у в Куантико и в отдел по связям с общественностью и получил разрешение на то, чтобы она приехала и побеседовала со мной и другими сотрудниками Отдела поведенческого анализа.
Пат приехала, провела у нас целый день и захотела остаться на второй. Одна из привилегий агентов в Куантико заключается в том, что мы можем оставлять гостей на ночь в специальных гостевых комнатах, поэтому я зарезервировал ей такую комнату. Вечером мы в пивном зале беседовали с некоторыми полицейскими из Чикаго, которые приехали в Куантико на трехмесячные курсы. Было уже поздно, я захотел поехать домой, поэтому попросил чикагских полицейских проводить Пат до ее комнаты, когда они закончат беседу. Так получилось – согласно моему обычному «везению» – Пат заметил в пивном зале без сопровождающего ее агента некто, кто знал ее. Это оказался Джон Отто, свежеиспеченный заместитель директора Бюро, в свое время работавший сотрудником по персоналу в чикагском отделении. Он проходил мимо с группой других высокопоставленных сотрудников Бюро, включая директора Уэбстера и Кена Джозефа, тогдашнего руководителя Куантико. Джозеф пришел в раздражение от того, что некий посторонний человек расхаживает по Академии без сопровождения агента.
Утром Джозеф обрушился на главу отдела по связям с общественностью, который заявил, что не знает, что полицейский журналист делает в Куантико и почему расхаживает без надзора. Ко времени моего прибытия Джозеф пребывал в панике. Кто знает, что этот чертов журналист может написать о Куантико? Что если она напишет о том, как полицейские распивают пиво на территории ФБР? Создавалось впечатление, что дух Джона Эдгара Гувера до сих пор разгуливает по коридорам Куантико.
«Не будем играть в эти «если бы да кабы», – заявил я Джозефу, сидя в офисе и выслушивая его рассуждения. Я объяснил, что это была моя доброжелательно настроенная знакомая, что она работает над статьей, которая определенно выставит нас в положительном свете. Более того, прежде чем приглашать ее в Куантико, я договорился с начальством и с отделом по связям с общественностью. Если статья выйдет в негативном тоне, то у нас еще будет время обвинять меня во всех грехах, а до тех пор я считаю панику совершенно необоснованной. Будучи мне другом, Джозеф согласился с моей точкой зрения, но, покидая его кабинет, я чувствовал себя обязанным ему.
Передовая статья Пат Лидс, опубликованная 15 февраля 1980 года в газете Chicago Tribune, была названа «Исследование странных злодеяний» с подзаголовком «Малоизвестное отделение ФБР составляет профили причудливых убийц».
Она была написана в очень положительном тоне, насколько это возможно, и больше я не слышал никаких параноидальных вопросов о никем не сопровождаемых журналистах в Академии. Через информагентство статья была опубликована во многих газетах и стала поводом для публикации других статей, в том числе в таких ведущих изданиях, как The New York Times, People и Psychology Toda; меня стали приглашать на различные телевизионные и радиопрограммы. Интерес к теме пробудился огромный, потому что на тот момент Отдел поведенческого анализа был уникальным во всех правоохранительных органах. В полицейских департаментах Нью-Йорка и Лос-Анджелеса работали штатные психологи, но они не составляли регулярно профили преступников, как это делали мы.
Еще одна область, в которой меня можно назвать первопроходцем даже в большей степени, чем пропаганда профилирования в средствах массовой информации, – это установление связей с профессиональными кругами психиатров и специалистов по душевному здоровью. Мой интерес к психиатрии был частью общего стремления раздвинуть границы того, что традиционно считалось уделом ФБР. Я начал заниматься этим с середины 1970-х и занимаюсь до сих пор. Считаю, что определенно могу чему-то научиться у психиатров, психологов и других профессионалов, имеющих отношение к медицине, криминологии, обслуживанию тюрем и тому подобным сферам, и многие различные профессиональные организации были рады присутствию на их встречах и собраниях сотрудника ФБР. Всякий раз, как я выступал на какой-нибудь конференции в качестве представителя ФБР, зал был забит полностью. Что касается реакции, то я обнаружил, что разница между сотрудниками правоохранительных органов и психиатров заключается в том, что полицейские обычно просто сидят и слушают меня, иногда скрестив руки, едва ли не бросая мне вызов и словно предлагая рассказать нечто неизвестное для них, тогда как психиатры (возможно, по сформировавшейся за долгие годы обучения привычке) усердно что-то записывают в своих блокнотах.
Одно из первых выступлений на конференции психиатров было посвящено делу Монти Рисселла, которое заинтриговало меня с первых же минут, как я узнал о нем, – в основном потому, что если бы я составлял профиль неизвестного мне насильника и убийцы именно в то время, то совершенно точно ошибся бы. Количество и степень тяжести его преступлений говорили о том, что это мужчина под тридцать или тридцати с небольшим лет; если бы я рассказал или сообщил в письменном отчете об этом полицейским из Александрии в штате Вирджиния, то они принялись бы искать совершенно не того человека. На основании того, что мне тогда было известно об образе мыслей убийц, я бы сказал, что молодой человек, которому еще не исполнилось и двадцати лет, не мог совершить дюжину изнасилований и убить пять последних жертв. Но именно так и поступил Рисселл.
Как исследователь я научился тщательно анализировать информацию, противоречащую устоявшимся взглядам, в том числе и касающуюся Монти Рисселла. Проблемы Рисселла начались в юном возрасте, как и проблемы большинства описанных в книге преступников: он рос в психологически неблагополучной (дисфункциональной) семье, но «развитие» его, казалось, происходило более быстрыми темпами. Он начал насиловать женщин уже в четырнадцать лет; после суда его отправили в психиатрическую клинику для несовершеннолетних во Флориде; еще пять изнасилований он совершил, когда формально находился под опекой этого учреждения: одно в период временного освобождения, второе во время побега, а другие, когда проживал в этом учреждении – на парковке, в общественном бассейне и в подобных местах.
Через три недели после возвращения домой из психиатрической клиники Рисселлу предъявили обвинение в вооруженном ограблении, которое, по сути, было попыткой изнасилования. Судебное разбирательство длилось год, и судья назначил ему обязательное регулярное посещение психиатра в течение этого времени. К сожалению, работа с несовершеннолетними правонарушителями не входила в круг обычных профессиональных занятий этого психиатра.
Рисселл действительно регулярно посещал психиатра и – согласно отчетам специалиста – демонстрировал неплохой прогресс. Но этот прогресс был иллюзией. В тот же год Рисселл впервые убил одну из изнасилованных им женщин. Преступление было совершено неподалеку от его жилого комплекса. После судебного разбирательства по делу о грабеже Рисселл был условно освобожден с обязательством продолжать посещать психиатра. Никто из тех, кто расследовал ограбление, даже не заподозрил его в причастности к убийству.
Во время испытательного периода, продолжая посещать психиатра, Рисселл совершил еще четыре изнасилования и убийства рядом с жилым комплексом. Казалось, что в этих преступлениях нет какого-то определенного шаблона. Жертвы отличались друг от друга: некоторые были моложе, другим было уже за тридцать; некоторые были белыми, другие чернокожими; некоторые замужем, другие одинокими. Полиция продолжала искать какого-нибудь заезжего человека, а Рисселла арестовали скорее не в результате логических рассуждений, а в результате случайного обыска его автомобиля. Он признался в убийствах и был осужден на пять пожизненных сроков. И только после пары лет в тюрьме он рассказал о двух предыдущих изнасилованиях, которые совершил, находясь в психиатрическом заведении.
Я брал интервью у Рисселла в тюрьме; мне показалось, что он умеет неплохо выражать свои мысли и не против поделиться подробностями преступлений; он излагал любопытные подробности о мотивации и об образе мыслей, возводя их к детским переживаниям. Он согласился принять участие в Проекте по исследованию личности преступника и снабдил нас неплохими данными. Например, вспомнил, почему отпустил одну из жертв изнасилования. По его словам, она сказала, что ей нужно заботиться о больном раком родственнике. В семье Рисселла тоже был больной раком, поэтому он оставил ее в живых. Согласно нашей терминологии, он проявил настолько личный интерес к жертве, что уже не смог деперсонализировать и убить ее.
Именно такой информацией о Рисселле я поделился с группой судебных психологов в Чикаго в начале 1980-х годов. Демонстрируя слайды с фотографиями Рисселла на экране, я выступал перед профессиональной аудиторией численностью человек в восемьдесят. Бросив взгляд на дверь, я увидел сцену, напоминающую фрагмент мультфильма: в дверь заглянул какой-то проходящий мимо мужчина, затем он пошел дальше, но потом в проеме снова появилась его голова, а за ней и все туловище. Войдя в аудиторию, он сел на передний ряд у кафедры и продолжил затаив дыхание внимать моим словам. На лекции я рассказал, что Рисселл насиловал и убивал, регулярно посещая психиатра, но психиатр не понял, что Рисселл откровенно врет ему о своем прогрессе. Я назвал это свидетельством манипулятивных способностей организованных убийц. Согласно моему мнению, проблема заключалась в том, что традиционная психиатрия исторически полагалась на слова самого пациента о своем психическом здоровье, на то, что пациент будет правдиво рассказывать врачу обо всем, что происходит с ним и что он испытывает в процессе терапии. В судебной же психиатрии научились не полагаться исключительно на высказывания самого пациента и пользоваться внешними источниками, судебными отчетами и тому подобными материалами, постоянно ставя под сомнение достоверность того, что пациент рассказывает о своей жизни и поступках.
Пока я так рассуждал, лицо зашедшего в аудиторию во время лекции и сидевшего в первом ряду мужчины постепенно серело и покрывалось потом. К концу моего выступления дополнительный свет погас, и люди стали выходить из аудитории. Вспотевший и бледный мужчина, явно чем-то озабоченный, подошел ко мне и сказал, что ему нужно поговорить со мной.