Он миновал холл, поднялся на второй этаж. Старые часы не тикали. Картины исчезли со стен — остались только гвозди, как следы от гвоздей в теле.
И вдруг — движение.
Он замер. Где-то внизу щёлкнуло.
Не шаг. Не голос.
Щелчок. Как будто кто-то… закрыл зеркало.
Он не свернул. Он знал, куда идёт. Кабинет был в восточном крыле. Когда-то там собирались мужчины рода Грей. Теперь — там только один. Или его тень.
Он проскользнул внутрь.
Старый письменный стол. Потухший камин. Архив — встроенный в стену. Закрыт на потёртую медную защёлку. Ягуар когтями поддел её — и тихо снял.
Внутри — папки. Письма. Фотографии. Рисунки пером.
На одной — надпись:
С.А. — обручена. Род Грей. 1774.
Женщина в белом, лицо почти исчезло от времени. Но герб на платке рядом — змея, свернувшаяся у цветка.
Рядом — другое фото:
Ушла с Дж. Нортоном. Проклята. Платите вы. Платим мы.
Он перелистнул ещё. Рукопись, исписанная корявыми буквами, будто царапали когтями:
«Она должна была сохранить род. Но выбрала слабость. Они украли её волю. Мы храним клятву. Мы платим за неё. Пока не заплатят они.»
Альфред остановился, сердце сжалось.
Он поднял взгляд — и в зеркале напротив шкафа увидел алтарь.
Каменный, неровный. На нём — череп.
Селестин, молодой, будто не стареющий, склоняется, целует костяной перстень.
И голос, звучащий эхом даже сквозь стекло:
«Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»
Альфред отпрянул. Но отражение не исчезло.
Оно смотрело ему в глаза. Улыбалось.
Но это не он.
Глава 43
Альфред вернулся под утро.
С каменными глазами, ссадинами на руках и молчанием, которое невозможно было не заметить.
Он не зашёл к ней.
Не позвал.
Прошёл мимо, будто они были чужими.
---
В библиотеке его ждал Дерек.
Тот уже знал. Без слов.
Старик налил себе чаю, не предложив — и это было страшнее любых упрёков.
— Рассказывай, — наконец произнёс он.
— Я был у него, — коротко ответил Альфред. — В доме Греев.
— Сколько ловушек ты прошёл?
— Ни одной. Пусто. Только отражения. Только голос.
— Зеркала?
— Он говорил с собой — через них. Повторял клятву. Та же, что в архиве: «Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»
Дерек медленно кивнул.
— Проклятие ещё дышит, — сказал он. — И пока он верит, что может его исполнить, он не уйдёт.
Альфред вытащил из сумки снимок. Пожелтевшая фотография. Сара-Агата.
Письмо. Линии чёткие, как вырезанные ножом:
«Её кровь стала вашей. Значит, ваша — будет нашей.»
— Он не живёт ради себя. Он выполняет волю мёртвых, — сказал Альфред. — И это делает его опаснее, чем любой враг.
---
Когда он поднялся в комнату, Джессика стояла у окна.
— Где ты был? — тихо спросила она, не оборачиваясь.
Молчание. Только шаги. Тяжёлые.
— Альфред.
Он остановился.
— В доме Греев, — произнёс наконец.
— Один? Без предупреждения? — её голос стал резким. — Почему ты не сказал? Ты что, не доверяешь мне?
Он не ответил.
— Это было нужно.
— Для кого?
Развернулась к нему, в глазах — боль и горечь.
— Я не твоя тень. Не молчащая жена в красивом доме. Я живу в этом — точно так же. Я имею право знать, когда мой муж уходит к тем, кто хотел моей смерти.
— Я не хотел, чтобы ты боялась, — хрипло ответил он. — Я хотел, чтобы ты спала спокойно.
— Спокойно?.. — Она рассмеялась коротко, сухо. — Ты всё ещё думаешь, что я та наивная девочка в свадебном платье, которую можно укрыть от всего.
Он сделал шаг к ней, но она отступила.
— Не надо. Сегодня — не подходи.
---
Этой ночью Джессика не легла в постель.
Она разложила одеяло на полу у камина. Смотрела на тлеющие угли, на обугленный край полена, и не плакала — но что-то в груди рвалось, без звука.
Она не знала, спал ли он. Не слышала шагов.
Мир будто застыл между двумя сердцами, отбивавшими разные ритмы.
---
Но наутро она проснулась в его объятиях.
Он укрыл её, не потревожив. Просто лёг рядом, будто хотел согреть — не собой, а присутствием. Его рука лежала у неё под шеей, а дыхание касалось ключицы.
Через щель в шторе пробивался утренний свет — золотистый, дымчатый, будто ещё колебался, стоит ли входить в этот день.
Она смотрела на него долго.
На ресницы, опущенные, как крылья. На уголки губ. На синеву под глазами — след бессонной ночи.
Он был красивым даже в тишине.
Даже в вине.
Даже в своей невозможности быть простым.
— Не отпускай меня, — шепнула она в утро. — Даже если я злюсь. Даже если убегаю. Просто держи. Потому что я слишком хорошо знаю, каково — когда не держат вовсе.
Он не проснулся.
Но пальцы его сжались чуть крепче.
Она коснулась его пальцев, тёплых, немного грубых — и осторожно обвила его ладонь своей.
Он пошевелился. Не проснулся ещё, но губы дрогнули, словно услышали её во сне.
— Альфред, — тихо, почти ласково.
Она наклонилась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, по линии скулы, обрисовала губы, словно хотела запомнить их навсегда.
— Прости, — выдохнула она. — За то, что я снова поставила между нами тень. Я просто… боюсь потерять тебя сильнее, чем могу выразить словами.
Она поцеловала его в висок.
— Я здесь. Я с тобой. Даже если вру себе. Даже если злюсь.
Его глаза приоткрылись. Медленно, как будто сон ещё не отпустил.
— Джесс...
Но она уже склонилась к нему ближе, накрыв его губы поцелуем — не торопливым, не сдержанным, а живым. Внутри неё было всё: дрожащая любовь, невыговоренная тревога, стремление почувствовать его рядом — по-настоящему.
Она не ждала ответа. Просто скользнула ближе, перекинулась через него, села верхом, вложила ладони в его грудь и посмотрела в глаза.
— Дай мне забыть ночь, — прошептала. — Дай мне тебя. Без прошлого. Без угроз. Без клятв. Только нас.
Он приподнялся, коснулся её щёк, удивлённо и будто заново узнал её.
— Джессика...
Но она уже тянулась к нему, как будто хотела заново слиться с ним — не телом даже, а сердцем. Её губы находили его, руки скользили по телу, легко, свободно, как будто они впервые были вместе без страха.
Её движения были мягкими, но уверенными — она не просила, она вела.
И в этой близости было всё, что не укладывалось в слова:
обида, прощение, нужда, нежность, и её молчалое «не отпускай меня», впаянное в каждый вдох.
Они были медленными, как утро за окном. Тёплыми. Настоящими. Без брачных ритуалов, без имён, без клятв чужих — только двое.
И весь остальной мир вдруг стал неважен.
---
После — она лежала рядом, прижимаясь щекой к его груди, слушая, как уходит напряжение.
Он гладил её по волосам молча.
— Утро пришло, — шепнула она.
— И ты всё ещё здесь, — ответил он, целуя её в макушку. — Значит, всё правильно.
Они не пошли в гостиную. Не стали делать вид, будто утро обычное, а ночь не оставила в сердцах царапин.
Прямо из спальни, босиком и в тишине, они направились на кухню — туда, где в доме всегда было тепло.
Пахло жареными яблоками, корицей и чем-то терпко-ванильным. Сквозь слегка приоткрытое окно тянуло свежим лесом — и сладким дымком.
За плитой, как всегда, колдовала Китти — экономка с руками, пахнущими мёдом, и характером, как у тёти, которая и накормит, и отругает, и расцелует через силу.
На ней был старый фартук с вышивкой по краю и розовым пятном клубничного варенья, застывшим на груди. Она услышала шаги, обернулась — и прищурилась.
— Ну надо же. Сами пришли. Без приглашения. — Она подняла лопатку в сторону. — Значит, мир в доме? Или хотя бы перемирие?
— Почти, — пробормотал Альфред, сдержанно улыбаясь.
Джессика слегка покраснела и села за деревянный стол у окна. Его поверхность была в мелких царапинах, пропитана кофе и временем.
Здесь всё было настоящим. Простым. Без золота, фамилий и проклятий.
Китти повернулась к сковороде, ловко перевернула панкейки — те подрумянились ровно по краям.
— А котёнок где? — не оборачиваясь, спросила она. — Он ведь вчера тут прыгал, на салфетке заснул. Я хотела ему мисочкумолока налить…
Джессика замерла, на секунду пряча взгляд.
— Он… ушёл.
— Сам? — Китти слегка нахмурилась. — Странно. Обычно зверь, если на тебя запал, так сразу не покидает. Особенно если ты его покормила.
— Он был… особенный, — мягко сказала Джессика. — Наверное, пришёл на время.
Китти обернулась, внимательно посмотрела на девушку, будто почувствовала, что за словами — больше, чем они готовы сказать. Потом кивнула, как женщина, повидавшая немало.
— Значит, уйдёт — когда надо. Или когда уже сделал своё.
Она положила по две пышные лепёшки каждому, добавила ложку топлёного масла, мёд, немного вишнёвого варенья.
— Ешьте. Мир не спасёшь на голодный желудок.
Альфред сел рядом, и на мгновение их колени соприкоснулись. Он не смотрел на Джессику напрямую — просто положил руку на стол рядом с её, не касаясь.
Она скользнула к нему пальцами, медленно, будто нащупывая тёплый берег.
— Спасибо, — прошептала она.
— За что?
— Что пришёл. Что остался.
Он сжал её руку.
— Я бы не смог иначе.
Китти, не оборачиваясь, буркнула:
— Только попробуйте не доесть. Всё слышу.
---
Утро было не громким, но настоящим.
Без обещаний. Без планов. Только вкус теста, жар сквозняка, и ощущение, что пока они сидят на этой кухне — зло стоит по ту сторону стены, и не решается стучать.
Ни о чём не договаривались вслух — просто вышли. Вдвоём. Через заднюю калитку, мимо оголённых кустов, где ещё весной цвели пионы, а теперь торчали сухие стебли, тонкие, будто забытые. Листья хрустели под ногами, воздух был прохладным, но не злым.
Они спустились по тропинке к озеру, туда, где всегда было тише всего.