Как я выяснил, для разговора с этой категорией преступников очень важно хорошо подготовиться, чтобы они понимали, на что тратят время. Нужно произвести впечатление и показать, что со мной стоит разговаривать. Помимо прочего, доверие ко мне складывалось и из того, что я хорошо знал подробности их жизни. Например, всегда бывало полезно посреди беседы сообщить, что мне известны имена их сообщников и другие детали. «Потом Бобби взял меня, чтобы познакомиться с кое-какими наркодилерами», – начинал Мэнсон, и, прежде чем он успевал продолжить, я вставлял: «Бобби Босолей?» «Да», – отвечал Мэнсон и продолжал, зная, что я прилежно выполнил домашнее задание и ознакомился с некоторыми фактами его биографии, чтобы понимать, о чем идет речь. Кроме того, так он мог понять важность его рассказа для меня. Так постепенно повышался уровень доверия. В интервью с Томом Снайдером Мэнсону приходилось говорить медленно, объясняя все, и, как следствие, он не рассказал ничего, достойного внимания. Но собеседнику вроде меня Мэнсон мог поведать многое, чего никогда не сообщал ни одному из сотрудников правоохранительных органов, будучи уверенным, что я достаточно осведомлен и в состоянии следовать за ходом его повествования.
Другим полезным фактором было мое постоянное стремление подчеркнуть нечто положительное в жизни убийцы. Текс Уотсон, например, обратился к вере, и можно было от этого отталкиваться. Хайренс был образцовым заключенным. Конечно, в таких людях, как Мэнсон, находить что-то положительное было труднее, но я хотя бы старался сосредоточиться на том, что он считал позитивным в своем мире, пусть даже остальное человечество с этим не соглашалось. В случае с Мэнсоном это было отношение к окружающим его людям.
После того что я позже окрестил как «фаза ухаживания» в беседе, Мэнсон сообщил мне, что не знает, почему вообще оказался в тюрьме на этот раз, потому что он не присутствовал во время убийств; в более глубоком смысле он пытался уверить меня в своей невиновности. По его словам, на негативе фотографии мир выглядит как своя противоположность, точно так же и он – негатив общества, отражение всех плохих его свойств.
Ключом к загадке Чарльза Мэнсона служит тот факт, что у него были незавидные детство и юность. К тридцати двум годам он провел в тюрьме и в исправительных учреждениях для несовершеннолетних в общем двадцать лет, с подросткового возраста вплоть до того дня, как он вышел из ворот тюрьмы на острове Терминал в Калифорнии с намерением никогда больше не попадать за решетку. (Многие из осужденных в относительно раннем возрасте, после тридцати, решают покончить с криминалом после выхода из тюрьмы, и это им удается.) Невысокий мужчина, не особенно примечательный физически, пяти футов шести дюймов (168 см) ростом и весом 130 фунтов (59 кг), Мэнсон обладал даром эмоционального восприятия. В тюрьме он научился играть на гитаре и даже писал кое-какую музыку. На свободу он вышел в середине 1960-х и сразу же погрузился в мир молодежной контркультуры, которая тогда расцветала на Западном побережье. Причем не только погрузился, но и постарался возглавить ее.
«Я видел, какого рода люди привлекали ребят, потому и стал одним из них», – сказал мне Мэнсон. Он, пожалуй, лучше самой молодежи понимал, кого и за что они уважают: загадочных личностей с длинными волосами и в сандалиях, пускающихся в запутанные рассуждения с метафизическими терминами, играющих на гитаре и поющих песни, смысл которых мало кто мог понять. Разгуливая по району Хейт-Эшбери в Сан-Франциско – сосредоточению «кислотной культуры» (ориентированной на потребление ЛСД) – и будучи старше типичных хиппи на дюжину лет, он легко привлекал к себе толпы последователей. «Я понимал, кого они хотят видеть, и стал этим человеком».
Вскоре у него были «бесплатная еда, бесплатное жилье, бесплатный секс, бесплатная наркота», и он стал своего рода «гуру». «Я стал негативом, отражением этих ребят», – говорил он мне, поясняя при этом, что если взять зеркало и посмотреть в него, то самого зеркала не видно, видно лишь отражение его блестящей поверхности. «Они искали себя самих, – заявлял Мэнсон. – Ну, я не такая уж великая личность, звезд с неба не хватаю. Мне пришлось воспользоваться своими мозгами». Его блестящие, гипнотизирующие глаза сослужили неплохую службу: оказалось, он мог контролировать молодых людей лучше других и заставлять их делать то, что им скажут. В пустыне неподалеку от Долины Смерти[19] он основал нечто вроде летнего лагеря для нестандартных молодых бунтовщиков. Сам он был старше их и за двадцать лет заключения освоил методы манипуляции. Он без труда ломал их психологическую защиту и требовал все больше, пока они не перешли к нарушениям закона и не совершили ряд серьезных преступлений.
Мэнсон утверждал, что не делал ничего особенного, а служил лишь отражением того, чем мечтали стать его последователи; что он не несет ответственности за их поступки и на самом деле «не знает, почему» оказался в тюрьме. Такое объяснение, конечно же, никуда не годилось, потому что Мэнсон отказывался принимать во внимание собственные психопатические наклонности и стремление к власти, но все же во время нашей беседы он превосходно описал некоторые приемы, с помощью которых оказывал влияние на окружавшую его молодежь. Понимание его способностей к манипулированию – ключ к пониманию того, чем руководствовались он и его ученики при совершении убийств. Он не прямо приказывал убивать – в чем обвинял его Буглиози[20], – но, скорее, создал атмосферу, в которой его ученики понимали, что нужно делать, чтобы угодить ему, и охотно ему угождали. В доме Ла-Бьянка перед совершением убийств Мэнсон сказал своим последователям, что уходит, потому что ему, как бывшему осужденному, не следует находиться на месте преступления, чтобы не нарушать условия досрочного освобождения. Его ученики поверили в такое объяснение.
В какой-то момент нашего интервью Мэнсон возбудился, прыгнул на стол, чтобы показать, как охранники контролируют заключенных в исправительных учреждениях. Я бы позволил ему немного побушевать, но Джон Конвей спокойно произнес: «Чарли, слезай со стола, сядь и веди себя прилично». В данном случае нежелание Конвея подыгрывать театральным выходкам Чарли было адекватным ответом, поскольку, спрыгнув со стола, Мэнсон уселся и стал еще более откровенно рассказывать о своей технике психологического контроля.
Ближе к концу интервью Мэнсон попросил меня дать ему что-нибудь, что он мог бы пронести в камеру; ему хотелось получить своего рода сувенир, который он «вырвал» у агента ФБР. Иначе, по его словам, никто бы не поверил ему, что он разговаривал с нами: ему пришлось бы многое объяснять, и это понизило бы его статус среди заключенных. Он схватил у меня значок ФБР, прижал к своей робе и стал изображать, как отдает приказы охранникам и другим заключенным. Я сказал, что он не может оставить его себе. Тогда Мэнсон восхитился старыми солнцезащитными очками «авиаторами», которые были у меня с собой, и я подумал, что на такую жертву могу пойти. Мэнсон взял их и положил в нагрудный карман, но предупредил, что охранники, возможно, обвинят его в краже – именно так и произошло. Охранники привели его обратно, причем по дороге он громко жаловался на порочность помыслов тех, кто способен обвинить его в мелком воровстве. Я с серьезным лицом подтвердил, что подарил эти очки. Охранники посмотрели на меня как на сумасшедшего. В их сопровождении Мэнсон удалился по коридору самой горделивой походкой и с нелепо сидящими на носу очками, скрывавшими зловещий взгляд. Не сомневаюсь, что в камере он хвастался перед другими заключенными, насколько ловко облапошил сотрудников ФБР. Это был прекрасный пример манипуляционных трюков Мэнсона. Для меня потеря очков и кратковременная потеря достоинства стали небольшой ценой для уникальной возможности проникнуть в разум убийцы.
В своей первоначальной поездке по тюрьмам я проследовал от тюрьмы Мэнсона по побережью Калифорнии до тюрьмы в Сан-Луис-Обиспо, чтобы взять интервью у Чарльза («Текса») Уотсона. Уотсон утверждал, что обрел в тюрьме Иисуса, что был спасен, но возродился и стал довольно известным проповедником: на его проповеди по воскресеньям, помимо заключенных, приходили и жители окрестных поселений. Честно говоря, складывалось впечатление, что ему удалось одурачить тюремную администрацию, и он расхаживал с таким видом, будто владел этим местом. Администрация считала его образцовым заключенным, делающим хорошее дело и твердо вставшим на путь перевоспитания. Я считал, что сомневаться в его хороших делах и помощи людям не приходится, хотя не был уверен, чем именно объясняется такое поведение – искренним обращением в веру или убеждением в том, что ему наконец-то предоставят досрочное освобождение.
Внешне Уотсон казался вполне нормальным человеком – по крайней мере мне, только что посетившему Серхана Серхана, Чарльза Мэнсона и Эда Кемпера. Он охотно признался, что на момент убийств Тейт[21] и Ла-Бьянка[22] был не в себе под воздействием наркотиков и психологическим влиянием Мэнсона; по его словам, если бы справедливость восторжествовала тогда, то его казнили бы сразу после суда. Но его пощадили, Сатана покинул его, а он был препровожден в руки Господа, и теперь он совершенно не тот человек, который совершал преступления.
В книге «Умрешь ли ты за меня?», написанной вместе с тюремным священником Рэем Хекстра, Уотсон возлагает всю вину на Мэнсона, утверждая, что Мэнсон приказывал ученикам убивать. Незадолго до убийства Тейт Мэнсон помог Уотсону выпутаться из трудной ситуации, убив обманутого ими чернокожего дилера, после чего сказал Уотсону в ответ убить нескольких «свиней» ради него. В беседе со мной Уотсон признался, что Мэнсон не давал ему прямых и однозначных приказов совершить убийство, но при этом не было сомнений в том, что Мэнсон понимал, что собираются сделать Уотсон и другие. Мэнсон не остановил их, а словно упивался, что все содеянное было ради него.