— Безусловно.
— Дэвид, хотите вы того или нет, это политическое решение. Последствия могут быть катастрофическими, если мы сделаем неверный шаг.
— У меня тоже есть для вас кое-что новенькое. Последствия, возможно, будут катастрофическими независимо от ваших шагов. Вам лучше делать свою кучку или слезть с горшка.
— Забавно. Декстер Этридж говорил то же самое, конечно в более мягких выражениях.
— Что и выделяет Этриджа среди остальных из вас, — заметил Лайм. Он оглядел комнату, в которой размещались средства связи. С десяток человек были заняты на телефонах и телепринтерах, некоторые сидели в наушниках, Шед Хилл протягивал телефонную трубку человеку, находившемуся у стола рядом с ним, потом начал жестикулировать, обращаясь в сторону Лайма, — случилось нечто, требовавшее его внимания. Лайм помахал рукой, подтверждая, что заметил его знаки, и сказал в трубку чрезвычайной связи:
— Послушайте, мы глаз не сводим с Мезетти. Пока он водит нас кругами, но я думаю, он приведет нас к ним.
— Сколько времени?
— Я не оракул. Спросите Мезетти.
— Это то, что следует сделать вам, Дэвид.
— Вы приказываете мне арестовать его?
Некоторое время были слышны только шумы линии, пока Саттертвайт молчал, обдумывая сказанное.
Лайм оставил ход за ним.
— Дэвид, когда я втянул вас в операцию, я сделал это, понимая, что наилучший способ выполнить работу заключается в том, чтобы отобрать наилучших людей и предоставить их самим себе. Я не собираюсь объяснять вам, как делать вашу работу, — если бы я был способен на это, я сделал бы ее вместо вас.
— Прекрасно. Но Мезетти может привести нас прямо в гнездышко, и такое может случиться в любой момент. Мне необходимо знать, чем я располагаю, если придется обсуждать с ними условия соглашения.
— Вы требуете невозможного.
— Черт побери, я должен знать, собираетесь ли вы соглашаться на обмен. Любой посредник обязан знать пункты сделки. Вы связываете мне руки.
— Чего вы от меня хотите? Решение еще не принято.
В тот момент, когда оно появится, я дам вам знать.
Это было все, чего он хотел добиться. Он перестал настаивать.
— Хорошо, похоже что-то случилось. Я перезвоню вам.
— Сделайте это в ближайшее время.
— Да. Пока.
Он оборвал связь, пересек комнату, и Шед Хилл увлек его за дверь. В коридоре Дома правительства Шед сообщил:
— Он изменил курс.
— Он не приземлился в Гибралтаре?
— Самолет повернул на север.
Лайм почувствовал облегчение и показал это сдержанной улыбкой.
— Теперь мы куда-нибудь продвинемся. Кто следит за ним?
— В настоящий момент два, самолета. Другой вылетел из Лиссабона, чтобы перехватить его дальше на севере.
— Отлично, только бы не упустить сукиного сына.
Самым тяжелым было ничего не делать, зная, что события происходят, а ты вынужден спокойно сидеть и ждать новостей. Лайм послал человека купить ему полдюжины пачек американских сигарет и, если возможно, большую чашку кофе. Он удалился в свою монашескую келью и попытался собраться с мыслями.
У него стерлось чувство времени: усталость создала беспросветное ощущение ирреальности; все происходило на расстоянии, как будто он наблюдал за событиями в объектив камеры. Ему нужен был отдых. Он снова растянулся на полу и закрыл глаза.
Он представил Бев, но ее образ отодвинулся, и мысли обратились к Юлиусу Стурке, расплывчатому лицу на зернистом фотоснимке.
Ему не хотелось, чтобы это оказался Стурка. Он пытался поймать его раньше и потерпел неудачу. Неудача постигла его в 1961 году и, еще раз, в прошедшие две недели.
Давным-давно он потратил много времени, изучая домыслы о Стурке — своего рода слухи, которые всегда появляются, чтобы заполнить пробелы между фактами. Может быть, он действительно был югославом, на глазах у которого фашисты замучили его родителей в Триесте, или украинским евреем, который сражался с нацистами в Севастополе, но Лайм уже давно начал испытывать недоверие ко всем упрощенным фрейдистским догадкам относительно Стурки. Вне всякого сомнения, Стурка окружал себя романтическим ореолом, но он не представлял из себя Мессии, как было свойственно Че Геваре. Наиболее точным определением, которое Лайм смог подобрать для Стурки, было представление о нем как о своего рода идеологическом наемнике. Он не мог отчетливо понять, что мотивировало действия Стурки, но казалось достаточно ясным, что Стурку больше заботил смысл, чем результат. Он обладал нереалистичным взглядом на политическую стратегию, но его тактика была безупречной. Он предпочитал действовать, а не философствовать. По крайней мере, издали он напоминал мастера преступлений, который больше беспокоился о механической сложности своего злодеяния, чем о вознаграждении за него. Иногда у Лайма невольно напрашивалась мысль, что Стурка похож на подростка-шалопая, вытворяющего нечто вопиющее только для того, чтобы доказать, что он может бросить вызов и остаться непойманным. Стурка обладал характерными чертами игрока. Он получал наслаждение от своих и ответных шагов. В своих действиях он был великолепен; настоящий профессионал.
Профессионал. Это было высшим званием в лексиконе Лайма.
Два профессионала. Был ли Стурка лучшим?
«Кто такой для меня Фэрли, что мне, возможно, придется отдать свою жизнь за него?» Но адреналин пульсировал в крови, и Бев была права: он искал покоя, но скука стала разновидностью смерти, и его развлекла эта работа. Он лучше всего проявлял себя, когда сильнее всего рисковал. Невыспавшийся, с оголенными нервными окончаниями, с желудком, обожженным кофеином и никотином, он был жив. Кредо Дэвида Лайма: я чувствую боль — следовательно, я существую.
Пять дней, чтобы обнаружить Фэрли. Во всяком случае, это срок, который пытался обозначить Саттертвайт. Если ты не вернешь Фэрли, есть еще Этридж, и, если Этридж по какой-либо причине окажется при смерти, есть еще Милтон Люк. Дряхлое ничтожество, Люк, но они пережили Кулиджа, Хардинга и Айка в его последние годы. Крайний срок существовал, но если он минует, мир не рухнет, несмотря на провал Лайма…
Круг мыслей замкнулся.
Действительно ли на другом конце цепочки находился Стурка? На это в самом деле указывали некоторые отличительные особенности. Маленькая группа действующих лиц, точно поразивших нервный центр системы. Нож, вонзенный в жизненно важные органы. Утонченный расчет времени.
Но если ты примешь это предположение, нельзя хвататься За вывод о местонахождении Стурки. Тот факт, что однажды Стурка действовал в пустыне, не указывал автоматически на место его нынешней операции. По логике вещей искать следовало в Алжире, потому что Алжир был старым, знакомым до мелочей полигоном Стурки и потому что в Алжире было одно из немногих правительств в мире, которое не станет активно содействовать поискам Фэрли. Но как раз предположение о том, что это был Стурка сильнее всего свидетельствовало против Алжира. Выбор Алжира казался настолько очевидным, что он являлся единственным местом, которого Стурка должен был избегать.
И у него были знаки, которые они расставили для него. Арабские халаты, лодка, повернувшая на север, а теперь Мезетти, летящий на север через Испанию в направлении Пиренеев с сотней тысяч долларов в сумке. Являлось ли все это невольными ловушками, двойным обманом вместе с арабскими халатами? Стурка был умен, но был ли он настолько хитер?
Женева, подумал он, и тот хутор, недалеко от Альмерии, где Мезетти приземлился, ожидая встретить кого-то.
Слишком много необъяснимых звеньев. Не оставалось ничего, кроме как следовать фактам и надеяться, что Мезетти прояснит ситуацию.
Стурка, с неохотой подумал он. Кажется, это так. Он задремал.
13:45, восточное стандартное время.
Саттертвайт сидел в напряженной позе, подняв одно плечо вверх и нервно потирая сжатые руки. В мозгу теснились образы: взгляды, которыми обменивались врачи в операционной, мрачные глаза над белыми хирургическими масками; непристойные пульсации респирометра; ритмичные зеленые кривые, проносящиеся по экрану кардиографа, и глаза, прикованные к ним в надежде, что кривая не превратится в равнодушную зеленою точку, скользящую по прямой слева направо.
Снаружи, в Уолтер Рид, нейрохирурги сверлили отверстия в черепе Декстера Этриджа. Проникающие двухпариетальные отверстия. По последним данным, давление упало до восьмидесяти на сорок, подозревали образование тромба.
Саттертвайт посмотрел на человека, сидящего за большим столом. Печать тревоги сковала губы президента Брюстера. Все молчали.
Дэвид Лайм находился в самолете где-то между Гибралтаром и Женевой — реактивный транспорт был поднят в воздух вместе с большой командой связи на борту. Все они шли по следу «Сессна Сайтейшн» Мезетти. Может быть, он приведет их к чему-нибудь. А если нет?
Зазвонил телефон.
Президент посмотрел на него, но в движение пришли только глаза, он не шевельнулся.
Саттертвайт протянул руку и рывком снял трубку.
Это был Кермод. Врач Декстера Этриджа. Его голос звучал удрученно, как будто под впечатлением мелкой неприятности.
— Десять минут назад. Субдгоральная гематома.
Саттертвайт прикрыл микрофон трубки ладонью.
— Он мертв.
Президент закрыл глаза.
— Мертв.
Кермод продолжал говорить. До Саттертвайта долетали фразы:
— Медицина не является точной наукой, ничего не поделаешь. Я полагаю, в половине таких случаев диагноз невозможно поставить до тех пор, пока не станет слишком поздно — в трети из них его даже трудно предположить. Это моя кошмарная ошибка.
— Успокойтесь, вы не невролог.
— Мы привлекали их к общему осмотру после взрывов. Никто ничего не обнаружил. Мне кажется, это не совсем обычный случай. Мы выяснили истину с помощью артериографии, но было уже слишком поздно удалять опухоль.
— Успокойтесь, доктор.
— В голове не укладывается. Я хочу сказать, что только что убил следующего президента Соединенных Штатов.