— У тебя был жар. Три дня. Я не спал. Просто сидел. Слушал, как ты дышишь.
Он не плакал. Но голос дрогнул.
— Я тебя ненавижу, — сказала она вдруг, слабо.
— Я знаю, — кивнул. — Но ты вернулась.
— Я… не помню…
— Это не важно.
Молчание было долгим. Звенящим.
Она смотрела на него, как будто видела его впервые. Лицо у него было осунувшимся. Щетина. Под глазами — тени. И в глазах… любовь. Такая открытая, что ей стало стыдно.
— Я не знаю, почему ушла, — призналась она. — Наверное… испугалась. Не тебя. Себя. Всего. Я хотела… я думала…
— Не думай. Сейчас не надо.
Он накрыл её ладонь своей и крепко сжал.
— Я люблю тебя, Джессика, — сказал он. Без пафоса. Без красивых слов. Как признание вины. Или как молитву. — Я сам не понимаю, когда это случилось. Наверное, когда ты впервые сказала мне «нет». Или когда я понял, что ты никогда не станешь моей собственностью.
Она смотрела, не мигая. Слёзы текли по вискам.
— Я… тоже…
— Не надо, — он наклонился ближе. — Говори, когда будешь готова. Я могу подождать. Хоть тысячу лет.
Она тихо рассмеялась. Легко. Слабо. И впервые — без страха.
Он вытер ей щёку.
— Я хотел найти тебя. Искал. Ездил. Перелопатил всю грёбаную Орегонщину. А потом я отпустил. Но только внешне. Внутри я... гнил. Понимаешь? Старейшины не пускали меня, я не мог ослушаться их и оставить Дерека разгребать их дерьмо... Но билет до Парижа был куплен в тот же день, когда ты сбежала... На час позже тебя...
— Я спал на твоей кровати. Брал твои вещи. Ты не представляешь, что делается с мужчиной, когда он не может забыть запах девушки, которая его прокляла.
Она не могла отвести глаз.
— Прости…
— Нет. Это я должен просить. Я врал себе. Делал вид, что не чувствую. Но ты была во мне. Как заноза. Как остриё.
Он встал. Прошёлся по комнате. Вернулся. Взял плед. Укутал её. Приподнял подушку. Сел снова.
— У тебя было что-то в руке, — сказал он мягко. — Мешочек. Бархатный. Мы не стали его трогать.
Она вздрогнула.
— Это… от отца.
Он кивнул. Не спрашивал.
— В другой руке была монета. Старейшин. Ещё одно испытание.
Она замерла.
— Нет…
— Не бойся, — он прижал её руку к губам. — Я её спрятал. Ты не пойдёшь туда. Пока не окрепнешь. Я не отдам тебя им. Никому.
Тогда она впервые заплакала. По-настоящему. Тихо. Глубоко.
Он позволил ей. Не уговаривал. Просто держал. Просто был рядом.
— Я теперь твой, — сказал он. — Ты мой предел. Моя боль. Моя радость. Я не знаю, выживем ли мы. Но если да — я хочу, чтобы ты была со мной.
И тогда она, сквозь слёзы, прошептала:
— Я тоже.
Он осторожно наклонился. Коснулся её губ. Едва. Осторожно. Как будто поцелуй может её разбить.
Но она не разбилась.
Она только впервые за долгое время почувствовала: жива.
Ночь опустилась на особняк мягко, как шаль.
Джессика спала почти без снов. Лишь изредка на её лице пробегала тень боли, но дыхание стало ровнее. Альфред сидел у кровати, не двигаясь, как каменный страж. Он боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть ту хрупкую тишину, в которой она восстанавливалась.
На полу свернулась старая кошка, свернувшись в клубок, у хвоста — котёнок, игриво царапающий подол пледа. Они пришли сами. Как только стало ясно, что Джессика живёт — они нашли её.
Альфред прислонился спиной к изголовью кровати, с закрытыми глазами. Он больше не пытался понять, где заканчивается человек и начинается зверь. Всё слилось в одно — боль, тоска, любовь.
Ночь перевалила за третьи часы, когда он почувствовал движение.
Он открыл глаза.
Сначала показалось, что всё осталось, как было. Но в воздухе что-то изменилось. Стало... гуще. Прозрачнее. Как будто в комнате появилась ещё одна тень. Тень, не принадлежащая этому миру.
Он медленно повернул голову.
Из угла комнаты, где темнота была плотнее, чем должна быть, вышла Пантера.
Без звука. Без дрожи. Она двигалась так, будто всегда была здесь — просто молчала. Глаза её сияли, как два зелёных пламени. Тело струилось, как чёрная вода.
Альфред не дышал.
Пантера подошла к кровати. Коснулась подбородка Джессики своей мордой. Легко. По-кошачьи. Тёрлась, как будто скучала. Потом осторожно лизнула ей нос своим шершавым языком. Тот, кто не знал бы, сказал бы — привиделось. Но Альфред знал: она настоящая.
Она ткнулась ей в щёку, обвила хвостом запястье и… исчезла. Не ушла — растворилась, как дым.
Но Джессика проснулась.
Не от звука. От прикосновения.
Она открыла глаза, и впервые в них была ясность.
— Она была здесь, — прошептала.
Альфред наклонился к ней.
— Кто?
— Пантера, — она смотрела прямо в него. — Моя… она вернулась.
И тогда он понял.
— Ты потеряла её, да? — голос у него дрогнул.
Она кивнула, затаив дыхание.
— После третьего испытания. Я… сдалась. Тогда. Я выбрала остаться человеком. А зверь… ушёл.
Он взял её руку. Кожа — теплее, чем за все предыдущие дни.
— А теперь?
— Она вернулась. Тихо. Не сразу. Но я чувствую её снова. Не как часть тела. Как… голос, который дышит рядом.
Он медленно кивнул. И в эту же секунду почувствовал движение в себе. Ягуар внутри замер — как будто уловил знакомый запах. Узнал. Протянул лапу. Как будто сказал: “ты моя. ты — своя.”
— Мы не просто с тобой. Мы звенья одной цепи, — сказал он, не веря, что это говорит. — Ягуар во мне… он узнал её.
Они молчали.
Котёнок потянулся, зевнул, перекатился на бок. Кошка подняла голову, будто в комнате снова стало многолюдно.
— Я думал, тебя уже не вернуть, — прошептал он. — Но ты выбрала жить.
— Нет, — она взяла его ладонь и приложила к сердцу. — Я выбрала тебя.
Позже, под утро, он помог ей встать.
Шаг за шагом, осторожно, как будто она училась ходить заново. Он держал её под локоть, терпеливо, без спешки. Она дрожала. Но шла. Потому что он был рядом.
Кухня встретила их запахом чая и старого дерева. Он зажёг лампу, сделал два тоста, сварил овсянку, сжёг половину, но всё равно подал с видом, будто приготовил изысканный ужин.
— Ты никогда не готовил?
— Только тебе, — пожал он плечами.
Она смеялась. Слёзы текли. Но уже не от боли. От жизни.
Кошка запрыгнула на стул, котёнок на подоконник. Пантера не вернулась — но в воздухе стояло её тепло. Как будто она сказала: «Я здесь. Наблюдаю. Действуй правильно.»
Позже, лёжа рядом, обнявшись под одним пледом, Джессика прошептала:
— Ты исцелил меня.
А он знал: она — исцелила его...
Глава 27
Тени и соль
Монета начала пульсировать утром.
Слабый звон в её ящике. Как крик из тумана. Как капля, падающая на камень.
Джессика услышала это первой.
Она встала раньше Альфреда, босиком прошла по деревянному полу, нашла монету очень быстро, словно знала, где искать.
Монета — будто живая — чуть дрожала в ладони. Не нагревалась. Не светилась.
Просто ждала.
— Она зовёт, — сказала она, когда он вошёл на кухню.
Он кивнул.
— Но ты не пойдёшь, пока не будешь готова.
Она молча села, наблюдая, как он заваривает чай. Его движения были плавными, как будто он уже давно дома.
Как будто всегда принадлежал ей. Но это не мешало вопросу, который грыз её с утра.
— Я хочу поговорить.
Он замер, спиной к ней.
— Конечно.
— Не про испытание. Не сейчас.
Он обернулся. Его взгляд — настороженный, как у зверя, который чует бурю.
— Я чувствую запах духов, — произнесла она. — Не моих.
Он сел напротив. Не защищался. Не отвернулся.
— Я была без сознания, но… я всё равно чувствовала.
Он промолчал.
— Ты встречался с ней перед свадьбой?
Он кивнул. Медленно. Как будто сам разрешал себе сказать это.
— Да. Она сама назначила встречу. Я должен был... закрыть кое-что. Финансово.
— Не только, — она сжала ладони. — Я почувствовала на тебе её. Поняла, как только ты вошёл в комнату. В тот день.
— Я знаю.
Он наклонился, упершись локтями в колени.
— Она была до тебя. Я любил её — по-своему. Глупо, болезненно. Я не знал, что такое любовь. Тогда думал, что знаю.
Джессика молчала.
— Мы разошлись. Но не по-настоящему. Я всё ещё тащил её за собой, как шлейф.
— Почему ты пошёл к ней?
— Потому что она пригласила. Потому что я хотел убедиться, что ничего не осталось. Хотел услышать её, чтобы знать: всё мертво.
Он поднял взгляд.
— И услышал. Она — тень. Прошлое. Ты — настоящее. И то, что я испытал, когда ты исчезла… Это не просто чувства. Это уже часть меня. Без тебя — нет меня.
Он сжал кулаки, будто борясь с чем-то внутри.
— Она осталась там. В городе. В той жизни.
— А я?
Он посмотрел прямо.
— А ты — здесь. В этом доме. В этой коже. В этой крови.
Джессика встала. Подошла к нему. Её пальцы нашли его лицо, скользнули по щеке.
— Я верю тебе, — прошептала. — Но мне нужно было это услышать. И почувствовать.
Он притянул её к себе.
— Когда я держал тебя без сознания… я понял, что никого не хочу спасать, кроме тебя. Не хочу жить рядом. Хочу жить в тебе. С тобой. Через тебя.
— Это страшно, — шепнула она.
— Я знаю. Но только так это — по-настоящему.
Монета в её кармане тихо зазвенела. Но они не услышали.
Потому что в этот момент они были не там.
Они были глубже.
В той части мира, где всё растворяется — ложь, страх, прошлое.
Остаётся только правда.
Очищающая, как соль.
Острая, как любовь.
Буря начинается с шёпота....
Сад наливался августом.
Листья начали тяжело дышать, переливаясь под солнцем, а яблоки висели в ветвях, будто лопнувшие звёзды. Воздух был пряным от трав, настоянных на полуденном тепле. Иногда казалось, что всё вокруг хочет затаиться: скоро гроза.
Джессика стояла у окна, глядя на старую яблоню, ту самую, под которой когда-то сидел её отец, курил трубку и смотрел, как она играет с котёнком. Сейчас котёнок вырос, гонял по саду бабочек и пытался охотиться на пчёл. Кошка, старая и строгая, лишь покачивала хво