Кто скрывается за тьмой? — страница 26 из 35

Пума и ягуар подошли к нему. Трое. Семья. Сердце — звериное и человеческое — билось в унисон.

---

К тому времени, как солнце клонилось к закату, они снова были людьми.

Угли потрескивали, мясо шипело на решётке, а запах жареной дичи окутал поляну. Жир капал вниз, вызывая всплески огня, и в свете костра лица казались теплее.

— Как будто мы никогда не расставались, — сказал Дерек, переворачивая мясо.

Джессика улыбнулась. Внутри было спокойно.

Позже, убравшись в домике, Джессика перебирала вещи Мэри — аккуратно, будто боялась нарушить память. Письма с её почерком, лента для волос, платок с инициалом, легкий запах ландыша. И в самой глубине, под слоем старых газет, она нащупала деревянную шкатулку. Открыла.

Среди сухих листьев рябины и засушенных лепестков лежала монета. Пятая. У неё было отверстие в центре, как у древних амулетов. Она была холодной, потемневшей от времени, но ощутимо — живой.

Джессика подняла её и сжала в ладони.

И тут же — вспыхнул кулон у неё на шее.

Он не светился со времён Парижа. Всё это время он был тусклым, молчаливым. Но сейчас он ожил — тёплым, серебристым светом, как дыхание луны.

Девушка замерла на секунду, потом её лицо озарилось. Это не было предупреждением. Это было знаком. Знаком, что она всё делает правильно. Что кто-то видит. Что связь — восстановлена.

С радостным вздохом она выскочила из комнаты, едва не споткнувшись о порог, и бросилась к семье — туда, где Дерек уже смеялся у костра, а Альфред ловил за шкирку пушистого енота, забравшегося в корзину с хлебом.

Она вбежала, не скрывая улыбки, крепче сжала монету в руке и прошептала:

— Я готова.

И в этот вечер, среди дыма, углей и ароматного мяса, её сердце впервые за долгое время билось легко.

Глава 38

Когда они вернулись в особняк, всё внутри него было иным. Дом будто почувствовал приближение — не просто нового испытания, а той черты, за которой уже не будет прежних «завтра». Даже свет в коридорах стал тусклым, как будто время отступило назад, давая им передышку.

Джессика молча поднялась наверх. Плечи болели. В груди жило странное напряжение, словно её кожа стала тесной. Она знала: в этот раз всё будет иначе.

В душ она вошла как в ритуал. Горячая вода стекала по телу, но не смывала усталость. Она стояла, опершись лбом о прохладную плитку, и дышала — глубоко, будто в последний раз.

Дверь отворилась.

Он вошёл молча.

Альфред не произнёс ни слова. Он закатал рукава, подошёл сзади и взял в руки флакон с шампунем. Нежно развёл пену между пальцами. И начал мыть ей голову — аккуратно, как будто боялся причинить боль.

Пальцы двигались по волосам мягко, но уверенно. Он не касался её тела — только кожи головы, висков, шеи. Но это прикосновение было сильнее любого поцелуя.

Джессика закрыла глаза. Её дыхание выровнялось. Руки Альфреда — тёплые, настоящие. Она чувствовала, как вместе с пеной уходит страх, как исчезают тени последнего испытания. Здесь был только он. И она.

Когда он закончил, он аккуратно подал ей полотенце и вышел. Ни взгляда. Ни слова. Только абсолютная тишина — и доверие, полное, без остатка.

---

Они переодевались вместе — каждый в своей части комнаты, но в одной тишине. Оба понимали: время вышло.

Джессика выбрала сдержанную, удобную одежду: тёмно-серую водолазку, плотные штаны, высокий ворот, прикрывающий шею, и сапоги на толстой подошве. Волосы она заплела в жгут и убрала под капюшон. На шею — льняную нить. И, наконец, — монета.

Круглая, старая, с отверстием в центре. Как только она скользнула по нити, кулон на её шее вспыхнул мягким, серебряным светом. Он не светился с тех пор, как они вернулись. Но теперь — ожил. Не пугающе. Не угрожающе. Как знак: «ты на своём пути».

Альфред, переодетый в плотную чёрную рубашку, кожаную куртку и штаны, стоял у окна. Его лицо было сосредоточенным. Волосы коротко острижены, влажные после душа. Под глазами — усталость. Но в глазах — сталь.

Он обернулся.

— Оно рядом?

— Да, — ответила она. — Очень рядом.

Он протянул руку, и они на секунду просто постояли, соприкасаясь пальцами. Никаких обещаний. Никаких признаний. Только молчаливое: «если мы умрём — то вместе».

Испытание тьмой

Ночь не наступила — но и день не держался. За окнами было странное, выцветшее небо, как будто с него стерли свет. Осенний ветер гнал листья по дорожке, сбивая их в водовороты, но ни один не касался порога особняка. Будто что-то охраняло вход.

Альфред и Джессика стояли у лестницы. Оба — уже в полной готовности. Она держала монету в руке, и с каждым шагом та становилась тяжелее, как будто знала: скоро — переход.

И тут…

Двери особняка распахнулись сами.

Не от ветра.

Не от человека.

Как будто их ждали.

С улицы повеяло холодом.

Монета дрогнула в ладони, звякнув, как колокольчик на похоронах.

Кулон вспыхнул серебром, и его свет потёк по пальцам, по нити, по ключицам.

Альфред посмотрел на неё.

— Пора.

Они шагнули за порог. И в этот же миг земля ушла из-под ног.

---

Мир, в который их втянуло, не имел неба. Только чёрные кроны деревьев, изогнутые, как кости. Мрак был вездесущ, липкий, как деготь, и казалось, он живой.

Падаль, мох, гниль.

Невидимые ветви скрипели, будто шептались.

Вдалеке — вороньи каркающие крики.

И шаг.

Один.

Тяжёлый.

Из тьмы вышел он.

В капюшоне из шкуры.

В пальцах — кости.

Глаза — пустые дыры, в которых плясал чёрный огонь.

Чернокнижник.

Когда-то он правил землями, пока его не связали, не сожгли и не похоронили заживо.

Но магия, которую он вызвал, не умерла.

Она ждала. И теперь — вернулась вместе с ним.

— Добро пожаловать, — раздалось сквозь трещины его рта. — В мою вечность.

Из земли поползли создания. Без лиц. С вытянутыми шеями и когтями, как у тварей из забытых кошмаров. Они обнюхивали воздух. Искали страх.

Альфред и Джессика метнулись вперёд. Их звериные ипостаси сорвались одновременно — пума и ягуар, хищники, пульсирующие силой.

Бой начался. Но это было не сражение — а выживание.

Когти рвали плоть.

Тени душили воздух.

Крик Чернокнижника ломал пространство, искажая звук и мысль.

Пума прыгала через чёрную воронку, ягуар сражался с чудовищами, не давая Джессике пасть. Они двигались, как единый организм.

И вдруг — взмах когтей, падение, хруст.

Лапа.

Пума завыла и рухнула. Джессика почувствовала всё: обжигающую боль, предательский треск кости. Её собственную руку свело судорогой. Она закричала — не голосом, а нутром.

— Не-е-е-е-е-ет!

Чернокнижник направил руку. Из неё вырвалась змеевидная тень, нацеленная прямо в её сердце.

Альфред в ягуарской форме бросился, не раздумывая. Его шкуру опалило, когти загорелись. Он прыгнул — в чёрный огонь, насквозь.

В этот миг вся земля содрогнулась.

Взрыв света.

Мир перевернулся.

---

Они лежали на земле.

Джессика хватала воздух. Рука — искривлена. Пульс исчезал. Альфред, снова в человеческой форме, сидел рядом и держал её запястье.

— Я с тобой, слышишь?

Он выдохнул, положил ладонь на её локоть, нашёл место слома.

Щёлк.

Вставил кость обратно.

Джессика закусила губу до крови, но не отодвинулась.

— Дыши. Всё уже идёт на восстановление, — его голос был хриплым, но уверенным.

На глазах синяк исчезал. Боль уходила. Кожа тянулась, как вода после камня.

Она исцелялась.

И это было как чудо.

— Ты знал, что я выживу? — прошептала она.

— Нет, — честно сказал он. — Но я выбрал верить.

---

Они поднялись.

Вокруг — тишина.

Враги исчезли.

Тьма рассеялась.

Лес вернулся.

На их плечи падал свет. Настоящий, живой.

День стал ясным.

Небо — высоким.

А осень вдруг стала тёплой, как будто лето вернулось на пару дней — только ради них.

Они стояли рядом, руки — переплетены.

И Джессика поняла: смерть была рядом. Она уже смотрела в глаза Альфреду. Но сегодня она отвернулась.

Сегодня — они победили.

пепел и дыхание

Поляна дымилась.

Там, где только что было мрак и крики, теперь лежали только листья. Огонь ушёл, но его след витал в воздухе — горечь, гарь, кровь. Земля ещё дышала жаром под копытами теней, что больше не вернутся.

Джессика сидела на коленях, дышала рвано, и чувствовала, как в её теле утихает боль. Но не утихает память о том, как хрустнула лапа, как в один миг всё стало… слишком близко к краю.

Он стоял чуть в стороне, в его волосах запутался пепел. Рубашка была разорвана, плечо — в потёках крови, щека — срезана когтем.

Но он стоял. Живой.

Смотрел на неё, не моргая. И в его взгляде горела ярость, страшнее самой битвы.

Он подошёл.

Просто подошёл — и рухнул на колени.

— Если бы я опоздал… хоть на секунду… — его голос дрожал.

— Но ты не опоздал, — прошептала она.

И тогда всё сорвалось.

Он схватил её за талию, прижал к себе. Поцеловал — грубо, не прощения ради, а будто хотел убедиться, что она настоящая. Он пах гарью, потом, смертью.

Но в ней этот запах вызвал только одно — жажду жить.

Она стянула с него куртку. Он сорвал с неё куртку и тянул молнию, не успевая — рвал ткань, царапая кожу. Она вскинулась, обвила его бёдрами, и трава вдавилась ей в спину.

Он был нежен только там, где боялся сломать. Всё остальное — бешенство.

Он входил в неё, как в спасение. С каждой вспышкой — будто доказывал себе: она здесь, она живая, она моя.

Она выгибалась навстречу, обнимала его голову, целовала в висок, в губы, в шею, чувствовала, как его губы шепчут:

— Ты моя. Моя. Не отдам.

Небо над ними было чёрным.

Листья падали, как прах.

Но внутри неё вспыхивал свет.

Не мистический — настоящий. Оттого, что они выжили, что любовь не проиграла тьме.