И тот самый старейшина. Теренс...
Они стоят у стола. Один держит пузырёк. Второй — кувшин.
Содержимое подсыпается в воду.
Рукопожатие.
Уход.
Потом — Томас. Он пьёт. Спотыкается.
Схватывается за грудь. Его тело бьётся в конвульсиях. Он падает. Его никто не спасает. Никто даже не вошёл.
В зале повисла мертвая тишина.
— Это подделка, — сипло сказал предатель.
Он шагнул к телевизору, чтобы выключить его, но Альфред схватил его за плечо.
— Не тронь.
Все обернулись.
Кто-то встал.
Кто-то вскрикнул.
Кто-то — замер.
— Предательство, — прошептал кто-то из младших.
— Он убил Томаса, — донеслось с другого конца.
— Ради власти. Ради денег. Ради… проклятой власти!
Дерек поднялся. Его лицо было каменным.
— Совету нужна кровь?
Вот она.
Решайте.
Старейшины начали кричать, спорить. Но главный из них — тот самый, чья рука сыпала яд — уже понимал. Его лицо посерело. Он опустился на колени.
И тут проём за его спиной раскололся.
Не дверь — сам воздух.
Вышли проводники — в тёмных одеждах, с масками из костей и золы.
А за ними — Он.
Царь Мёртвых.
Тот, кто властвует над зимним переходом.
Тот, кто слышит, когда нарушена правда.
Он подошёл к старейшине и сказал:
— Ты знал, что её отец умрёт.
Ты знал, что убиваешь часть клана.
Ты знал — и не остановился.
Ты больше не принадлежишь живым.
— Прошу! Я… Я служил! Я ошибся!
— Мёртвым — не место среди живых.
А тем, кто предал душу, нет места даже среди мёртвых.
И он забрал его. Просто провёл рукой — и старейшина исчез, как пепел. Тень сомкнулась, и проём закрылся.
Перед тем как исчезнуть, царь мёртвых посмотрел на Джессику.
— Сестра.
Теперь ты — мост между мирами.
Следи, чтобы правда больше не умирала зря.
Он ушёл.
---
Все ахнули. Дерек стоял, не в силах говорить. Альфред — тоже.
А Джессика не шевелилась. Она плакала, тихо, беззвучно, глядя на экран, где её отец, в судорогах, покидал этот мир.
Впервые — за долгое время — не королева. Не наследница. Не связь миров.
Просто дочь.
Просто человек.
Просто — одна...
Я все ещё жду от вас плюшек...
Глава 50
После шторма
Они стояли перед ней на коленях.
Все. До единого.
Старейшины, главы малых кланов, даже те, кто полжизни не склонял головы ни перед кем. Они склонились перед Джессикой — не как перед избранной, не как перед той, кто вернулась, а как перед правдой. И правда смотрела на них из-под ледяной короны, молча, с тяжестью сотен теней за спиной.
Но ей это было не нужно.
— Вон, — сказала она тихо.
Голос её был спокоен. Ни крика, ни угрозы. Только усталость и сила. Эхо её слова отозвалось в зале, как колокол, и будто сговорившись, все начали разбегаться — как мураши под светом, в панике, бросая свои сумки, мантии, бумаги.
Никто не посмел оглянуться.
Она осталась стоять одна. Зал опустел.
Первым к ней подошёл Дерек.
Он не говорил. Просто открыл руки — и она шагнула в них, как девочка, как внучка, как кровь его крови. Он прижал её к себе, и она ощутила, как дрожит его грудь. Он плакал. Впервые. За много лет.
Она уткнулась носом в его воротник, напомнив себе, как пахнет семья — не властью, не долгом, не тенью, а соснами, табаком и теплом.
— Тише, — прошептал он. — Не говори сейчас ни о чём. Просто побудь.
И она послушалась. Слова остались за порогом. Только молчание и дрожащие пальцы в её волосах.
Но за спиной стоял Альфред.
Его руки сжимались. Ему не терпелось, до боли в зубах, до зуда под кожей — прижать её к себе, убедиться, что она настоящая, что она не исчезнет снова. Но он стоял. Он ждал, пока её обнимет дед. Он ждал, хотя зверь в нём ревел.
Когда наконец она отступила на шаг от Дерека, Альфред двинулся. Он не спросил. Не сомневался.
Он подошёл, поднял её на руки и понёс, будто это был последний шанс дышать.
Она ничего не сказала — только склонила голову к его груди, где ещё глухо билось сердце.
Он вошёл в комнату и запер дверь на замок.
---
Там, за дверью, кончался мир. Здесь — начинался другой.
Он опустил её на пол, но не отпустил. Смотрел, вглядывался, гладил её лицо пальцами — так бережно, как будто боялся, что его ладонь испортит её кожу. И только потом, по одному, стал снимать с неё груз.
Сначала — корону. Он поставил её на стол, как святыню.
Потом — меха. Они упали на кресло, тяжёлые, как бремя, которое больше не нужно нести.
Затем — платье. Ткань зашуршала, опускаясь по её телу, оставляя кожу открытой для воздуха и для него.
Он не спешил. Каждое движение — как прикосновение к алтарю. Он целовал её плечи, спину, пальцы — не требуя, а отдавая. В его губах не было власти — только нежность, от которой срываются слёзы.
Она обняла его за шею, и он взял её на руки вновь — уже не как уставшую воительницу, а как женщину, которую он любил, любит и будет любить, даже если весь мир снова обрушится.
Они легли в постель, и всё остальное стало тише.
Их дыхание слилось. Вдох — и выдох. Его губы нашли её шею, её ладони — его спину. Он шептал ей, не разобрать слов, только мягкий шорох дыхания. Она отвечала стоном, когда он коснулся губами её груди, её живота, её бедер.
Это было долго, ласково, вкусно, как ваниль и мёд, и каждый их поцелуй был мостиком между разорванными частями их душ. Они смеялись сквозь слёзы, целовались до боли в губах, держались друг за друга, как за берег.
Он вёл её медленно, будто проводил обратно в тело.
Она таяла под ним, как ледяная вода на рассвете.
Их стоны были не громкими — искренними, как молитва, как первая весна после смерти.
Когда всё кончилось, они не спешили говорить. Он просто держал её в объятиях. Её щека на его груди. Его пальцы в её волосах. За окном бушевал февральский снег — но внутри было тепло.
Она была дома.
Он — рядом.
Они — живы.
Глава 51
Звери и кости
Проснувшись среди тишины, Альфред понял: что-то изменилось.
Он лежал рядом с ней, её голова покоилась на его плече, дыхание касалось ключицы, пальцы — его груди. Всё было правильно. Но его зверь — не спал.
Ягуар внутри него дышал тяжело. Тревожно. Слишком чутко.
Он не был напуган — скорее… взволнован.
Сначала Альфред не понял. Потом — понял.
Она была не одна.
Пума — знакомая. Родная. Теплая. Он чувствовал её всегда, как солнечный след на снегу. Но теперь… в ней была ещё одна. Другая.
Что-то тёмное, текучее, ночное.
Пантера.
Он не мог понять — была ли она новой? Или он уже когда-то знал её, забыл и вот снова встретил?
Но сердце его зверя дрогнуло, будто навстречу вышла старая, молчаливая тень из другого времени.
Он перевёл взгляд на Джессику. Она ещё спала. Но веки подрагивали — она говорила с кем-то, даже во сне.
И Альфред почувствовал — пантера смотрела на него через неё.
Не враг. Не подруга. Просто — страж. Молчаливая, глубокая, чёрная, как сама ночь, когда не видно даже света окон.
---
На кухне было по-домашнему тепло. Потрескивал камин, пахло грушевым вареньем и жареными тостами. Китти тихо шуршала где-то за дверью, оставив их вдвоём — как в те самые дни перед балом.
Они сидели друг напротив друга — как тогда.
Только теперь — ближе. Глубже. Настоящими.
Альфред подавал ей чай, кусок тоста, потянулся за мёдом.
— Ешь, Джессика, — сказал он мягко, с ноткой тревоги, — ты за эти месяцы стала легче воздуха.
Она улыбнулась.
— Сначала кормишь ягуара — теперь заботишься обо мне. Надеюсь, мы оба останемся довольны.
Он тоже за тебя переживал, — пробормотал Альфред и коснулся её ладони. — Хотя ты и не заметила, как он чуть не погиб, пока тебя не было.
Они оба замолчали, всматриваясь в чашки.
А потом — она начала говорить.
---
Сначала медленно. Будто вспоминая.
— Я была... в промежутке. Между мирами. Тёмном, белом, мёртвом. Не пустом, но и не живом. Сначала я была одна. Потом пришла Пума. Она злилась, что я ушла, не позвав. Потом я нашла Пантеру. Или… она меня. Не знаю. Она была в Саре Агате. Или Сара была в ней.
Она замолчала. Пила чай. Потом продолжила.
— Сара Агата встретила меня, как будто ждала. В том доме, который стоял посреди зимнего леса. Он был весь из инея и стекла. Она показала мне... как ушла моя мать. Как звали её настоящим именем. Показала, что Селестин не просто погиб — его растянуло тьмой. И он хотел забрать меня с собой, но Пантера встала между нами.
— Пантера… защищала? — осторожно спросил Альфред.
— Нет. Не совсем. Она смотрела, что я выберу. Она не просила. Она ждала. Я выбрала жить.
Он кивнул. Молчал. Просто держал её ладонь, ощущая, как её звери шевелятся рядом, не мешая ему, но и не сливаясь.
— А потом… я нашла кости.
Она встала. Пошла к своей сумке.
Открыла потайной карман.
Вернулась и высыпала на ладонь три игральные кости.
Их грани блестели в свете лампы. Они были неровные, будто тёсаные вручную, и на каждой — не точки, а символы, древние, резаные, будто когтями.
— Отец оставил их в ячейке аэропорта. Никто не знает. Ни ты, ни дед. Никто. Только я. Я нашла их после... после его смерти. Он успел. Он знал, что за мной придут.
— Ты думаешь, это артефакт? — хрипло спросил Альфред.
Она покачала головой.
— Думаю, это нечто большее. Они не из мира живых. Они могут переносить. Не только тело, но… время. Чувства. Жизни. Иногда — чужие. Иногда — свои. Я не знаю, как они работают. Но когда в последний раз я была в ловушке, они вытащили меня. Они — помнят путь.
Она сжала кулак, закрыв кости.
Альфред посмотрел на неё.
— Ты изменилась.
— Ты тоже, — ответила она. — Мы оба были на краю.
Он наклонился вперёд и поцеловал её пальцы. Кулак с костями. Свою собственную панику. Свою Джессику.