Там, у дороги, её ждали.
Муж. Седой, худощавый, в выцветшей жилетке. Тот самый, с кем они когда-то бежали от войны, строили ферму, теряли надежду. Он держал в руках соломенную шляпу и прижимал её к груди. Его глаза — выцвели от времени, но светились тёплым, неизменным: любовью.
Рядом с ним — мужчина, тоже седой, плечистый, с суровыми скулами и взглядом, который она запомнила мальчишеским. Но теперь в нём была глубина прожитой жизни.
Сын.
Тот, кого она отправила прочь, жертвуя материнством ради рода. Тот, чьё сердце она так и не коснулась вживую. Он смотрел на неё без гнева. Без слёз. Только с пониманием. И — с прощением.
Она застыла.
— Я думала… — прошептала.
Сын сделал шаг.
— …что уже слишком поздно? — закончил он за неё.
Она кивнула.
— Я всё разрушила. У тебя была тяжёлая судьба. Я выбрала не то.
Он посмотрел в глаза отцу, тот молча кивнул и положил руку на плечо сына. И тогда мужчина — её сын — подошёл к ней и просто сказал:
— Мне было тяжело. Но ты дала мне силу. Хоть и не знала об этом.
— Ты простил меня?
Он не ответил словами. Он обнял её.
И всё стало тёплым.
---
Слёзы стекали по её щекам, но это были живые слёзы. Словно в этом прикосновении — отец, сын и она — рассыпались все проклятия рода.
Сара Агата выдохнула.
И впустила в себя свет.
Словно тысяча лет одиночества растворились в одном слове: «домой».
---
Они пошли втроём, медленно, по дороге среди маков и трав, туда, где шумело дерево — высокое, как сама память. Где не было долга. Где не было боли. Где всё, что осталось — это любовь.
И в последний миг, прежде чем исчезнуть из мира мёртвых, Сара Агата обернулась — будто благословляя ту, что осталась там.
Джессика.
«Иди дальше. Ты не одна. Теперь ты действительно наша.»
Глава 46
Последний бой
Джессика шла сквозь безвременье.
Позади осталась Пантера — вернувшаяся к ней от Сары Агаты. Позади — молчание матери.
Но путь не кончался. Он сужался, темнел, и наконец вывел её в зал, где, казалось, сама реальность держала дыхание.
Колонны были расколоты. Пыль не оседала, будто воздух был мёртв.
Под ногами — камень, пепел, кровь.
В центре зала, под трещиной в потолке, стоял он.
Селестин.
Он был спокоен. Но в этом спокойствии чувствовалась треснутая воля.
Руки за спиной. Меч на поясе. Глаза смотрят, как на обречённую.
— Ты пришла, — сказал он, без улыбки. — Я знал, что ты придёшь.
— Я пришла пройти. Не умереть, — ответила она.
— Пройти?.. — он хмыкнул. — Ты всё ещё думаешь, что это про прохождение?
Это — суд. И я — его воплощение.
Джессика подошла ближе.
— Почему ты здесь? Ты же живой.
— Был. Когда-то. Пока не стал... этим.
Они велели мне закончить то, что не смогли другие.
Я — последний меч рода. Последняя цепь.
— Кто «они»?
Он смотрел ей прямо в глаза. И в его взгляде был голод.
— Те, чьё имя ты забыла. Те, кому клялся мой отец.
Ты — их ошибка.
А я — их кара.
---
Он выхватил меч и шагнул вперёд.
Она едва успела увернуться — лезвие свистнуло над головой.
— Ты не послушала! Не покаялась!
Ты думаешь, можно уйти? Просто уйти? С Пантерой? С памятью?
— Я ничего не должна, — бросила она, отпрыгивая в сторону.
Селестин атаковал снова.
Он двигался, как волна — одна за другой.
Он не давал ей ни шанса. Его меч пел — не металлом, а яростью. Каждый удар будто говорил: «Ты — ошибка. Ты — слабость. Ты — лишняя.»
---
Она защищалась. Пума внутри вела её влево, Пантерa — в тень.
Но он был слишком хорош.
В нём не было сомнений. Он не дрался — он вершил приговор.
Камни сыпались с потолка, когда их удары сотрясали зал.
Джессика упала. Кровь стекала по щеке. Он наступил ей на запястье.
— Вот и всё, — выдохнул он. — Я чувствую, как меч жаждет.
Ты не пройдёшь. Я не позволю. Я должен.
Он поднял клинок. Остриё легло ей на грудь.
Джессика захрипела, пытаясь приподняться.
Глаза — мутные от боли, но ясные.
— Тебя сюда привела не клятва. А страх, — прошептала она.
Он замер.
— Ты не боишься меня, — сказала она. — Ты боишься того, кто смотрит на тебя... оттуда.
И тогда зал застыл.
---
Температура упала. Воздух стал густым, как вода.
И в щель в потолке — как чёрное перо, как дым, как веление древности — опустился Царь мёртвых.
Селестин отшатнулся, как от ожога.
— Н-нет… я... почти...
Он упал на колени. Меч выпал.
— Я заслужил! Я должен был завершить! Она — позор рода!
Царь не отвечал. Он просто стоял — выше времени, тише безмолвия.
Из его глаз (или вместо них) струились образы — крови, присяг, детей, умерших до своего имени.
— Ты был мальчиком, — заговорил Царь. —
А стал — тенью чужого выбора.
Ты хотел убить не ради долга. А чтобы не видеть себя в зеркале.
Селестин дрожал.
— Я не знал, как иначе…
— Ты не выбрал, — произнёс Царь. —
А она — выбрала.
Он протянул руку.
Селестин закричал.
— Прошу… Не сейчас… Не здесь…
Я только хотел быть нужным…
---
Царь не ответил.
И Селестин начал исчезать.
Не быстро.
Сначала — волосы, потом пальцы, потом плечи.
Он тянулся к мечу, но тот исчезал тоже.
— Я… я был… — прошептал он. — кем-то.
И растворился.
---
Царь повернулся к Джессике.
Она с трудом поднялась на локоть. Вся в крови, но глаза живы.
— Ты не убила.
Ты вынесла.
— Я… устала, — прошептала она.
— Но ты — не сломалась.
Ты пройдёшь. Но ты не будешь прежней.
Он исчез.
А Джессика упала на камень.
Всё стихло.
И только три зверя внутри — Пантера, Пума, и человек — дышали в унисон.
Глава 47
Она лежала на камне. Пепел оседал в волосы.
Боль отступила. Внутри было тихо — пума и пантера дышали медленно, как звери в лесу после охоты.
Но мир вокруг менялся.
С потолка зала опустилась цепь, звеня, как колокол на чужой казни.
Она не касалась пола — зависла перед ней, натянутая, живая. И за ней стоял он.
Царь мёртвых.
Его плащ напоминал старую парчу, вышитую пеплом и тенями.
Лицо — скрыто, но оттуда исходил ужас не от вида, а от понимания, что ты — пыль.
На его плечах — два вороньих пера, длинных, как черные копья.
По бокам — шестеро безликих воинов, облачённых в ржавые доспехи.
У них не было лиц, только замки, вместо ртов — печати, на руках — цепи с именами мёртвых.
Один держал ключ. Второй — песочные часы, в которых песок стекал вверх.
Царь заговорил. Голос был не голос, а трещина между мирами:
— Ты бросила кости.
Они ответили.
Ты хочешь знать, чьими они были?
Она кивнула.
Губы едва двигались.
— Эти кости — моя цена.
— Что?..
— Я выменял их. Много веков назад.
Когда у меня была душа.
Царь сделал шаг — пол под ним начал растрескиваться.
— Я обменял своё имя на власть над пределом. Но осталась память.
И кости. Игральные.
В них — путь. В них — выбор.
Их нельзя использовать без последствий.
Он вытянул руку.
На ладони — три кости, вырезанные из обожжённой слоновой кости, усеянные знаками.
— Я отдал их человеку.
Он искал дочь. Искал правду. Он хотел вернуться.
Я дал ему кости — в обмен на его место.
Джессика выдохнула:
— …Томас?
— Он взял кости. Он ушёл. Он не вернулся.
Он передал их тебе, даже не осознав, какую цену тебе придется заплатить...
---
Джессика поднялась.
— Я хочу его увидеть.
Царь молчал. Один из подчинённых за его спиной опустил копьё, и из трещины пола выросли врата — готические, чёрные, с витыми створками, украшенными плачущими лицами.
На перекладине — надпись на мёртвом языке.
Изнутри веяло холодом. Слышно было — шёпот душ.
— За вратами — не время. Не плоть. Только память.
Ты не сможешь дотронуться. Не сможешь остаться.
— Мне хватит взгляда.
Царь кивнул.
Один из воинов повернул ключ в замке. Врата зашипели, как змея, открываясь.
---
Он стоял там.
Томас.
Высокий, в пальто, с уставшими глазами. Его облик дрожал, как отражение в воде.
— Папа, — прошептала она.
Он повернулся.
Улыбнулся. И в этой улыбке была вся любовь, которую он не успел ей дать.
— Джесс…
— Это правда? Кости… Ты отдал…
— Я не знал, — мягко сказал он. — Я только искал способ вернуться. И нашёл путь — к тебе.
Но не назад.
Она сделала шаг — между ними была стена. Плёнка. Как лёд.
Он поднял руку — и она повторила. Пальцы почти соприкоснулись.
— Кто тебя убил? — выдохнула она.
Его глаза потемнели.
Он хотел сказать — но слова рассыпались в пепел.
Губы шевелились, но голос исчез.
— Почему ты не можешь?
— Мой язык… заперт, — выдохнул он. —
Но камера. В офисе. Верхний ярус. Там — всё.
Она кивнула, слёзы катились по щекам.
— Я найду.
— Я горжусь тобой, — сказал он.
И исчез, как дым в холоде.
---
Врата захлопнулись. Цепи завибрировали. Один из подчинённых начал сматывать их обратно.
Царь подошёл ближе.
— Ты получила то, что хотела?
Царь Мёртвых смотрел на неё долго. В его молчании не было укора — только взвешенность, как будто он видел все жизни, которыми она могла бы быть.
— Ты прошла путь не как воин, не как беглец, а как тот, кто видел и остался жив.
Я не даю наград. Но иногда — признаю.
Подчинённый протянул чашу — из чёрного серебра, с узором в виде корней и глаз. Внутри — гуща из цветов и меди, пар от которой пах лавандой и могилой.
— Пей. Это не для наслаждения. Это — восстановление.
Джессика выпила.