Кто скрывается за тьмой? — страница 29 из 35

Он миновал холл, поднялся на второй этаж. Старые часы не тикали. Картины исчезли со стен — остались только гвозди, как следы от гвоздей в теле.

И вдруг — движение.

Он замер. Где-то внизу щёлкнуло.

Не шаг. Не голос.

Щелчок. Как будто кто-то… закрыл зеркало.

Он не свернул. Он знал, куда идёт. Кабинет был в восточном крыле. Когда-то там собирались мужчины рода Грей. Теперь — там только один. Или его тень.

Он проскользнул внутрь.

Старый письменный стол. Потухший камин. Архив — встроенный в стену. Закрыт на потёртую медную защёлку. Ягуар когтями поддел её — и тихо снял.

Внутри — папки. Письма. Фотографии. Рисунки пером.

На одной — надпись:

С.А. — обручена. Род Грей. 1774.

Женщина в белом, лицо почти исчезло от времени. Но герб на платке рядом — змея, свернувшаяся у цветка.

Рядом — другое фото:

Ушла с Дж. Нортоном. Проклята. Платите вы. Платим мы.

Он перелистнул ещё. Рукопись, исписанная корявыми буквами, будто царапали когтями:

«Она должна была сохранить род. Но выбрала слабость. Они украли её волю. Мы храним клятву. Мы платим за неё. Пока не заплатят они.»

Альфред остановился, сердце сжалось.

Он поднял взгляд — и в зеркале напротив шкафа увидел алтарь.

Каменный, неровный. На нём — череп.

Селестин, молодой, будто не стареющий, склоняется, целует костяной перстень.

И голос, звучащий эхом даже сквозь стекло:

«Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»

Альфред отпрянул. Но отражение не исчезло.

Оно смотрело ему в глаза. Улыбалось.

Но это не он.

Глава 43

Альфред вернулся под утро.

С каменными глазами, ссадинами на руках и молчанием, которое невозможно было не заметить.

Он не зашёл к ней.

Не позвал.

Прошёл мимо, будто они были чужими.

---

В библиотеке его ждал Дерек.

Тот уже знал. Без слов.

Старик налил себе чаю, не предложив — и это было страшнее любых упрёков.

— Рассказывай, — наконец произнёс он.

— Я был у него, — коротко ответил Альфред. — В доме Греев.

— Сколько ловушек ты прошёл?

— Ни одной. Пусто. Только отражения. Только голос.

— Зеркала?

— Он говорил с собой — через них. Повторял клятву. Та же, что в архиве: «Пока последний Нортон не падёт — наш огонь не угаснет.»

Дерек медленно кивнул.

— Проклятие ещё дышит, — сказал он. — И пока он верит, что может его исполнить, он не уйдёт.

Альфред вытащил из сумки снимок. Пожелтевшая фотография. Сара-Агата.

Письмо. Линии чёткие, как вырезанные ножом:

«Её кровь стала вашей. Значит, ваша — будет нашей.»

— Он не живёт ради себя. Он выполняет волю мёртвых, — сказал Альфред. — И это делает его опаснее, чем любой враг.

---

Когда он поднялся в комнату, Джессика стояла у окна.

— Где ты был? — тихо спросила она, не оборачиваясь.

Молчание. Только шаги. Тяжёлые.

— Альфред.

Он остановился.

— В доме Греев, — произнёс наконец.

— Один? Без предупреждения? — её голос стал резким. — Почему ты не сказал? Ты что, не доверяешь мне?

Он не ответил.

— Это было нужно.

— Для кого?

Развернулась к нему, в глазах — боль и горечь.

— Я не твоя тень. Не молчащая жена в красивом доме. Я живу в этом — точно так же. Я имею право знать, когда мой муж уходит к тем, кто хотел моей смерти.

— Я не хотел, чтобы ты боялась, — хрипло ответил он. — Я хотел, чтобы ты спала спокойно.

— Спокойно?.. — Она рассмеялась коротко, сухо. — Ты всё ещё думаешь, что я та наивная девочка в свадебном платье, которую можно укрыть от всего.

Он сделал шаг к ней, но она отступила.

— Не надо. Сегодня — не подходи.

---

Этой ночью Джессика не легла в постель.

Она разложила одеяло на полу у камина. Смотрела на тлеющие угли, на обугленный край полена, и не плакала — но что-то в груди рвалось, без звука.

Она не знала, спал ли он. Не слышала шагов.

Мир будто застыл между двумя сердцами, отбивавшими разные ритмы.

---

Но наутро она проснулась в его объятиях.

Он укрыл её, не потревожив. Просто лёг рядом, будто хотел согреть — не собой, а присутствием. Его рука лежала у неё под шеей, а дыхание касалось ключицы.

Через щель в шторе пробивался утренний свет — золотистый, дымчатый, будто ещё колебался, стоит ли входить в этот день.

Она смотрела на него долго.

На ресницы, опущенные, как крылья. На уголки губ. На синеву под глазами — след бессонной ночи.

Он был красивым даже в тишине.

Даже в вине.

Даже в своей невозможности быть простым.

— Не отпускай меня, — шепнула она в утро. — Даже если я злюсь. Даже если убегаю. Просто держи. Потому что я слишком хорошо знаю, каково — когда не держат вовсе.

Он не проснулся.

Но пальцы его сжались чуть крепче.

Она коснулась его пальцев, тёплых, немного грубых — и осторожно обвила его ладонь своей.

Он пошевелился. Не проснулся ещё, но губы дрогнули, словно услышали её во сне.

— Альфред, — тихо, почти ласково.

Она наклонилась к нему, провела кончиками пальцев по щеке, по линии скулы, обрисовала губы, словно хотела запомнить их навсегда.

— Прости, — выдохнула она. — За то, что я снова поставила между нами тень. Я просто… боюсь потерять тебя сильнее, чем могу выразить словами.

Она поцеловала его в висок.

— Я здесь. Я с тобой. Даже если вру себе. Даже если злюсь.

Его глаза приоткрылись. Медленно, как будто сон ещё не отпустил.

— Джесс...

Но она уже склонилась к нему ближе, накрыв его губы поцелуем — не торопливым, не сдержанным, а живым. Внутри неё было всё: дрожащая любовь, невыговоренная тревога, стремление почувствовать его рядом — по-настоящему.

Она не ждала ответа. Просто скользнула ближе, перекинулась через него, села верхом, вложила ладони в его грудь и посмотрела в глаза.

— Дай мне забыть ночь, — прошептала. — Дай мне тебя. Без прошлого. Без угроз. Без клятв. Только нас.

Он приподнялся, коснулся её щёк, удивлённо и будто заново узнал её.

— Джессика...

Но она уже тянулась к нему, как будто хотела заново слиться с ним — не телом даже, а сердцем. Её губы находили его, руки скользили по телу, легко, свободно, как будто они впервые были вместе без страха.

Её движения были мягкими, но уверенными — она не просила, она вела.

И в этой близости было всё, что не укладывалось в слова:

обида, прощение, нужда, нежность, и её молчалое «не отпускай меня», впаянное в каждый вдох.

Они были медленными, как утро за окном. Тёплыми. Настоящими. Без брачных ритуалов, без имён, без клятв чужих — только двое.

И весь остальной мир вдруг стал неважен.

---

После — она лежала рядом, прижимаясь щекой к его груди, слушая, как уходит напряжение.

Он гладил её по волосам молча.

— Утро пришло, — шепнула она.

— И ты всё ещё здесь, — ответил он, целуя её в макушку. — Значит, всё правильно.

Они не пошли в гостиную. Не стали делать вид, будто утро обычное, а ночь не оставила в сердцах царапин.

Прямо из спальни, босиком и в тишине, они направились на кухню — туда, где в доме всегда было тепло.

Пахло жареными яблоками, корицей и чем-то терпко-ванильным. Сквозь слегка приоткрытое окно тянуло свежим лесом — и сладким дымком.

За плитой, как всегда, колдовала Китти — экономка с руками, пахнущими мёдом, и характером, как у тёти, которая и накормит, и отругает, и расцелует через силу.

На ней был старый фартук с вышивкой по краю и розовым пятном клубничного варенья, застывшим на груди. Она услышала шаги, обернулась — и прищурилась.

— Ну надо же. Сами пришли. Без приглашения. — Она подняла лопатку в сторону. — Значит, мир в доме? Или хотя бы перемирие?

— Почти, — пробормотал Альфред, сдержанно улыбаясь.

Джессика слегка покраснела и села за деревянный стол у окна. Его поверхность была в мелких царапинах, пропитана кофе и временем.

Здесь всё было настоящим. Простым. Без золота, фамилий и проклятий.

Китти повернулась к сковороде, ловко перевернула панкейки — те подрумянились ровно по краям.

— А котёнок где? — не оборачиваясь, спросила она. — Он ведь вчера тут прыгал, на салфетке заснул. Я хотела ему мисочкумолока налить…

Джессика замерла, на секунду пряча взгляд.

— Он… ушёл.

— Сам? — Китти слегка нахмурилась. — Странно. Обычно зверь, если на тебя запал, так сразу не покидает. Особенно если ты его покормила.

— Он был… особенный, — мягко сказала Джессика. — Наверное, пришёл на время.

Китти обернулась, внимательно посмотрела на девушку, будто почувствовала, что за словами — больше, чем они готовы сказать. Потом кивнула, как женщина, повидавшая немало.

— Значит, уйдёт — когда надо. Или когда уже сделал своё.

Она положила по две пышные лепёшки каждому, добавила ложку топлёного масла, мёд, немного вишнёвого варенья.

— Ешьте. Мир не спасёшь на голодный желудок.

Альфред сел рядом, и на мгновение их колени соприкоснулись. Он не смотрел на Джессику напрямую — просто положил руку на стол рядом с её, не касаясь.

Она скользнула к нему пальцами, медленно, будто нащупывая тёплый берег.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что?

— Что пришёл. Что остался.

Он сжал её руку.

— Я бы не смог иначе.

Китти, не оборачиваясь, буркнула:

— Только попробуйте не доесть. Всё слышу.

---

Утро было не громким, но настоящим.

Без обещаний. Без планов. Только вкус теста, жар сквозняка, и ощущение, что пока они сидят на этой кухне — зло стоит по ту сторону стены, и не решается стучать.

Ни о чём не договаривались вслух — просто вышли. Вдвоём. Через заднюю калитку, мимо оголённых кустов, где ещё весной цвели пионы, а теперь торчали сухие стебли, тонкие, будто забытые. Листья хрустели под ногами, воздух был прохладным, но не злым.

Они спустились по тропинке к озеру, туда, где всегда было тише всего.