Напиток прошёл сквозь неё, как волна.
Жар разошёлся по груди, сломанное — срослось. Зрение — очистилось.
Звери внутри — успокоились, будто легли рядом, впервые за долгое время.
Царь смотрел.
— Мой дом не прощает. Но он уважает тех, кто не пытается солгать.
— Почему ты так со мной?.. — выдохнула она.
Он медленно кивнул.
— Потому что ты помнишь отца.
А те, кто помнят, — не пустые.
— Ты не просила дара, — сказал Царь. —
Но ты прошла путь, что не каждому по силам.
Ты выбрала сердце — там, где другие выбирали власть.
И потому я признаю в тебе сестру.
Он сделал шаг, и за его спиной разверзлись своды, открывая зал, где мерцал огонь изо льда и золота.
Оттуда вышли слуги в плащах из вороньих перьев, неся на подносе одежду — не ткань, а доспех красоты и вечности.
— Облачите её, — велел Царь. — Да будет она той, кто стоит на границе между живыми и ушедшими.
---
На плечи Джессики легло золотое одеяние, расшитое символами жизни и смерти.
Сверху — плащ из меха снежного зверя, лёгкий и тёплый, как дыхание леса.
На голову — корона.
Она была вылеплена изо льда, но не таяла.
На её поверхности — треснувшие зеркала, а в центре — камень, похожий на слезу.
Когда корона коснулась её лба, воздух задрожал.
Все воины опустились на одно колено. Даже ключник.
Цепи замерли. Песочные часы остановились.
Царь сказал:
— Отныне ты — Царица живых и сестра мёртвых.
Ты не станешь здесь править. Но ты будешь помнена.
Во всех временах. Во всех мирах.
Он провёл рукой — и на запястье Джессики возникла нить: серебряная, тонкая, как волос.
— Связь. Если позовёшь — услышим.
— Спасибо, — прошептала она, не смея расплакаться.
Он приблизился.
— Благодари себя, Джессика. Ты прошла — и не предала.
---
И тогда он открыл путь.
Небо треснуло. Лёд на потолке раскололся, и сквозь мрак в зал ворвался свет живого мира.
Царь не шелохнулся.
— Ступай, Царица. Пока ты ещё можешь плакать — ты жива.
Глава 48
Когда замирают звери
Январь сковал особняк льдом. Снег лежал поверх крыш, будто кто-то рассыпал по ним соль молчания. Сад замер. Скрип половиц — редкий. Воздух — с привкусом старой древесины, будто весь дом держал дыхание. Он ждал.
С конца октября Джессика не возвращалась. Испытание, назначенное по древнему обряду, забрало её, как ледяная вода забирает тело: бесшумно, без следов. Сначала ждали. Потом надеялись. Потом начали шептаться.
А теперь пришли они.
---
В гостиной, где когда-то собиралась семья, теперь сидели старейшины клана. Люди в чёрных одеждах, с кольцами, перстнями, с длинными шеями, на которых висели символы власти — и холода. Среди них — Терренс , глава совета, сухой, как обломанная ветка, и ядовитый, как инеевый туман. Он говорил не громко, но так, что каждому было неуютно.
— Дерек, мы здесь не для споров. Прошло три месяца. Девушка ушла на испытание в конце октября. Сейчас конец января. Она не вернулась. Не дала знака. Она мертва.
Старик Нортон стоял у окна, в тяжёлом свитере, с кружкой, в которой давно остыл чай. На висках — иней от дыхания зимы, просачивающейся сквозь трещины в рамах. Он не обернулся.
— Ты не чувствовал. Я — чувствую. Она не ушла. Она ещё есть.
Терренс сложил пальцы на груди.
— Клан не может вечно ждать. Наследство должно быть распределено. Земли. Магия. Артефакты. И да, — он прищурился, — твоего зятя Альфреда следует исключить из рода. Он не защитил её. Он даже не пошёл за ней. Он сломался. А потому — изгнание.
— Замолчи, — тихо сказал Дерек. — Пока ты говоришь, она возвращается.
— Это уже не вера. Это — бред старика.
---
В это время, под гостиной, в глубине подвала, за деревянной дверью с тяжёлым засовом, сидел Альфред Ленг.
Он не знал, что наверху решают его судьбу.
Он не знал, что Джессику уже почти признали мёртвой.
Он знал только одно: он сам — уже мёртв.
Он не плакал. Слёзы закончились в ноябре.
Он не звал. Голос умер в декабре.
Он только сидел. Иногда бил кулаком по камню. Иногда царапал стены. Иногда засыпал в беспамятстве.
Его тело было в ссадинах. На руках — следы крови. На спине — синяки от того, как он бился о стены. В груди — пустота.
И зверь внутри него.
Чёрный ягуар сначала звал. Потом — скулил. Теперь просто лежал. Он почти перестал дышать. Его лапы дрожали. Уши опущены. Пума молчала. А без неё — ночь.
---
В гостиной спор становился громче.
— Признай её смерть, — давил Терренс. — И мы заключим новый союз. Мы поведём кровь рода дальше, без дефектов и слабых. Без тех, кто тонет. Альфред — тень. Девушка — ошибка. Пора перечеркнуть эту линию.
Дерек встал. Его голос был хриплым, но твёрдым:
— Пока не станет последней искры — я не соглашусь.
Терренс щурился. Он уже чувствовал победу.
— Тогда мы проголосуем.
Именно в этот момент ледяной порыв ветра ударил в окна. Свечи дрогнули. Один из старейшин замер, глядя на занавеску:
— Кто-то... идёт.
---
За порогом дома — зима.
В белом тумане, среди шепчущих елей, по заснеженной дорожке, шла она.
Джессика.
Медленно, уверенно. Платье — тяжёлое, золотое, с длинным подолом, который не пачкался от снега. Светлые меха обвивали плечи, как живые. На голове — ледяная корона, будто вырезанная из замёрзшего озера. В ней отражались деревья и звёзды. Но небо над ней было иным. Её зима была глубже.
Она шла и не касалась земли. Снег под её ногами не скрипел. Она просто шла домой.
---
В подвале, в темноте, ягуар открыл глаза.
Он вздохнул. Один раз. Глубоко. Медленно. Затем — резко поднял голову.
Вся грудь Альфреда наполнилась огнём. Он не знал, почему. Но он знал.
Она — идёт.
Ягуар не спросил разрешения. Он рванул наружу, с мясом ломая замки. Альфред закричал — не от боли, от силы. Он превратился в зверя, чёрного, как ночь без луны. Он снёс дверь, вылетел на лестницу, прыгал — через ступени, через этажи. Он разрывал пространство, как крик разрывает тишину.
---
Дверь в гостиную взорвалась.
Старейшины обернулись — и не успели вскрикнуть.
Чёрный ягуар влетел в зал, как молния, как ярость, как сама Жизнь. Он остановился у порога, выгнул спину, рычал — не на них. Он чувствовал её.
И ТОГДА ОНА ВОШЛА!!!
---
Джессика Нортон-Ленг.
Её золотое платье сияло, как свет среди зимы.
Её меха плыли за ней, как облака над смертью.
Её ледяная корона сверкала звёздам и не таяла .
Её глаза — глубокие, ледяные, полные вечности.
Снег с её плаща не таял.
Снег с её ресниц не падал.
Снег в её глазах говорил: она пришла не из жизни — из глубины смерти.
Она не говорила ни слова.
Ягуар замер, принюхивался...
А потом… медленно подошёл. И ткнулся в её ладонь.
Она положила руку на его голову, как на голову короля.
И тогда он снова стал человеком.
На коленях. Израненный. Без слов.
Смотрел в её лицо, как в солнце.
— Джессика… — прошептал он. — Ты… вернулась?
Она посмотрела на всех.
— Да. Я жива. Я вернулась.
И никто из вас не имеет больше власти надо мной.
Глава 49
Правда
В зале было холодно. Не от погоды — от взгляда Джессики.
Золото её платья поблёскивало, мех ложился на плечи тяжестью власти, а ледяная корона — не таяла ни от огня в камине, ни от огня в её глазах.
Клан шумел, словно улей, в который вбросили камень.
— Это невозможно.
— Это иллюзия.
— Она была мертва!
— Кто её провёл? Кто пустил?
— Как она посмела!
Она стояла прямо, не моргала. Пальцы скользнули по запястью Альфреда — случайно, но достаточно, чтобы в нём загорелся зверь. Они не смотрели в глаза друг другу, но между ними уже ходило напряжение, как искра по сухому лесу. Он стоял на полшага позади, как щит, как тень, как чёрный ягуар.
Она заговорила:
— Я не вернулась для того, чтобы у вас спрашивать разрешения. Я вернулась, чтобы сказать правду.
Один из старейшин — тот самый, с мертвечиной в голосе, с ледяными пальцами, — шагнул вперёд:
— Правда? Ты была мертва. Значит, ты умерла. А мёртвым нет места среди нас. Ты не доказала ничего, кроме того, что умеешь красиво входить.
В зале раздался нервный смешок. Другие начали переглядываться, но Джессика не дрогнула. Только уголок рта её чуть повёлся — не в улыбке, а в холодном знании, что она знала больше, чем они.
Она тихо — почти беззвучно — сказала Альфреду:
— В кабинете моего отца. Верхняя полка. Флешка и камеры наблюдения. Принеси.
Альфред ничего не ответил, только кивнул. Их пальцы вновь едва коснулись друг друга, как будто между ними пробежал ток. Он ушёл.
А Джессика осталась. Стояла. Молчала.
И только в глубине души — самую малость — трусила.
А что, если флешки уже нет?
А если камеры давно заменили?
Если следы стёрты, и всё напрасно?..
Но её лицо не выдавало ни тени страха. Только сталь, только ледяной прикус власти.
Время тянулось. Каждая минута — как игла. Старейшины шептались. Кто-то говорил, что её нужно снова изгнать. Кто-то — вызвать ритуального свидетеля. Дерек молчал, но его рука сжимала ручку кресла — крепко, как в молодости меч.
Спустя двадцать минут вернулся Альфред.
С лица его не сходила странная улыбка — не торжествующая, но уверенная, как у охотника, нашедшего след. В его руке — флешка.
Он протянул её Джессике, и она, не колеблясь, пошла к телевизору, встроенному в стену зала.
Вставила.
Экран мигнул.
Папки. Записи.
Десятки файлов, но она точно помнила: дата смерти отца.
Открыла нужную.
И — затаила дыхание.
На экране — кабинет Томаса Нортона. Камера под потолком.
Статичная, но всё ясно.
Вудс.