Они долго просто сидели.
Сквозь тонкую ткань её пальто чувствовалось тепло его ладони. Альфред почти не шевелился, будто боялся спугнуть этот редкий покой. Только иногда наклонялся чуть ближе, чтобы вдохнуть запах её волос — терпкий, чистый, с нотками леса и яблочного мыла.
Солнце поднималось выше, но не грело, лишь рассыпало по воде ленивые отблески.
Джессика положила голову ему на плечо, слушая, как в груди у него ровно и глубоко стучит сердце.
Она не говорила, но чувствовала — он чувствует то же.
Это был их час. Без времени.
Когда она поднялась, чуть поёрзав на пледе и собираясь встать, он не отпустил её руку.
Пальцы его сжались чуть крепче.
— Подожди, — тихо, почти шёпотом.
Она обернулась. Их взгляды встретились. В его глазах было что-то… хрупкое. Как в детстве, когда кто-то зовёт тебя и боится, что ты не обернёшься.
Он осторожно притянул её к себе, легко, без усилия — как будто спрашивал разрешения.
Она не сопротивлялась.
Её тело скользнуло ближе, в его объятия, и он заключил её в кольцо рук, не спеша, будто в первый раз. Губы едва коснулись её щеки — пробуя. Прислушиваясь.
И она повернулась к нему лицом.
Губы встретились.
Сначала медленно, нерешительно, как если бы им нужно было заново учиться целоваться друг с другом. Словно эта близость была новая, осторожная, но… родная.
Он целовал её так, будто она — дыхание, без которого он уже не может.
Сначала — лёгко. Её верхнюю губу, потом нижнюю, потом чуть прикусил, и она вздохнула — тихо, не сдерживаясь. Пальцы его скользнули по её спине, вверх, к шее, потом в волосы — с нежностью, которую не спрячешь, и с жаждой, которую не озвучишь.
Джессика ответила — уверенно, но не торопливо.
Как будто знала: сейчас можно. Сейчас нужно.
Она прижалась плотнее, обняла его за плечи, чувствуя, как дрожит в груди его дыхание, как под пальцами у него ускоряется пульс.
Он ласкал её губы без жадности, без напора — но с такой глубиной, будто через этот поцелуй он отдавал ей всё, что не смог сказать ночью.
Ты — моя.
Ты — со мной.
Я здесь. Я больше не отпущу.
Её ладони обвили его шею, она замерла на секунду — потом снова притянулась к нему, с новым поцелуем, чуть более голодным, но всё ещё мягким, как шелест сухих листьев, как тепло у груди в промозглое утро.
Они не спешили.
Не оглядывались.
Этот поцелуй был будто продолжением сна, в котором они остались вдвоём, под небом, где нет чужих глаз и боли, только дыхание на коже и сердце, бьющееся рядом.
Когда они отстранились, её щеки были румяными, губы припухшими, волосы растрёпанными.
Она провела пальцем по его брови, улыбнулась, не сказав ни слова.
А он смотрел на неё, как на чудо, которого боялся коснуться слишком резко.
Они остались так — сидя на пледе, в дыхании друг друга, в тёплой шелухе осеннего солнца.
Мир всё ещё был полон опасностей. Но здесь, на берегу, он замер. И они дышали вместе.
Глава 44
Приглашение пришло за три дня до бала.
Бумага была плотной, выдавленной старой печатью с головами оленей и грифонов. Чернила — чёрные, как сажа. Только одна строка:
«Присутствие семьи Нортон обязательно. Бал Перехода состоится в полном составе. Возвращение зимы следует почтить как должно.
Совет.»
Когда Джессика читала это, её пальцы побелели. Бумага пахла сыростью и чем-то травяным, как будто полежала в подвале.
— Ты не хочешь туда идти, — сказал Альфред, наблюдая за ней из-за чашки чая.
— Не хочу, — призналась она. — У меня нехорошее чувство. Будто это… не просто праздник.
— Оно и не было праздником. Никогда.
Она подняла взгляд.
— Но если мы не пойдём, они сочтут это за вызов. За страх. За слабость.
В комнату вошёл Дерек. Он держал газету, но, уловив их разговор, отложил её на подоконник.
— Мы поедем, — сказал он спокойно. — Ты не одна, Джесс.
— Я не о том, дед. Просто... всё слишком совпадает. Конец осени. Шестое испытание. Это как ловушка.
Он подошёл, положил руку ей на плечо.
— Тем более мы должны быть там. Ты — носительница рода. Если отступишь — решат, что ты сломалась.
Она сжала губы, молча кивнула.
---
Позднее, в её комнате, воздух был пропитан ароматом лавандовой воды и шелка. Китти достала всё — платья, украшения, туфли. Но Джессика смотрела на ворох нарядов без интереса.
— Слишком ярко. Слишком много. Это всё — не я.
— Не ты, но — то, что они должны увидеть, — напомнила Китти. — Маски бывают разными, детка.
В итоге она выбрала платье цвета осеннего золота, с длинным рукавом и полупрозрачной спиной, расшитой тонкими веточками из стеклянных бисеринок. Как будто кто-то вышил на ней листопад.
К нему — тонкий плащ из серого бархата и почти невесомые серьги.
Бусы, как всегда, остались на шее.
— Красиво… — сказала она, разглядывая себя в зеркало. — Но чувствую себя не собой.
— Ты — волчица в шкуре ягнёнка, — усмехнулась Китти. — Вот и пусть верят.
---
В день бала они втроём — Джессика, Альфред и Дерек — выехали чуть раньше сумерек. Дорога вела через горные перевалы, уже покрытые инеем, затем — в долину, где находился старинный родовой особняк клана.
— Помни, — тихо сказал Дерек в машине, когда въехали в ворота. — Здесь тебя не должны полюбить. Здесь тебя должны уважать.
— Я знаю, дед.
Альфред сидел рядом, стиснув челюсти.
— И если хоть что-то покажется тебе не так… — начал он.
— Я скажу тебе. Но мы будем вместе. До конца.
Он взял её руку, и их пальцы сомкнулись.
Так они вошли — как трое:
— носительница памяти,
— защитник сердца,
— и старик, который уже однажды потерял всё и не намерен терять вновь.
Внутри особняка было тепло, пахло древесным дымом, гвоздикой и яблоками, но не было ни уюта, ни радости. Словно стены помнили слишком много крови, слишком много тишины после криков.
— Джессика… — прошептали где-то слева.
Она почувствовала, как взгляды впиваются в её спину: благосклонные, настороженные, завистливые. Некоторые — испуганные.
Клан собрался. Все — в лучшем: бархат, меха, фамильные броши, серьги с гербами. За века они научились быть хищниками под видом благородства.
"Это не бал. Это парад выживания."
Она шагнула первой. Альфред — чуть позади, насторожен, как зверь.
Дерек остался у входа, как будто хотел увидеть всё сразу — и всех сразу.
В зале играла старая музыка. Скрипки, орган, виолончель. У стен стояли серебряные вазы с сухими ветвями, которые дрожали от сквозняка, как живые. Под потолком качались хрустальные гирлянды — будто канделябры на похоронах звёзд.
— Госпожа Нортон, — к ней подошёл пожилой мужчина с длинными пальцами, старейшина.
Он слегка поклонился, и уголки губ его задрожали — от старости или от неприязни.
— Благодарим за то, что удостоили своим присутствием… несмотря на трудности.
— Это честь для меня, — ответила Джессика с ледяной вежливостью.
— И для нас, — добавил Альфред, уже ближе, уже почти между ними.
Мужчина кивнул, но глаза его блеснули — не к добру.
---
— Ты хорошо держалась, — прошептал Альфред, когда они отошли ближе к камину.
— Да. Но их взгляды… Знаешь, это не просто зависть. Там — голод. Будто они ждут, когда я оступлюсь.
Он накрыл её руку своей, сжал.
— Тогда не оступайся.
Они не стали танцевать, не смеялись, не вливали себя в чужие разговоры.
Они наблюдали.
Джессика — за женщинами, которые переглядывались, что-то шептали, не скрываясь.
Альфред — за мужчинами. Один из них держал руку в кармане слишком долго. Другой — обронил какой-то знак на полу. Их координация была неестественной, почти постановочной.
"Как будто кто-то распределил роли и репетировал с ними перед выходом."
Внезапно Джессика коснулась шеи.
Бусы.
Они дрожали.
Сначала легко, будто реагируя на музыку, потом — всё сильнее. Не слышно, но ощущалось — как если бы тебя звала земля, закопанная под слоем суеты.
— Альфред… — прошептала она.
— Чувствую, — сказал он.
И в этот момент — всё замерло.
Свечи на столах погасли. Мгновенно. Без сквозняка. Без предупреждения.
Зал погрузился в полумрак, и лишь центральный круг под куполом — тот, где никто не стоял — вспыхнул синим свечением, как будто кто-то поджёг небесный лёд.
Люди застыли.
А потом из угла вышел мальчик. Совсем юный, в чёрной рубашке, с бледным лицом и глазами, в которых отражался другой мир.
Он шёл молча, легко, как тень, и подошёл прямо к Джессике.
— Возьми, — сказал он, и протянул ей монету.
Холодную, гладкую, тяжёлую. Та, что сияла серебром изнутри.
Когда Джессика прикоснулась к ней, в зале что-то сдвинулось.
Звук, как от старых дверей времени.
И она — знала: шестое испытание началось.
— Я иду с тобой, — сказал Альфред.
Они сжали руки, и вместе — активировали монету.
Мир вспыхнул.
---
Они исчезли. Но в Переходе Джессика почувствовала, как чья-то рука ускользнула. Рядом — никого.
Сумрак. Тишина. Лёд под ногами. Ветер, от которого дрожит не тело — душа.
— Альфред?! — её голос не отразился. Только холод впереди.
Она стояла одна.
Среди замершего мира.
И где-то в глубине — чей-то смех. Очень старый. Очень знакомый.
Глава 45
Альфред?! — её голос эхом ударился о мёртвые ветви.
Пусто. Ни шагов, ни дыхания. Только серость и холод.
Джессика оказалась одна.
---
Мир, в который она попала, был чужим. Холодным. Воздух будто не колебался, не дышал. С деревьев — если это вообще были деревья — свисали тяжёлые нити тумана, словно кто-то ткал полотно из теней.
Под ногами — мёртвые листья, но они не шуршали. Молчали. Всё молчало.
Здесь не было времени.
Она не чувствовала, сколько прошло — час, день, вечность. Сама мысль о времени казалась кощунственной. Будто бы она потеряла форму и стала просто движущимся сознанием, тенью внутри безвременья.