы не сорваться. Чтобы не выдать ту боль, что поселилась в ней с той самой ночи, когда рухнул весь её мир.
— Сейчас речь не обо мне, а о тебе. Твои отказы от еды довели тебя до истощения. Мы еле вывели тебя из депрессии.
— Не волнуйся за меня, мне правда лучше. Не на много, но всё же лучше...
Она встретилась взглядом с дедом. Когда-то его глаза сверкали — как снег на солнце, как вода в лесной реке, но теперь… они были тусклыми. Уставшими. Обрамлёнными глубокими морщинами. И это зрелище вонзилось ей прямо в душу.
— Прости... — её голос стал почти шёпотом. — Что не смогла пережить это. Что сломалась...
Она вонзила ногти в ладони. Дед, сидящий на краю её кровати, отвёл глаза. Он сражался со слезами. А она — с чувством вины.
Слишком резко она попыталась подняться с постели — и тут же всё поплыло перед глазами. Дед вскочил.
— Джесси! Немедленно вернись в постель. Врач приказал соблюдать строгий режим. И никаких резких движений, ты поняла?!
Он говорил громко, почти с рыком. Но голос тут же смягчился:
— Вот увидишь… через несколько дней ты восстановишься. Организм молодой.
Она тихо всхлипнула:
— Я до сих пор не верю… Прости.
Слёзы прорвались, долго сдерживаемые. Они катились по щекам, неся с собой всю тяжесть боли, вопрос без ответа: почему?
Она отвернулась к окну. За стеклом дрожали тени елей в утреннем свете, и туман стлался, как саван.
Почему судьба забрала его?
Она хотела быть сильной — ради деда. Ради того, кто остался. Но не смогла. Он обнял её, сев рядом.
— Плачь, милая. Плачь. Это — не слабость. Это путь наружу. Боль не исчезнет, но станет терпимой. Я тоже не могу поверить, что моего сына больше нет. Но он оставил мне тебя. Самое дорогое.
Она вытерла слёзы, украдкой взглянула на его лицо — осунувшееся, с едва заметной дрожью в уголках губ. Старость подкралась быстро.
— Я… эгоистка. Закрылась в себе, зная, что и тебе тяжело. Прости...
Он чуть улыбнулся. Сухо, но с теплотой:
— Он не ушёл. Он всегда будет с нами. Вот здесь, — дед положил руку на её грудь. — В твоем сердце.
Некоторое время они сидели, молча. Потом старик хлопнул себя по колену.
— Вот я старый маразматик! Ты, наверное, голодна. Я попрошу Китти приготовить тебе завтрак.
Джессика не возражала. Но, поднимаясь с кровати, упрямо бросила:
— Я не собираюсь есть одна.
— Ах ты, хитрая лиса! — дед рассмеялся. — Я давно тебя так не называл.
Они двинулись вниз по широкой лестнице, держась за резные перила. Старик осторожно придерживал её под руку.
— Я… никому не говорил, но после смерти твоей бабушки я словно потерял себя. Стал груб с Томасом. Пил. Он не выносил меня таким. Пытался достучаться. Но я... я был глух к его боли. И он ушёл. Создал бизнес, стал успешным, а я… остался в этом доме, во тьме. Мы не говорили долго, пока однажды… он не приехал. С тобой. Кричащим комочком в одеяле. — на губах деда мелькнула настоящая улыбка. — У тебя были её глаза. Глаза моей Мери.
Они вошли в столовую. Просторное помещение с канделябрами, старыми гобеленами и дубовым столом на двадцать человек, у которого сейчас сидели лишь двое. Китти, круглолицая экономка, уже накрывала завтрак, стараясь не мешать. Но даже она краем глаза всё время косилась в сторону старика и Джессики.
— Томас был в восторге, что станет отцом, — продолжал дед. — Но Эмма, твоя мать, не хотела тебя. Он умолял её сохранить тебя, предлагал жениться. А она… смеялась в ответ. После рождения почти сразу начала пить, исчезать. Томас пытался сохранить семью, но…
— Но отец рассказывал мне совсем другое.
— Мы не хотели ранить тебя правдой. А потом стало поздно. Прости, Джесс.
— А потом?
— Он привёз тебя ко мне. Тебе было два месяца. Именно ты нас помирила… Стоило мне взять тебя на руки, как я увидел её. Мою Мери. У тебя её взгляд. А Эмма… сначала снималась в фильмах, потом уехала в Париж с режиссёром. После этого — ни следа.
— Думаешь, она вспоминает обо мне? — её голос стал почти детским.
Он не ответил. Только подал ей тапки.
— Пойдём. Тебе надо поесть.
---
Они ели молча. Кофе источал терпкий аромат, тосты хрустели, но в воздухе повисла густая, почти осязаемая тишина. Лишь звук часов, тикающих в соседней комнате, придавал моменту ощущение движения.
Джессика чувствовала: дед нервничает. Его плечи были напряжены, он не смотрел в глаза. Это был не конец. Это было начало. Начало длинного и болезненного разговора. Или чего-то большего. Что-то витало в воздухе… как будто в доме кто-то ещё слушал. И лес за окнами, и тени в коридорах — будто затаили дыхание.
— Ну как, тебе лучше?
— Да, оказывается, я была очень голодна.
Девушка на самом деле врала. Сухие слова, без капли жизни. Она запихивала в себя еду, не чувствуя ни вкуса, ни желания. Каждый кусок был как камень. Ненавистная пища вгрызалась в её организм, как необходимость, не как утешение. Ложка за ложкой — по инерции, по привычке, чтобы не тревожить деда. Он слишком внимательно наблюдал за ней — будто проверяя, дышит ли она вообще.
Ей хотелось вырвать, освободиться от этой тошнотворной обязанности. Но стиснув зубы до скрипа, она подавляла рвотный спазм. Ради него. Только ради него.
Кухня утопала в полумраке — только полоска утреннего света пробивалась сквозь резные шторы. Старинные деревянные панели на стенах, натёртые до блеска, напоминали о доме с историей. Слишком долгой. В воздухе витал запах корицы, кофе и грусти.
Наконец, справившись с отвратительным комом, Джессика тяжело откинулась на спинку стула, отодвигая от себя пустую тарелку. Кофе обжигал губы — но она лишь пригубила, не рискнув глотнуть. Иначе всё начнётся заново.
— Хорошо, — голос деда был натянут, как струна. — Думаю, теперь ты готова к более серьёзному разговору.
Она не была готова. Совсем. Но причины, чтобы отложить это, не находилось. Или не было смелости их назвать. Она боялась не разговора — взросления. Ответственности, необратимости. Конца детства.
— Через неделю тебе исполнится восемнадцать, — продолжил дед, откашлявшись. Его взгляд прожигал, словно он видел сквозь неё. — И, как ты сама, наверное, догадываешься, придётся взвалить на свои плечи большую ответственность.
Она уже предполагала, к чему всё это. Внутри вспыхнула ярость, жгучая, как раскалённое железо. Мысленно посылая в ад тех, кто забрал её отца, она молча проклинала судьбу. Щёки мгновенно покраснели — краска обиды и бессилия. Пора было… расплетать косы. Стать взрослой. Стать Большой девочкой.
Дед будто читал её мысли. Его седые брови хмуро сошлись на переносице, морщины глубоко врезались в лицо, словно врезались годами боли.
— К чёрту, — сорвалось с её губ. — ОК! Дед, я уже не маленькая! Школу окончила — между прочим, с отличием!
Она сжала губы, едва не сболтнув про конверт с результатами. Большой, жёлтый, такой важный. Всё ещё не открытый. Всё ещё с надеждой.
— Да знаю я про твои оценки, — вздохнул он, устало провёл рукой по голове, растрепав и без того непослушные седые волосы. — В твоих знаниях я не сомневаюсь. Но… — он замолчал, явно подбирая слова. — Конверт у меня на столе. В кабинете.
Её лицо озарила такая широкая, сияющая улыбка, что дед, казалось, побледнел ещё сильнее. Его кулаки сжались на коленях — до белизны костяшек. Он знал, что будет дальше. Она — ещё нет.
— Я буду учиться и работать, — заговорила она быстро, запальчиво. — Я справлюсь! Мы будем экономить, я не капризная…
"Что опять не так?" — хотелось крикнуть. Почему он так смотрит? Почему не радуется вместе с ней?
— Джесс... Ты меня обижаешь. — Дед опустил взгляд, голос его задрожал. — Соглас