Подобного переосмысления требуют и отношения между революционным подпольем и правительственным аппаратом, которые обычно рассматриваются как две антагонистические силы, разделенные баррикадами и находившиеся в состоянии непримиримой борьбы.
В действительности все обстояло гораздо сложнее.
Прежде всего не следует забывать, что многие участники революционного движения рекрутировались как из чиновничьих, так и из офицерских семей. В результате этого нередко передний край борьбы между двумя названными выше силами проходил через отдельные семьи, что вело к сглаживанию антагонизма, а порой открывало возможность использования членов таких семей в интересах революционного подполья.
В свою очередь некоторые «бунтари» не только уходили в бизнес, но и поступали на государственную службу, делали военную карьеру. При этом они не порывали полностью связи с друзьями молодости и могли оказывать им те или иные услуги.
Необходимо также учитывать, что пореформенная эпоха характеризовалась процессом, который современники выразили словами: «Падает власть земли, растет власть денег». В результате этого происходило возрастание зависимости чиновничества и офицерства от буржуазии, среди которой, как мы уже могли убедиться, были не только Разуваевы и Колупаевы, но и Саввы Морозовы. Оказывавшие революционному подполью денежную помощь, последние для его поддержки могли использовать свое влияние и в чиновничьем мире, и в офицерской среде.
Нельзя не считаться и с тем, что по законам военного искусства любая армия может рассчитывать на успех только в том случае, если она имеет «своих людей» в лагере противника. Поэтому революционные партии сами стремились к проникновению как в армию, так и в правительственные учреждения. В одних случаях они использовали для этого либерально-оппозиционные и даже радикальные настроения отдельных представителей чиновничества и офицерства, в других — неудовлетворенные или же оскорбленные национальные чувства, в третьих — корыстолюбие. Свою роль в данном случае могли играть и другие факторы.
На нижних этажах власти
Проще всего революционному подполью было найти «своих людей» на низших этажах власти. Решение этой задачи на Кавказе упрощалось тем, что здесь они в значительной степени были заполнены выходцами из местного населения, многие из которых сохраняли в душе чувство национальной неудовлетворенности и были способны протянуть руку своим соплеменникам, даже если те считались неблагонадежными.
Кроме того, жалованье низших служащих было таково, что даже самая скромная денежная сумма являлась для них соблазнительной, что делало многих из них готовыми за небольшое вознаграждение отступать от своих должностных обязанностей. Массовое распространение взяточничества на Кавказе нашло свое отражение во многих источниках как неофициального, так и официального происхождения. Широкое распространение коррупции среди бакинских чиновников констатировала, например, в 1905 г. Комиссия сенатора Кузьминского{1}, а 31 января 1907 г. начальник Бакинского ГЖУ вынужден был признать «страшное взяточничество» даже среди чинов полиции{2}.
Сведений о связях чинов местной полиции и других органов местной власти на Кавказе с революционными партиями много. Не имея возможности привести на страницах этой книги все подобные случаи, которые удалось выявить, ограничимся в качестве иллюстрации только некоторыми из них.
Как мы уже знаем, первой женой И. В. Джугашвили была Е. С. Сванидзе, мать которой Сепора Григорьевна происходила из рода Двали{3}. Ее брат Спиридон находился на государственной службе, но сумел выслужить лишь чин губернского секретаря (XII класс по Табели о рангах). Первая его жена имела фамилию Бакрадзе, вторая происходила из княжеского рода Геловани. От одного из этих браков С. Г. Двали имел сына Рафаила{4}, который до 1900 г. занимал должность переводчика Шоропанского уездного правления, после чего стал приставом Сенакского уезда{5}, в 1906–1907 гг. был переведен на такую же должность в Кутаисский уезд{6}, не позднее 1908 г. назначен помощником начальника Шоропанского уезда{7}, а 1917 г. встретил на посту помощника начальника Сенакского уезда{8}. По свидетельству Мананы Рафаэловны Двали, ее дед Рафаил Спиридонович был знаком с И. В. Джугашвили и однажды то ли способствовал его освобождению из-под стражи, то ли помог ему избежать ареста{9}.
Подобные связи с революционным подпольем имел капитан Иосиф Станиславович Согоров, принадлежавший к той самой батумской семье, из которой вышли упоминавшиеся выше Григорий, Евгения и Олимпиада Согоровы. В начале 900-х гг. Иосиф Станиславович занимал пост ланчхумского участкового пристава{10}, в 1907 г. мы его видим в должности помощника зугдидского{11}, а в 1908 г. — сенакского уездного начальника{12}.
В 1905 г. внимание жандармов привлек пристав Заречного полицейского участка в городе Кутаисе Нерсес Еремеевич Тер-Антонов, который поставил свою подпись под петицией с требованием созыва Учредительного собрания{13}, что, несомненно, свидетельствовало о его революционных настроениях. Несмотря на это, он не только продолжал оставаться в прежней должности{14}, но и пошел в гору. Согласно показаниям А. Корсидзе, с революционным подпольем поддерживал отношения Лаврентий Бежанович Махарадзе{15}, который в 1900–1907 гг. занимал должность пристава в Кутаисе и Кутаисском уезде{16}. Имеются сведения, что с революционным подпольем был связан Варден Васильевич Келбакиани, ставший позднее помощником озургетского, потом — сенакского{17}, не позднее 1908 г. — кутаисского уездного начальника и в 1915–1917 гг. — начальником Лечхумского уезда{18}.
Своим человеком для революционного подполья был князь Леван Георгиевич Джандиери (р. ок. 1845). Долгое время он занимал пост тифлисского уездного начальника{19}, потом был переведен на должность тифлисского полицмейстера{20}, в 1906–1909 гг. являлся начальником Сухумского окружного управления{21}, после чего в чине генерал-майора вышел в отставку и вошел в правление Тифлисского дворянского банка{22}. Почти с самого начала возникновения партии социалистов-федералистов Л. Г. Джандиери являлся ее членом{23}. Умер он в конце 1922 г. в Тифлисе. Сообщение о его смерти, подписанное женой, было опубликовано на страницах печатного органа грузинских коммунистов газеты «Заря Востока»{24}.
Особую известность на Кавказе приобрел горийский уездный начальник Давид Иванович Бакрадзе. Он родился 4 января 1871 г. и происходил из дворян Рачинского уезда Кутаисской губернии. Его отца звали Иван Самсонович (ум. 1900), а мать — Мелания Георгиевна (урожденная Григорьева; р. ок. 1842){25}.
Почти вся семья Д. И. Бакрадзе была связана с революционным движением. Его брат Константин, учитель тифлисской гимназии, 27 августа 1905 г. был привлечен к следствию по обвинению в революционной пропаганде среди солдат, 21 октября 1905 г. амнистирован, но от революционной деятельности не отошел, 27 марта 1907 г. за принадлежность к руководству Военного союза партии эсеров на Кавказе был арестован и выслан в Астрахань, откуда в мае 1908 г. бежал{26}. В руководство названного Военного союза входили его сестры Александра и Елена, арестованные 11 мая 1907 г. 1 марта 1908 г. Елена бежала и разыскивалась полицией{27}. Александра, ставшая женой студента юридического факультета Московского университета Георгия Константиновича Махвиладзе{28}, 9 апреля 1909 г. была приговорена Кавказским военно-окружным судом к шести годам каторги{29}, которую отбывала в Нерчинске{30}. Младший брат Д. И. Бакрадзе Георгий занимал пост пристава Душетского уезда. 21 сентября 1906 г. его арестовали. Во время обыска у него нашли прокламации и нелегальную литературу, но 3 октября 1906 г. начатое против него дело было закрыто. Позднее он служил в Сигнахе акцизным чиновником{31}. Сестра Д. И. Бакрадзе Мария стала женой секретаря Борчалинского уездного правления Хелаева, который, по данным полиции, «не получая жалованья за свою агентуру от Бакрадзе, составил шайку разбойников» и принял участие в ограблении боржомской почты{32}.
С 1882 по 1885 г. Д. И. Бакрадзе обучался в Шушинском, а с 1885 по 1887 г. — в Тифлисском реальном училище, из которого вышел, не закончив пятый класс. В 1894 г. мы видим его на посту секретаря Ахалцихского уездного правления. Здесь за растрату денег он был привлечен к дознанию, которое, по всей видимости, не имело для него последствий{33}. В 1900–1903 гг. он служил под началом Константина Захаровича Шаншиева{34} в Сигнахе сначала в качестве секретаря уездного управления{35}, затем стал участковым приставом{36}. В 1905 г. перешедший к этому времени с должности начальника Сигнахского уезда на должность начальника Борчалинского уезда К. З. Шаншиев забрал Д. И. Бакрадзе к себе и сделал его своим младшим помощником{37}. По данным полиции, занимая этот пост, Д. И. Бакрадзе брал взятки, призывал население к вооружению и сам раздавал оружие. По телеграмме губернатора он был отстранен от занимаемой должности и в конце 1906 — начале 1907 г. привлечен к новому дознанию, которое тоже завершилось безрезультатно{38}, причем материалы этого расследования вскоре оказались утраченными{39}.
После этого К. З. Шаншиев, который к этому времени стал начальником Тифлисского уезда, снова взял его к себе на должность помощника, а затем содействовал назначению его горийским уездным начальником{40}. Как явствует из сохранившихся материалов, заняв этот пост, Д. И. Бакрадзе создал вооруженный отряд из 20 человек и поставил во главе его Васо Немсадзе, «разыскиваемого как командира боевой дружины Боржомской организации социал-демократов»{41}. Молва обвиняла Д. И. Бакрадзе также в причастности к ограблению Душетского казначейства{42}.
Осенью 1908 г. против него началась новая кампания. А поскольку в Горийском уезде располагалось имение великого князя Михаила Николаевича Боржоми и назначение должностных лиц в уезде согласовывалось с ним, прежде чем посягнуть на Д. И. Бакрадзе, помощник наместника на Кавказе Н. Л. Петерсон не позднее 28 сентября 1908 г. беседовал на эту тему с самим великим князем Николаем Михайловичем{43}. Только после этого 7 ноября 1908 г. Д. И. Бакрадзе был арестован и 16 июня 1909 г. приговорен к ссылке в Тобольскую губернию на 3 года{44}.
19 сентября Д. И. Бакрадзе додал прошение о помиловании{45}, 20 ноября Тифлисское ГЖУ поставило Департамент полиции в известность о том, что Д. И. Бакрадзе «согласно предписания Тифлисского комендантского управления от 27 октября с. г. за № 7713 с разрешения наместника е. и. в. на Кавказе 27 октября из-под стражи освобожден и отдан на поруки и. д. тифлисского губернского предводителя дворянства кн. Туманова»{46}.
24 января 1911 г. Тифлисская судебная палата сообщила Тифлисскому ГЖУ о том, что к ней поступило новое дело о подсудности Д. И. Бакрадзе{47}. Однако и на этот раз разбирательство закончилось ничем. 17 августа 1911 г. тифлисский губернатор уведомил Департамент полиции о том, что он постановил переписку о Д. И. Бакрадзе прекратить, а обвиняемого от всякой административной ответственности освободить{48}.
Одна из особенностей Кавказа заключалась в том, что здесь не существовало земского самоуправления. Поэтому если в Европейской России одним из оплотов либеральной оппозиции являлись земства, на Кавказе подобную роль играли городские думы.
В Поти, через который в основном осуществлялся экспорт чиатурского марганца, с 1895 по 1915 г. должность городского головы занимал бывший народник Н. Я. Николадзе, который, как мы знаем, являлся двоюродным братом Г. Ф. Здановича и шурином редактора журнала «Квали» Г. Е. Церетели{49}.
В Батуме, через который шел основной поток экспортируемой нефти, с 1902 по 1916 г. городским головой избирался бывший народник князь Иван (Николай) Захарович Андроников (1863–1944).
С революционным движением был связан и его брат Георгий (1858–1928), жена которого Елена Захарьевна Завриева (1870–1944) являлась сестрой члена партии «Дашнакцутюн» Давида Захаровича Завриева. Одна сестра И. З. Андроникова, Нина (1861–1942), находилась замужем за народником князем Ильей Георгиевичем Джорджадзе (р. 1861), вторая, Елена (1873–1956), — за Георгием Ивановичем Бакрадзе (1875–1939). Отец И. З. Андроникова Захарий Иессеевич (1829–1905) владел известным винодельческим заводом «Мелани», на складе которого в Тифлисе работал бухгалтером Миха Бочаридзе. Семья Андрониковых находилась в близких отношениях с семьей представителя фирмы Круппа на Кавказе Константина Логгиновича Вахтера. Эта близость была скреплена браком сына И. З. Андроникова Иессея (1893–1937) на дочери К. Л. Вахтера Елене (1894–1938){50}.
Кутаисским городским головой с 1901 по 1911 г. был руководитель местной организации партии кадетов Давид Арчилович Лордкипанидзе{51}, находившийся в близких деловых отношениях с Г. Ф. Здановичем{52}.
В Баку в последнее десятилетие XIX в. обязанности городского головы исполнял упоминавшийся ранее в качестве члена Совета съезда нефтепромышленников Христофор Сергеевич Антонов{53}. После его ухода с этой должности в городской думе началась чехарда. В 1903–1904 гг. городским головой был Александр Иванович Новиков (1861–1913){54}. Его мать Ольга Алексеевна (урожденная Киреева) (1840–1925) получила известность как хозяйка светского салона и неофициальный полпред России в Лондоне, а дядя по матери А. А. Киреев — как один из лидеров славянофилов второй половины XIX — начала XX в.{55} Закончив в 1878 г. Лицей цесаревича Николая, а в 1882 г. — Московский университет{56}, А. И. Новиков некоторое время находился на службе, затем посвятил себя общественной деятельности: входил в партию эсеров{57}, был членом Радикальной партии{58}.
В Тифлисе с 1891 по 1895 г. городскую думу возглавлял бывший народник Павел Александрович Измайлов{59}. В 1895–1905 гг. здесь вокруг кресла городского головы тоже развернулась борьба{60}, которая завершилась избранием на этот пост князя Василия Николаевича Черкезова{61}.
Ставший преемником В. Н. Черкезова Александр Иванович Хатисов вспоминал: «До меня городским головой в Тифлисе был грузинский князь Черкезов, помощником которого я состоял в течение трех лет и могу сказать, что он-то и начал исключительную роль посредничества между властью и революционными партиями. Я продолжал эту роль, исполняя ее в течение десяти лет»{62}.
Бывший выпускником медицинского факультета Харьковского университета, занимавший пост тифлисского городского головы с 1910 по 1917 г.{63}, А. И. Хатисов не только являлся братом упоминавшегося выше бакинского заводчика и видного деятеля партии «Дашнакцутюн» К. И. Хатисова, но и сам «входил в состав Тифлисского комитета партии „Дашнакцутюн“ и собирал деньги на революционные цели»{64}. «Любимец наместницы, — характеризовал А. И. Хатисова С. С. Спандарян, — всей администрации, благословляемый армянским католикосом, экзархом Грузии, поздравляемый охранным отделением, сыскной полицией и комендантским управлением, пьющий за здоровье русского воинства, одновременно дашнакцукан, эсдек и кадет»{65}. Среди лиц, с которыми А. И. Хатисов был знаком и поддерживал отношения, он позднее называл большевиков Ф. Махарадзе, Б. Мдивани, М. Орахелашвили, С. А. Тер-Петросяна (Камо), Н. Элиаву{66}.
Если до 1910 г. А. И. Хатисов был заместителем князя В. Н. Черкезова{67}, то с 1910 г. заместителем А. И. Хатисова на посту городского головы стал бывший народник князь Александр Михайлович Аргутинский-Долгоруков{68}. В состав Тифлисской городской управы входили и другие лица, связанные с революционным подпольем{69}.
Неудивительно поэтому, что пост секретаря городской управы с 1894 по 1908 г. занимал бывший народоволец Степан Федорович Чрелаев{70}, в 1908–1914 гг. — член партии «Дашнакцутюн» Михаил Александрович Джабар{71}, долгое время работал в городской думе и бывший месамедист Степан Алексеевич Дандуров{72}.
С революционным подпольем имели связи не только органы городского самоуправления, но и органы городского управления.
6 октября 1908 г. тифлисская охранка получила агентурную информацию, которая гласила: «Помощник полицмейстера Канделаки состоит в партии социал-демократов и укрывает революционеров»{73}. На этом сообщении имеется пометка: «Поручено сотруднику обследовать более подробно»{74}. Однако это никак не появлияло на положение Канделаки{75}, и вплоть до 1917 г. он продолжал оставаться в кресле помощника тифлисского полицмейстера{76}.
Еще более любопытная ситуация складывалась в Кутаисе. Когда в конце 1905 — начале 1906 г. здесь начались массовые аресты, бывшему одним из руководителей Имеретино-Мингрельской организации РСДРП Б. Бибинейшвили удалось, по его словам, спастись от расправы только «благодаря влиянию жены уездного начальника Дадешкелиани на кутаисского полицмейстера». «В продолжение трех дней, — вспоминал Б. Бибинейшвили, — меня скрывали в полицейском участке, и на требование казаков не выдавали, говоря, что уже „увезли“»{77}. В 1905–1906 гг. кутаисским уездным начальником был князь Георгий (Джансох) Тенгизович Дадешкелиани[92]{78}, а кутаисским полицмейстером — капитан Александр Иванович Климентов{79}.
Преемником капитана А. И. Климентова стал Павел Николаевич Зубов. По показаниям А. Корсидзе, П. Н. Зубов не только был знаком с участниками тифлисской экспроприации, но и некоторое время сохранял у себя на квартире захваченные деньги. «В 1907 г. он был устранен от занимаемой должности и привлечен к следствию по обвинению в преступлениях, предусмотренных 351, 352, 354, 356, 362, 373, 410 и 451 ст. Уложения о наказаниях»{80}.
Став полицмейстером, П. Н. Зубов сделал своим помощником уже упоминавшегося выше пристава Нерсеса Еремеевича Тер-Антонова{81}, который позднее был перемещен на должность помощника зугдидского уездного начальника{82}, а затем вернулся в Кутаис, занял кресло полицмейстера и находился в нем с 1909 по 1914 г.{83} Подобным же образом сложилась судьба Лаврентия Бежановича Махарадзе, который заменил Н. Е. Тер-Антонова на посту кутаисского полицмейстера и оставался в этой должности до, 1917 г.{84}.
Таким образом, во главе кутаисского городского полицейского управления на протяжении десяти предреволюционных лет находились лица, прямо или опосредованно связанные с революционным подпольем.
В губернских канцеляриях
Оппозиционные и революционные настроения проникали не только в среду чиновничества, но и в среду духовенства.
Достаточно вспомнить, сколько участников революционного движения вышло из стен Тифлисской православной духовной семинарии. Среди них были многие лидеры грузинской социал-демократии: С. С. Девдориани, С. Джибладзе, И. В. Джугашвили, С. Джугели, Н. Н. Жордания, Л. З. Кецховели, Ф. И. Махарадзе, М. Г. Цхакая и т. д.{1} В то же время немало воспитанников, зараженных революционными или же оппозиционными идеями, хотя и надевали рясу, не только продолжали поддерживать отношения со своими товарищами, ушедшими в революционное движение, но и оказывали им посильную помощь.
Когда в 1900 г. начались репрессии против участников железнодорожной забастовки в Тифлисе, жандармы получили информацию о том, что некоторые из ее руководителей скрываются в стенах монастыря, находившегося в предместьях города: «Негласным путем были получены сведения, что уволенные за беспорядки рабочие и помощники машинистов, всего от 50 до 70 человек, скрываются около или в самом монастыре Святого Георгия… Есть основания предполагать, что там происходят все совещания и что там находится и типография»{2}.
Одним из проявлений оппозиционности православного духовенства Грузии было стремление значительной ее части к независимости грузинской православной церкви от Святейшего Синода. О степени распространения подобных настроений свидетельствует тот факт, что 11 октября 1905 г. грузинское дворянство направило к наместнику специальную депутацию, которая вручила ему петицию с требованием автокефалии грузинской церкви{3}.
Еще в большей степени подобные настроения были распространены среди армянского духовенства. Данное обстоятельство явилось одной из причин принятия правительством 12 июня
1903 г. решения о секуляризации имущества армянской церкви. Этим предполагалось подорвать экономическое влияние армянского духовенства и сделать его более покладистым, однако эффект оказался совершенно иным. Армянская церковь почти полностью перешла в оппозицию, царскому правительству и встала на путь широкой поддержки революционного движения.
Характеризуя сложившееся положение, главноначальствующий гражданской частью на Кавказе князь Г. С. Голицын 13 мая 1904 г. писал министру внутренних дел В. К. Плеве:
«Истинным главою и вдохновителем этого движения является сам патриарх-католикос, именем которого и действуют заправилы движения», а «имеющееся в Вагаршанате отделение Кавказского армянского революционного комитета в своей деятельности фактически слилось с легально существующей канцелярией католикоса, через посредство которой поддерживается связь между католикосом и революционерами»{4}.
А вот письмо заведующего полицией на Кавказе генерала Е. Н. Ширинкина от 9 января 1906 г.: «Армянский католикос выдал дашнакистам особые книжки за своей печатью для сбора денежных пожертвований в пользу пострадавших в Турции армян. В действительности же собранные таким путем суммы поступают в распоряжение организации „Дашнакцутюн“»{5}.
Стремясь расколоть армянское духовенство, правительство, с одной стороны, вынуждено было в 1905 г. пойти на возвращение армянской церкви ее имущества, а с другой стороны, усилило против наиболее непримиримых его представителей карательные действия. В частности, по обвинению в связях с партией «Дашнакцутюн» был предан военному суду архимандрит С. Корюн, занимавший пост секретаря католикоса. Характеризуя предъявленное ему обвинение, начальник Тифлисского ГЖУ полковник А. М. Еремин 23 октября 1908 г. писал в Департамент полиции:
«По имеющимся в делах вверенного мне управления сведениям, архимандрит Корюн состоял членом Елисаветпольского Центрального комитета партии „Дашнакцутюн“ и в то же время, числясь и в организации „Паторик“ при Эчмиадзинском Синоде, председателем коего состоит известный своею революционной деятельностью епископ Ашот, — является одним из самых крупных и вредных деятелей в местной организации „Дашнакцутюн“. По агентурным сведениям, Корюном были утверждены смертные приговоры ротмистру корпуса жандармов Апелю, подполковнику пограничной стражи Быкову, шушинскому полицмейстеру подполковнику Сахарову, прапорщику Лоладзе и многим другим. Особенно Корюном преследовались армяне, не признававшие авторитета партии „Дашнакцутюн“, которых по инициативе Корюна было убито значительное число»{6}. Авторы «кавказского запроса» утверждали, что «через его руки прошло на покупку оружия 60 000 руб.»{7}.
Несмотря на существование уличавших архимандрита Корюна фактов, состоявшийся в Елисаветполе под председательством генерал-майора Николая Алексеевича Рулицкого военный суд признал выдвинутые против него обвинения необоснованными и вынес оправдательный приговор. 9 ноября 1908 г. А. М. Еремин телеграфировал в Департамент полиции: «Протест подан. Корюн арестован. Случае вторичного оправдания будет административно выслан. Полковник Еремин». Высылать Корюна в административном порядке не понадобилось — новый суд закончился для него обвинительным приговором{8}.
До революциии существовало мнение, что оппозиционно настроенные студенты-юристы шли в адвокаты, а карьеристы и консерваторы — в прокуроры. Однако в рассматриваемое время прокуратура тоже испытывала на себе дыхание времени.
В 1905 г. внимание органов политического сыска привлек к себе Александр Михайлович (Моисеевич) Харсон (р. ок. 1880). В 1898 г. закончил 3-ю тифлисскую гимназию, в которой, кстати, учился вместе с А. И. Хатисовым, получил юридическое образование и в 1903–1904 гг. начал свою карьеру с должности судебного пристава Горийского мирового суда{9}, а в 1905 г. был назначен помощником прокурора Кутаисского окружного суда{10}.
Появившись в Кутаиси, А. М. Харсон стал организатором Союза чиновников и служащих, который поставил перед собой в качестве цели борьбу за улучшение положения государственных служащих. 29 ноября 1905 г. в здании окружного суда состоялся митинг чиновников, на котором был принят устав этого Союза, составленный чиновником Кутаисского управления земельных имуществ Бахтадзе.
В 1905 г. в Кутаисском управлении земельных имуществ служили два человека с такой фамилией: Сергей Лукич, бывший младшим надзирателем за казенными и оброчными статьями Кутаисского управления земельных и государственных имуществ, и Варлаам Маркович, младший помощник делопроизводителя этого же управления{11}.
Тогда же, в 1905 г., скандальную известность приобрел начальник А. Харсона — прокурор Кутаисского окружного суда Николай Александрович Толпыго. Молва приписывала ему самые невероятные вещи. Так, 27 декабря 1905 г. Министерство юстиции запросило Тифлисскую судебную палату: «Телеграфируйте, действительно ли кутаисский прокурор принимал участие постройке баррикад»{12}. Служебное расследование не подтвердило участия прокурора в строительстве баррикад{13}, но признало факт его «полевения» в 1905 г. Не исключено, что на результаты этого расследования повлияло покровительство Н. А. Толпыго со стороны председателя Тифлисской судебной палаты Александрова-Дольника{14}, с которым Н. А. Толпыго был хорошо знаком еще по Киеву, где они оба служили до этого{15}.
Революционные партии стремились иметь своих людей не только в органах полиции и прокуратуры, но и в местах заключения.
Одним из них был смотритель Баиловской тюрьмы в Баку Мамед-Расул Валиев. 14 марта 1904 г. арестант этой тюрьмы Дмитрий Урушадзе подал прошение, в котором обвинил М.-Р. Валиева в том, что с его ведома он, Д. Урушадзе, за время пребывания под стражей «разов семь был переодетым в городе»{16}. 15 апреля бакинский губернатор обратился со специальным письмом к бакинскому уездному начальнику, в котором, отметив, что «подобные жалобы на М. Валиева повторяются неоднократно», предложил начать расследование{17}. Тогда оно закончилось безрезультатно{18}. Однако 5 июня 1907 г. в канцелярии бакинского градоначальника появилось новое «Дело по обвинению и. д. смотрителя Бакинской тюрьмы к. р. Валиева в незаконных действиях по службе»{19}. На этот раз ему было предъявлено обвинение «в совершении подлогов, вымогательстве, побоях, истязаниях, подстрекательстве к убийству и преступлениях, предусмотренных 129 ст. Уголовного уложения»{20}.
Из воспоминаний явствует, что обвинения М.-Р. Валиева в связях с революционным подпольем действительно были обоснованными{21}. «Начальником Бакинской тюрьмы тогда был Валиев Мамед-Расул, — вспоминал И. П. Надирадзе, — по слухам, якобы его жена была членом организации эсеров»{22}. В сентябре 1908 г. Департамент полиции получил сведения о том, что, «войдя в сношения с начальником тюрьмы Валиевым, который получил за это 800 руб., Бочка (Буду Мдивани. — А.О.) вывез [террориста] Майсурадзе из тюрьмы»{23}.
А вот воспоминания рабочего М. Кирочкина, арестованного 11 сентября 1905 г. в Баку на проходившей там конференции местной социал-демократической организации: «Жгенти удалось договориться с управляющим завода [К. И.] Хатисова Н. Н. Дорфманом, который был хорошо знаком со смотрителем арестантского дома Велиевым, и Дорфман уговорил Валиева за 150 руб. заменить трех человек из нас. Первым был заменен тов. Лядов. Замена происходила так: Дорфман приехал на фаэтоне якобы в гости к смотрителю с человеком, который должен был заменить тов. Лядова, с тов. Лефасом по кличке Святой… Тов. Лефас через черный ход спустился к нам, а товарищ Лядов взамен его поднялся через двор к смотрителю и, выйдя с Дорфманом через парадный ход, уехал, точно так заменили и двух других: тов. Алешу Джапаридзе и Нико Сакварелидзе»{24}.
М.-Р. Валиев не представлял собой исключение. Имеются сведения, что услуги арестантам оказывали бакинский тюремный попечитель Гутнер{25}, начальник бакинской тюрьмы Алексеев{26}, главный надзиратель этой же тюрьмы Павлов{27} и некоторые другие надзиратели. По воспоминаниям И. Бокова, в 1908 г. было подкуплено сразу же несколько жандармов и привратников бакинской тюрьмы{28}. О подкупе надзирателей бакинской тюрьмы писал и И. П. Надирадзе{29}.
В 1909 г. перед судом предстали бывший заведующий Метехским тюремным замком И. Д. Джавахишвили, его помощник и шесть надзирателей, все они обвинялись в «нерадении по службе»{30}.
Несомненный интерес для характеристики порядков в некоторых местах заключения представляют воспоминания упомянутого выше М. Кирочкина. «В Карской тюрьме, — отмечал он, — нам сиделось недурно. Смотритель-грек, по-видимому, примыкал к социалистам-революционерам, прокурор был большим либералом, загнанным в Каре из Киевской губернии как ненадежный элемент[93], причем мы получали каждый день от Карской организации гнчакистов и дашнаков молоко и даже вино; почти каждый день, после трех часов, приезжали с прокурором много либеральной публики послушать наши революционные песни и посмотреть, что за люди большевики, камеры наши не запирали, и мы большую часть времени проводили во дворе»{31}.
«Своих людей» революционное подполье имело и в других губернских учреждениях. Так, в литературе уже получила известность фамилия бывшего народника Федора Михайловича Снегирева{32}, которого М. Гурешидзе называл «покаявшимся народовольцем»{33}. С 1901 по 1904 г. Ф. М. Снегирев занимал должность помощника{34}, а с 1904 по 1906 г. — начальника Управления государственных имуществ Кутаисской губернии{35}. К рассматриваемому времени он отошел от политической деятельности, но продолжал поддерживать контакты с неблагонадежными лицами, а некоторые из них служили в возглавляемом им управлении{36}.
Осенью 1906 г. жандармы произвели обыск на квартире чиновника тифлисского губернского правления князя Петра Григорьевича Бебутова (1869–1940){37} и обнаружили у него листовки местной социал-демократической организации{38}.
Осенью 1909 г. Тифлисское охранное отделение получило агентурное донесение, в котором говорилось: «В настоящее время в канцелярии генерал-губернатора в Тифлисе есть один партийный служащий»{39}. Пока не удалось обнаружить документов, связанных с расследованием этого факта. А поэтому остается неизвестным, смогла ли охранка установить личность этого служащего и если да, то кто это был.
В том же 1909 г. бакинская охранка получила сведения о том, что старший фабричный инспектор Бакинской губернии Александр Никитич Семенов не только входил в состав местной организации РСДРП, но и возглавлял ее финансовую комиссию{40}.
Если, несмотря на многочисленные заявления и агентурные данные о связях М.-Р. Валиева с революционными партиями, он долгое время оставался на своем посту, то объяснение этому нужно искать только в одном — в покровительстве ему со стороны вышестоящих чиновников.
Мы уже видели, что «либерализм» смотрителя Карской тюрьмы дополнялся «либерализмом» местного прокурора. Но, оказывается, что этой «болезнью» страдали и другие должностные лица Карской области.
По воспоминаниям М. Кирочкина, который встретил в тюрьме 17 октября 1905 г., на следующий же день к ним приехали комендант крепости, жандармский полковник, правитель губернской канцелярии и сам генерал-губернатор Карской области, они поздравили заключенных с победой и объявили политическим арестантам об их освобождении{41}.
В 1905–1906 гг. комендантом Карской крепости был Генерального штаба генерал-майор Евгений Васильевич Коленко. Единственным жандармским полковником на территории Карской области являлся начальник Эриванского ГЖУ Василий Александрович Бабушкин. Однако, вероятнее всего, М. Кирочкин имел в виду его помощника по Карской области ротмистра Стахия Семеновича Каминского. Пост правителя канцелярии военного губернатора Карской области в 1905–1906 гг. занимал статский советник Владимир Алексеевич Богословский. А обязанности военного губернатора Карской области в 1905 г. исполнял генерал-майор Алексей Александрович Самойлов{42}.
Как бы экстравагантно ни выглядел этот эпизод, он не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло летом 1905 г. в Кутаисской губернии. 6 июня ее губернатором стал агроном по профессии Владимир Александрович Старосельский, возглавлявший до этого Сакарский плодопитомник{43}.
Уже само по себе это назначение не может не вызвать удивления. В разгар революционного кризиса во главе одной из самых неспокойных губерний России назначается человек, не имеющий бюрократического опыта. Но главное заключается в другом. Когда о политической благонадежности кандидата на должность губернатора было запрошено местное ГЖУ, последовал ответ, из которого явствовало, что в упомянутом питомнике на протяжении многих лет находили прибежище неблагонадежные лица, а сам В. А. Старосельский четыре раза подвергался обыскам. И хотя ни один из них не дал уличающих его материалов, Кутаисское ГЖУ не сомневалось в его политической неблагонадежности{44}.
В. А. Старосельский происходил из черниговских дворян и был внуком Семена Старосельского, который имел двух сыновей: Александра и Дмитрия. Дмитрий Семенович Старосельский сделал успешную карьеру и закончил свою службу помощником наместника на Кавказе. У него было семь детей: Русудан, Нина, Кетевана, Тамара, Гиви, Всеволод и Семен. Русудан стала женой князя Д. З. Меликова, а Нина — женой Иосифа Ивановича Шаликашвили и бабушкой известного американского генерала Джона Шаликашвили{45}.
Александр Семенович (ок. 1840–1874) был женат на Камиле Яновне Домбровской и имел двух сыновей: Владимира (р. 1860) и Юлиана (р. 1866). Владимир родился в 1860 г., Юлиан — в 1866 г. Оба принимали участие в студенческом движении{46}. Причем Юлиан Александрович долгое время находился под негласным надзором полиции{47}. Закончив Петровскую сельскохозяйственную академию, В. А. Старосельский стал агрономом в Сакарском питомнике виноградных лоз, а затем и его руководителем{48}.
По некоторым данным, когда ему было предложено кресло губернатора, он обратился за советом к местной организации РСДРП, членом комитета которой в это время являлся И. В. Джугашвили, и получил ее одобрение{49}.
Таким образом, 6 июля 1905 г. во главе одной из губерний царской России оказался социал-демократ{50}. В результате Имеретино-Мингрельский комитет РСДРП получил возможность не только черпать информацию из ГЖУ, так как его начальник обязан был еженедельно докладывать губернатору о положении дел в губернии, но и оказывать влияние на кадровые назначения в губернии по линии МВД.
«Старосельский, — вспоминал С. И. Кавтарадзе, — поддерживал связь и советовался с Кутаисским комитетом РСДРП, и все его действия координировались и согласовывались с нами»{51}. Вдумайтесь в эти слова: губернатор, согласовывавший и координировавший «все свои действия» с революционным подпольем.
Пребывание В. А. Старосельского в губернаторском кресле оказалось непродолжительным. 10 января 1906 г. он был отстранен от должности{52} и отправлен в Тифлис. Здесь до 28 января он находился под домашним арестом{53}. В начале февраля 1907 г. последовали новый арест и новое освобождение{54}, после чего В. А. Старосельский отправился в Лондон и в качестве гостя под фамилией Старов принял участие в V съезде РСДРП. Эпизод тоже неординарный. Бывший губернатор на съезде нелегальной партии!{55} Вернувшись со съезда, В. А. Старосельский поселился в Кубанской области{56}.
Одним из тех, кто покровительствовал ему, был тифлисский губернский предводитель дворянства князь Давид Захарович Меликов (Меликашвили), жена которого приходилась двоюродной сестрой В. А. Старосельскому{57}. В то же время Д. З. Меликов состоял в родстве с князем Петром Дмитриевичем Святополк-Мирским{58}, занимавшим в 1904–1905 гг. пост министра внутренних дел{59}.
Когда Д. З. Меликов умер, П. Д. Святополк-Мирский телеграфировал: «Опечален кончиной покойного 40-летнего друга». Как сообщалось в печати, подобные телеграммы пришли от князей Алексея и Николая Дмитриевичей Оболенских, князей Георгия Дмитриевича и Прокопия Левановича Шервашидзе, барона Нольде, Александра Зиновьева, семьи Милютиных, Сергея Юльевича и Матильды Ивановны Витте, княгини Оболенской, графини Зарнекау, Джунковского и т. д.{60}.
«Гроб покойного, — сообщали газеты, — был вынесен из церкви наместником графом И. И. Воронцовым-Дашковым, тифлисским губернатором М. А. Лозинским, тифлисским губернским предводителем дворянства князем Д. А. Багратион-Давидовым, кутаисским губернским предводителем дворянства князем С. Д. Церетели и замещающим место тифлисского городского головы А. И. Хатисовым»{61}.
Все это дает основание думать, что определенное отношение к назначению В. А. Старосельского могли иметь, с одной стороны, некоторые представители грузинской аристократии, с другой — представители либерально настроенной части бюрократической элиты в столице.
Окружение наместника
Связи революционного подполья не ограничивались губернскими учреждениями. «Своих людей» оно имело не только среди чиновников канцелярии наместника, но и в его ближайшем окружении.
Когда 26 февраля 1905 г. было восстановлено Кавказское наместничество{1}, во главе него был поставлен граф И. И. Воронцов-Дашков, с 1881 по 1897 г. занимавший пост министра императорского двора{2}. Его помощником по военной части стал генерал-лейтенант Яков Дмитриевич Малама, помощником по гражданской части — Николай Александрович Султан-Крым-Гирей, заведующим полицией на Кавказе — генерал-майор Евгений Никифорович Ширинкин{3}. В состав Совета при наместнике вошли: Николай Федорович Джунковский (от Министерства финансов), Владимир Ромулович Завадский (от Министерства юстиции), Яков Сергеевич Медведев (от Министерства земледелия и государственных имуществ), Иустин Васильевич Мицкевич, директор канцелярии наместника Николай Леонидович Петерсон, Николай Иванович Прибиль и Василий Гаврилович Устругов (от Министерства внутренних дел){4}.
С 1905 по 1917 г. в управлении Кавказским наместничеством произошли большие изменения. Учитывая, что после 1910 г. пребывание И. В. Сталина на Кавказе имело эпизодический характер, ограничимся только первыми пятью годами существования наместничества.
Мы уже знаем, что когда в 1906 г. кутаисский губернатор В. А. Старосельский был отстранен от власти, его почти сразу же арестовали. Но столь же скоро он снова оказался на воле. Кто же помог ему? Вспоминая этот эпизод, он сам позднее признавался, что ему удалось освободиться «благодаря хлопотам генерала Маламы». «Я был спасен от ареста и как только освобожден, сейчас же стал нелегальным»{5}.
Заслуживает внимания и преемник Я. Д. Маламы генерал-лейтенант Николай Павлович Шатилов{6}. Сам Н. П. Шатилов вне подозрений, но его брат Владимир, тоже посвятивший себя военному делу, был обвинен С. Дегаевым в принадлежности к «Народной воле» и арестован. Доказать это обвинение не удалось, но продолжать службу В. П. Шатилову пришлось в Сибири, и только затем он получил возможность поселиться на Кавказе{7}. По всей видимости, обвинения С. Дегаева не были лишены оснований, так как уже в советское время фамилия В. П. Шатилова была включена в биобиблиографический справочник «Деятели революционного движения в России»{8}.
Н. А. Султан-Крым-Гирей являлся непосредственным начальником В. А. Старосельского, и без консультации с ним вряд ли могло состояться назначение последнего на должность губернатора. В дореволюционной печати Н. А. Султан-Крым-Гирей прямо обвинялся в связях с некоторыми революционными деятелями{9}. Конкретных и убедительных данных на этот счет пока обнаружить не удалось, но есть основание утверждать, что Н. А. Султан-Крым-Гирей имел связи в либерально-оппозиционных кругах. Об этом свидетельствует его причастность к подготовке банкета 31 декабря 1904 г. в Тифлисе. Именно он первоначально должен был председательствовать на нем, и только потом, видимо, после того как ему стал известен текст подготовленной резолюции, он предпочел уклониться от председательствования{10}.
5 апреля 1906 г. Н. А. Султан-Крым-Гирея на посту помощника наместника по гражданской части заменил Иустин Васильевич Мицкевич{11}. Черносотенная печать тоже обвиняла его в связях с революционным движением. Насколько они были обоснованными, еще предстоит выяснить. Но характерен следующий факт. Когда В. А. Старосельский, покинув Тифлис, обосновался в Екатеринодаре и было установлено его местонахождение, кубанский генерал-губернатор обратился в канцелярию наместника с запросом о возможности его ареста. 9 февраля 1908 г. Ф. А. Засыпкин как чиновник особых поручений при наместнике представил этот запрос И. В. Мицкевичу, но последний разрешения на арест не дал, потребовав компрометирующие В. А. Старосельского документы{12}, хотя существовавшие тогда правила позволяли санкционировать арест не только на основании документов, но и на основании агентурных данных.
12 февраля 1908 г. была получена телеграмма П. А. Столыпина: император надеется, что В. А. Старосельский арестован. 14 февраля И. В. Мицкевич запросил Ф. А. Засыпкина: арестован ли В. А. Старосельский на основании имеющихся у Вас данных? На следующий день последовал ответ: не арестован, ждем указаний. После этого И. В. Мицкевич предложил наместнику проект телеграммы: вопрос об аресте представлен на усмотрение министра внутренних дел. И это после напоминания П. А. Столыпина о необходимости ареста В. А. Старосельского и ссылки при этом на императора. Кубанский генерал-губернатор снова запрашивает наместника: нет ли препятствий для ареста. И только 21 февраля И. И. Воронцов-Дашков дал разрешение на арест{13}.
Между тем за день до этого в Екатеринодаре к В. А. Старосельскому на квартиру явился «один из его доброжелателей и конфиденциально сообщил», что его собираются арестовать. Получив такое сообщение, В. А. Старосельский немедленно перешел на нелегальное положение, добрался до Петербурга, оттуда на пароходе — до Гельсингфорса и через несколько дней был в Париже{14}. Таким образом, если в 1906 г. освобождению В. А. Старосельского из-под ареста способствовал один помощник наместника, то в 1908 г. спас от ареста другой его помощник.
6 сентября 1909 г. Иустин Мицкевич был отправлен в отставку. Его преемником стал гофмейстер тайный советник Эммануил Александрович Ватаци, который до этого занимал пост товарища министра внутренних дел{15}.
Перевод из столицы на Кавказ представлял для Э. А. Ватаци почетную ссылку. Причина ее пока неизвестна. Можно лишь отметить, что он принадлежал к числу тех чиновников, которые с симпатией относились к либерально-оппозиционному движению. Более того, когда в свое время редакция журнала «Освобождение» рассылала свое издание губернаторам, он, в отличие от большинства из них, прежде чем передать его в местное жандармское управление, регулярно знакомился с содержанием журнала{16}. Э. Ватаци имел с либеральным лагерем и личные связи. Дело в том, что его жена (урожденная Мертваго), приходилась сестрой одному из активных деятелей либеральной оппозиции А. П. Мертваго{17}.
По свидетельству бывшего чиновника Министерства иностранных дел В. Б. Лопухина, «в бытность на Кавказе Ватаци связался с крупным капиталистом-нефтяником Лианозовым и по оставлении службы в наместничестве стал заниматься его делами»{18}. Действительно, после ухода в отставку Э. А. Ватаци вместе с С. Г. Лианозовым принимал участие в делах таких коммерческих предприятий, как Русско-персидское лесопромышленное и торговое акционерное общество{19} и Товарищество «Братьев Мирзоевых»{20}.
О том, как на посту помощника наместника по гражданской части Э. А. Ватаци боролся с революционным движением, мы можем судить по воспоминаниям. «Аракелян, — писал член ЦК партии „Гнчак“ А. Гаспарян, имея в виду редактора газеты „Мшак“ Амбарцума Аракеляна, — как и главный редактор „Мшак“ А. Калантар, были в близких отношениях с „либеральным“ помощником „либерального“ наместника Воронцова-Дашкова сенатором Ватаци, через которого они спасли от преследований не только меня, но и других, многих, очень многих „политических преступников“, смягчали их участь»{21}.
В 1903 г. в поле зрения Департамента полиции оказался тайный советник Яков Сергеевич Медведев, который заведовал на Кавказе казенными имуществами. 7 октября 1903 г. Тифлисскому охранному отделению было дано распоряжение установить за ним наружное наблюдение. Это наблюдение, по всей видимости, ничего не дало{22}. Между тем 22 декабря 1904 г. Тифлисское охранное отделение проинформировало Департамент полиции о том, что проживавшая в Тифлисе и служившая в Управлении государственных имуществ учительница Ида Львовна Волкович, «родственница известной эсерки Краснянской», состоит «в переписке с заграничными революционными деятелями, корреспонденция которых адресуется на имя уполномоченного Министерства государственных имуществ Я. С. Медведева»{23}. Производилось ли в связи с этим какое-либо расследование, остается неизвестным. Я. С. Медведев продолжал занимать свой пост{24}.
Между тем 11 февраля 1905 г. Департамент полиции сообщил Тифлисскому охранному отделению: «Как выяснено ныне агентурным путем, для поддержания деловых сношений со своими единомышленниками Ленин намерен пользоваться собственными конспиративными адресами, из коих относящимися к г. Тифлису являются нижеследующие: Страховое общество „Кавказ и Меркурий“[94], уполномоченный Министерства земледелия и государственных имуществ тайный советник Яков Сергеевич Медведев (получает литературу и дает деньги)»{25}. Умер Я. С. Медведев в Советской Грузии 19 марта 1923 г. Сообщение о его смерти было опубликовано на страницах газеты «Заря Востока»{26}.
С мая 1905 г. членом Совета наместника был Николай Федорович Джунковский (р. 1862).{27}. Закончив Пажеский корпус, с 1882 по 1887 г. находился в лейб-гвардии Уланском полку, выйдя в отставку, служил по ведомству Министерства финансов в Харьковской, Тверской, Московской и Курской губерниях{28}.
Еще в молодые годы Н. Ф. Джунковский познакомился с семьей полковника Владимира Ивановича Винера и вскоре женился на его дочери Елизавете, сестра которой Цицилия стала женой князя Д. Хилкова, проделавшего эволюцию от толстовства к анархизму, а затем состоявшего в партии эсеров{29}. Д. Хилков был сыном Елены Петровны Джунковской, которая приходилась Николаю Федоровичу двоюродной сестрой. В свою очередь Н. Ф. Джунковский находился в родстве с эсером графом Алексеем Иосифовичем Доррером, на квартире у которого в Вологде в 1911 г. несколько дней скрывался собравшийся бежать из ссылки И. В. Джугашвили{30}.
На почве увлечения толстовством Н. Ф. Джунковский, Д. Хилков и сестры Е. В. и Ц. В. Винер сблизились с некоторыми представителями не только либеральной оппозиции, но и революционного подполья[95]. Так, в Москве в круг их общения входил присяжный поверенный Николай Константинович Муравьев{31}, бывший одним из руководителей московского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»{32}. В 1905 г. он играл видную роль в Союзе инженеров и был причастен к подготовке вооруженного восстания в Москве{33}, а в 1917 г. возглавил Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства по выяснению злоупотреблений царских министров{34}. Ставший 22 октября 1915 г. сенатором{35}, Н. Ф. Джунковский умер 19 декабря 1916 г.{36} Его жена скончалась в 1928 г. Сообщение о ее смерти было опубликовано на страницах газеты «Заря Востока»{37}.
Интересную фигуру в окружении И. И. Воронцова-Дашкова представлял действительный статский советник Евгений Густавович Вейденбаум (р. 1845){38}. На протяжении ряда лет он исполнял обязанности управляющего князя Георгия Михайловича Шервашидзе и по этой причине был своим человеком в его семье. Из переписки с последним явствует, что они оба осуждали существовавшие в России до 1905 г. порядки, сравнивая их с восточной деспотией. Это дает основание рассматривать Е. Г. Вейденбаума как представителя либеральной бюрократии{39}.
Е. Г. Вейденбаум находился в дружеских отношениях с семьей доктора Николая Ильича Воронова, который в прошлом отдал дань народничеству и принимал участие в распространении герценовского «Колокола», а его дети стали социал-демократами. Юрий Николаевич Воронов с 1895 г. учился в Монпелье за счет князя Г. М. Шервашидзе с обязательством по возвращении быть его управляющим. Людмила Николаевна Воронова в 1903 г. являлась связной секретаря ПК РСДРП Елены Стасовой{40}.
Показательно также то, что объектом увлечения Е. Г. Вейденбаума стала служащая Управления Закавказской железной дороги Лихневич, входившая в состав Тифлисской организации РСДРП. Называя эту фамилию, Михаил Иосифович Климиашвили писал: «Оказывается, Лихневич была гражданской женой директора канцелярии наместника Вейденбаума и о каждом нашем шаге сообщала ему. После смерти Вейденбаума остались две тетради его дневников (хранятся в доме старого революционера Миха Карцевадзе), в которых Вейденбаум с желчью говорит о движении 1905 г. и лично обо мне»{41}.
Какую бы желчь Е. Г. Вейденбаум не изливал в своем дневнике, u важно другое — он находился в приватных отношениях с человеком, который являлся участником революционного движения.
Таким образом, мы видим, что граф И. И. Воронцов-Дашков окружил себя помощниками, многие из которых отличались либеральными убеждениями или же имели как опосредованные, так и прямые связи с революционным подпольем. Не случайно, видимо, П. А. Столыпин обвинял графа И. И. Воронцова-Дашкова в особом «оптимистическом отношении» к партии «Дашнакцутюн» и «армянам вообще»{42}, а в одном из агентурных донесений говорилось: «Партийные члены возлагают какие-ю большие надежды на наместника»{43}.
Возвращаясь в этой связи к истории с В. А. Старосельским, нельзя не обратить внимание на то, что в освобождении его 28 января 1906 г. из-под домашнего ареста принимал участие личный секретарь И. И. Воронцова-Дашкова, который не только выразил «ему желание графа», чтобы он покинул Кавказ, не только «обещал ему охрану до границы Закавказья», но и «передал Владимиру Александровичу некоторую сумму на расходы по отъезду». Не был ли этим «личным секретарем» И. И. Воронцова-Дашкова его адъютант Лазарьянц, который, по сведениям Кавказского районного охранного отделения, являлся членом партии «Дашнакцутюн»?{44}
Самого И. И. Воронцова-Дашкова трудно заподозрить в оппозиционности{45}. Достаточно сказать, что, получив текст Манифеста 17 октября 1905 г., он не хотел верить в то, что Николай II мог подписать такой документ, а когда ему стало известно о подготовке указа 21 октября 1905 г. о политической амнистии, он добился нераспространения его на Кавказ{46}. Но заслуживает внимания вопрос о зависимости графа от тех сил, которые находились в оппозиции к правительству.
Здесь прежде всего следует отметить, что нефтеносные земли И. И. Воронцова-Дашкова в Баку разрабатывала компания «Братья Нобель»{47}. Именно Э. Л. Нобель в конце 1905 — начале 1906 г., предоставив конторе графа И. И. Воронцова-Дашкова 25-тысячный кредит, спас ее от финансового банкротства{48}. Обращает на себя внимание также тот факт, что управляющим нефтепромыслами самого графа был Л. А. Туманов{49}, а контора нефтепромышленной фирмы наместника находилась в доме Ашурбековых{50}, один из представителей семейства которых — Иса-бек Ашурбеков — как мы уже знаем, входил в руководство мусульманской социал-демократической организации «Гуммет».
Оценивая позиции, которые занимал И. И. Воронцов-Дашков, необходимо также учитывать те настроения, которые существовали внутри грузинской аристократии и с которыми ему трудно было не считаться.
Прежде всего это касается возникших к началу XX в. внутри грузинского дворянства стремлений к предоставлению Грузии той или иной формы государственности. По данным Тифлисского охранного отделения, особую роль среди грузинских националистов играли князья Иван Гивич Амилахвари и Георгий Александрович Багратион-Давидов{51}, а «все назначения националистов» производились «при помощи находящегося в Петербурге некоего князя Накашидзе»{52}.
Сделавший успешную военную карьеру и имевший одно из высших воинских званий, звание генерала от инфантерии, князь И. Г. Амилахвари принадлежал к известному в Грузии аристократическому роду, крепостными крестьянами которого являлись родители Е. Г. Геладзе{53}. И. Г. Амилахвари был женат на правнучке одного из руководителей антирусского восстания 1804 г., князя Элизбара Георгиевича Эристави, княжне Анне Александровне Эристави (1848–1934), брат которой Шалва (Владимир) (1863–1923) состоял в браке с княжной Екатериной Георгиевной Абашидзе (1872–1930), сестрой помощника председателя Совета съезда марганцепромышленников и одного из лидеров партии социалистов-федералистов, Ивана (Кита) Абашидзе{54}.
Заслуживают внимания и другие родственные связи И. Г. Амилахвари. Взяв в жены княжну Нину Николаевну Шервашидзе (1887–1938), его сын Константин (1877–1948) породнился с семьей князя Николая Александровича Шервашидзе, одна сестра которого, Мария, была причастна к «Народной воле» и несколько лет провела в ссылке, вторая, Елизавета, стала женой известного народника Михаила Кайхосровича Кипиани, третья, Екатерина (1857–1929), находилась замужем за князем Александром Григорьевичем Цулукидзе (1844–1897), племянником которого по матери являлся известный большевик А. Г. Цулукидзе. Старшая дочь И. Г. Амилахвари Нина (1873–1933) вышла замуж за князя Николая Александровича Туманова (1864–1921), видимо, брата управлявшего нефтепромыслами И. И. Воронцова-Дашкова Л. А. Туманова, а младшая, Марта (1875–1937), — за военно-морского врача Владимира Матвеевича Туркия (1873–1948), находившегося в родстве с Минадорой Игнатьевной Туркию, отец которой входил в правление Потийского общества взаимного кредита, а мужем был предприниматель-революционер, социалист-федералист Акакий Мефодиевич Хоштария.
Родственные связи князей И. Г. Амилахвари и И. Г. Абашидзе в некоторой степени символизировали единство националистически настроенной части грузинского дворянства и марганцепромышленной элиты. Одним из важнейших вопросов, в котором сталкивались интересы этой элиты и интересы правительства, был вопрос о распределении прибыли, создаваемой марганцедобывающей промышленностью. Вот только один пример. До февраля 1909 г. пуд марганца в Поти оценивался в 19,6 коп. Из них только установленные государством железнодорожные тарифы составляли 9,9 коп., т. е. более 50 % экспортной цены{55}. Это делало марганцепромышленников заинтересованными или в ограничении власти императора, т. е. в конституции, или в предоставлении Грузии автономии, или же в завоевании ею полной независимости от России.
На этой почве складывалась возможность союза между определенной частью националистически настроенного дворянства, марганцепромышленниками и революционным подпольем.
Один из первых шагов в этом направлении был сделан в начале марта 1899 г., когда в Кутаисе состоялось «особое частное совещание из всех находящихся в это время в Кутаисе дворян» для обсуждения вопроса о праздновании 100-летия включения Грузии в состав России, принявшее решение выдвинуть в связи с предстоящим юбилеем требование распространения на Кавказ земского самоуправления{56}. Составление всеподданнейшего адреса с подобным требованием было поручено комиссии, в которую кроме уездных предводителей дворянства вошли князь Т. А. Дадешкелиани, Г. Ф. Зданович, Г. Коркашвили, князь А. М. Кочакидзе, князь Вл. Микеладзе, князь Д. А. Микеладзе, А. Т. Нанейшвили, князь П. А. Туманов, С. Ф. Хундадзе, С. Г. Церетели{57}.
Сразу же бросается в глаза, что из десяти поименованных лиц четверо (Г. Ф. Зданович, Д. А. Микеладзе, А. Т. Нанейшвили и С. Ф. Хундадзе) имели революционное прошлое, причем трое из них представляли Совет съезда марганцепромышленников. П. А. Туманов, по всей видимости, был братом Л. А. и Н. А. Тумановых, а Г. Коркашвили — сыном Луки Давидовича Коркашвили и Нины Яковлевны Николадзе, сестры Н. Я. Николадзе. Князь Семен Георгиевич Церетели, с 1898 г. занимавший пост губернского предводителя дворянства, приходился троюродным братом поэту, марганцепромышленнику князю А. Р. Церетели, который фигурирует в картотеке Департамента полиции как социалист-федералист{58}. Князь В. С. Микеладзе находился в браке с княжной Пелагеей Григорьевной Цулукидзе, которая имела сестру Олимпиаду, бывшую матерью известного большевика А. Г. Цулукидзе{59}. К этому следует добавить, что князь Александр Максимович Кочакидзе был женат на княжне Екатерине Отиевне Дадиани, двоюродной сестре уездного предводителя дворянства князя Н. Н. Дадиани, паспортом которого, как мы уже знаем, пользовался Камо{60}.
В ноябре 1900 г. в Кутаисе на совещании в доме Г. Ф. Здановича князь Давид Александрович Микеладзе поднял вопрос о необходимости добиваться отделения Грузии от России, после чего эта идея стала пропагандироваться среди грузинской интеллигенции{61}. 24 апреля 1901 г. Д. А. Микеладзе огласил специальную записку с обоснованием этой идеи на заседании губернского дворянского собрания{62}. Тогда, судя по всему, она не получила поддержки. Но прошло три с половиной года, и все изменилась.
1 апреля 1905 г. состоялось чрезвычайное собрание дворян Тифлисской губернии. Председательствовать на этом собрании было доверено князю А. И. Джамбакур-Орбелиани{63}. Сын князя Ивана Мамуковича Джамбакур-Орбелиани и княжны Марии Дмитриевны Святополк-Мирской, он состоял в родстве с князем Петром Дмитриевичем Святополк-Мирским, получившим известность в 1904–1905 гг. на посту министра внутренних дел{64}.
Тифлисское губернское дворянское собрание приняло всеподданнейший адрес, в котором говорилось:
«…Дворянство высказывает свое глубокое убеждение, что мирное и культурное развитие грузинского народа возможно лишь при условии признания за Грузией, этой неотъемлемой частью Русского государства, добровольно связавшей свою судьбу с его судьбой, права на управление законами, установленными местным представительным собранием, избираемым путем всеобщей, прямой, тайной и равной для всего населения Грузии подачи голосов»{65}.
Тифлисское дворянство недвусмысленно ставило возможность дальнейшего «мирного развития» Грузии в зависимость от предоставления ей самой широкой автономии. Это был скрытый ультиматум.
9–11 апреля 1905 г. под председательством князя С. Д. Церетели состоялось чрезвычайное дворянское собрание Кутаисской губернии{66}. На этом собрании Д. В. Мдивани, который, как мы знаем, занимал должность секретаря Совета съезда марганцепромышленников, огласил проект принятого единогласно всеподданнейшего адреса. В нем выражалась солидарность с подобным же адресом тифлисского дворянства и говорилось, что единственным средством успокоения «может служить лишь признание за Грузией, состоящей из Тифлисской и Кутаисской губерний, Батумской области, Сухумского и Закатальского округов, права управляться законами, установленными местным представительным собранием путем всеобщей, прямой, тайной и равной для всего населения Грузии подачи голосов»{67}.
Для разработки программы реформ дворянское собрание избрало комиссию, более половины членов которой прямо или опосредованно были связаны с марганцедобывающей промышленностью, среди них, в частности, находились товарищ председателя Совета съезда марганцепромышленников князь Иван Георгиевич Абашидзе и секретарь этого совета Ясон Фомич Бакрадзе{68}.
«Все пути ведут в Рим»
Революционное подполье имело связи с представителями власти не только на Кавказе, но и в других губерниях империи, в том числе в самой столице, причем на самых разных этажах власти.
По данным Департамента полиции, «действиями боевой дружины киевской группы социалистов-революционеров» руководила «Рейнбот Мария Платоновна — жена члена Совета министра финансов»{1}. Об этом же позднее писал в своих воспоминаниях жандармский генерал А. И. Спиридович{2}. В «Адрес-календаре Российской империи» на 1904 г. фигурирует только один член Совета министра финансов с такой фамилией — действительный статский советник Александр Евгеньевич Рейнбот{3}.
Жена сенатора Дмитрия Александровича Калмыкова Александра Михайловна (урожденная Чернова), не только была «второй матерью» легального марксиста, позднее редактора журнала «Освобождение» и члена ЦК партии кадетов Петра Бернгардовича Струве[96], но и принимала активное участие в организации газеты «Искра», причем, по некоторым данным, участвовала в финансировании ее издания и созыва II съезда РСДРП{4}.
Известный анархист князь Д. Хилков находился в родстве с министром путей сообщения князем М. И. Хилковым и товарищем министра внутренних дел В.Ф.Джунковским{5}. Отец Зинаиды Шадурской, которая была сотрудником редакции журнала «Освобождение»{6} и находилась в приятельских отношениях с А. М. Коллонтай{7}, достиг должности товарища министра{8}. Социал-демократ Георгий Александрович Соломон являлся племянником члена Государственного совета{9}, а один из руководителей партии эсеров, выходец из богатой помещичьей семьи Алексей Михайлович Устинов — племянником премьера и министра внутренних дел П. А. Столыпина{10}.
Князь Сергей Дмитриевич Урусов был женат на Софье Владимировне Лавровой, племяннице известного народника П. Л. Лаврова. Ее родственницы Екатерина и Ольга Николаевна Лавровы принимали участие в революционном движении. В декабре 1905 г., когда С. Д. Урусов занимал пост товарища министра внутренних дел и руководимое при его участии министерство встало на путь подавления революции, Екатерина и Ольга скрывались в Москве от преследования полиции в доме своего высокопоставленного родственника{11}.
Другим источником связей между правительственным лагерем и революционным подпольем было рекрутирование чиновников из революционной среды. Для многих временем бунтарства было время пребывания в стенах учебных заведений. Позднее некоторые «бунтари» взрослели, отходили от революционной деятельности, поступали на службу и делали успешную карьеру. Помощником начальника Управления казенных железных дорог в чине генерал-майора встретил революцию 1917 г. Юрий Владимирович Ломоносов (р. 1876){12}. Сенатором закончил свой жизненный путь Владислав Ромуальдович Завадский (1840–1910){13}. Должности товарища министра финансов достиг Владимир Иванович Ковалевский{14}, товарищем министра стал Николай Андрианович Неклюдов (1840–1896){15}.
Были среди чиновников лица, которые хотя и не принимали участия в политической жизни, но находились в скрытой оппозиции к царскому режиму, поддерживали контакты с представителями либеральной оппозиции и по разным причинам готовы были оказывать поддержку революционному подполью. Так, в 1903 г. для получения «Искры» в Петербурге использовался адрес директора правления АО Московско-Виндавско-Рыбинской железной дороги А. Н. Пургольда{16}, а также адрес секретаря при обер-прокуроре Правительствующего Сената статского советника Виктора Эмильевича Дандре{17}. В 1905 г. в Петербурге на квартире статского советника Константина Петровича Фан-дер-Флита хранились нелегальная литература, шрифт и оружие{18}.
Из воспоминаний бывшего начальника Петербургского охранного отделения генерала А. В. Герасимова явствует, что когда им был завербован в качестве секретного сотрудника один из лидеров партии эсеров, Е. Ф. Азеф, к тому времени уже имевший длительный опыт сотрудничества с Департаментом полиции, «ему бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех передвижений царя. Все изменения, которые вносились в план царской поездки, в каком бы секрете они ни держались, немедленно становились известными Азефу, который обо всех них получал извещения путем условных телеграмм. Азеф даже бравировал этой своей осведомленностью и почти посмеивался над Герасимовым, который этого рода новости узнавал позднее Азефа, хотя по своему положению должен был быть в курсе всех этих вопросов, так как именно на нем лежала основная забота о безопасности царя»{19}.
Было проведено расследование утечки информации. «Результаты этого расследования, — писал известный историк Б. И. Николаевский, — заставили Герасимова схватиться за голову: все говорило за то, что информатором Азефа был не какой-либо второстепенный чиновник (именно на это надеялся Герасимов, начиная свое расследование), а лицо весьма и весьма высокопоставленное. Принимать какие бы то ни было меры против него на свою собственную ответственность Герасимов, конечно, не мог и решил сделать конфиденциальный доклад обо всем этом деле Столыпину. Последний долго отказывался верить. По его настоянию была произведена дополнительная проверка полученного результата, которая только подтвердила первоначальный вывод: означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства <…>. Казалось, правительство не имело ни права, ни возможности мириться с подобным положением. И тем не менее после долгих размышлений Столыпин дал указание не давать делу никакого движения»{20}.
Показательно, что даже в эмиграции А. В. Герасимов не решился назвать фамилию этого чиновника, отметив лишь, что по своему положению это был «почти член Совета министров». Это дает основание думать, что упоминаемый сановник занимал должность товарища министра{21}.
Более пристального и объективного внимания заслуживает фигура первого премьер-министра России Сергея Юльевича Витте. Рисуя образ царского бюрократа, его биографы{22} до сих пор сознательно или бессознательно отбрасывают все то, что не вписывается в создаваемую ими картину: связи С. Ю. Витте с крайне оппозиционными и даже революционными элементами в молодости{23}; привлечение его в 1870 г. к следствию по делу о студенческой кассе, едва не завершившееся ссылкой, о чем мы знаем пока только с его собственных слов{24}; существовавшие в свое время слухи о финансировании им газеты «Искра»{25}; признание бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина, что, потеряв в 1903 г. портфель министра финансов, С. Ю. Витте предлагал ему физическое устранение Николая II{26}; документы, которыми будто бы располагал В. К. Плеве, о его связях с революционным подпольем и причастности его к подготовке покушения на императора{27} или же о его принадлежности к масонству{28}; подозрения относительно его связей с Г. Гапоном до 9 января 1905 г. и непонятные контакты с ним после Кровавого воскресенья{29}; обвинения его в поддержке леворадикальной газеты «Сын отечества»{30}; его участие в имевшей политический характер благотворительности{31}; существовавшие в придворных кругах подозрения о его причастности к организации Всеобщей октябрьской стачки 1905 г.{32}; скрытые контакты с членами Петербургского Совета рабочих депутатов 1905 г.{33}, а затем воздействие на суд с целью облегчения их участи{34}; сочувственные высказывания относительно социалистических идей{35}, уверенность в неизбежности попыток их практического осуществления{36}; высокую оценку моральных качеств участников революционного движения{37} и т. д.
Те же самые процессы, которые втягивали в революционное движение выходцев из семей высокопоставленного чиновничества, захватывали и военную среду.
Народовольцы, связанные с А. И. Ульяновым, позднее эсеры братья А. А. и С. А. Никоновы были сыновьями адмирала{38}. Известный социал-демократ, один из создателей и руководителей газеты «Искра», позднее меньшевик А. Н. Потресов вышел из семьи генерал-майора{39}. Сыном генерал-майора являлся известный эсер А. Д. Покотилов (1879–1904), брат которого Дмитрий входил в правление КВЖД, затем состоял русским посланником в Китае, а сестра Александра находилась замужем за тайным советником, товарищем министра финансов П. М. Романовым{40}. Дочь генерала от инфантерии М. А. Домонтовича Александра Михайловна получила известность как видная большевичка под фамилией своего первого мужа, генерал-майора В. Л. Коллонтай{41}. Дочерью генерала от инфантерии, являвшегося амурским военным губернатором, а затем помощником начальника Главного штаба, была эсерка Мария Аркадьевна Беневская{42}.
Точно так же, как и в чиновничьей среде, вчерашние бунтари достигали высоких чинов и должностей на военной службе. Генеральские эполеты выслужили Викентий Викентьевич Ждан-Пушкин (1824–1895) и Владимир Александрович Обручев (1836–1912). Михаил Георгиевич Альтфатер, отец известного «красного адмирала», закончил свою военную карьеру в чине генерал-лейтенанта и в должности товарища генерал-фельдцейхмейстера, а Николай Николаевич Обручев (1830–1904) стал генералом от инфантерии, начальником Главного штаба (1881–1897 гг.) и членом Государственного совета{43}. Всего же с 1816 по 1917 г. в революционном движении участвовало около 1500 офицеров{44}.
Имеются воспоминания, из которых явствует, что весной 1905 г. на квартире присяжного поверенного Сергея Петровича Елисеева состоялось учредительное собрание Всероссийского офицерского союза, который вскоре создал свои отделения в Астрахани, Выборге, Луге, Варшаве и Ярославле. В столице работа велась в лейб-гвардии Егерском и лейб-гвардии Финляндском полках{45}.
Как вспоминал С. И. Гусев (Драбкин), весной 1905 г. большевики получили предложение о координировании своей деятельности от группы офицеров, представитель которых «сообщил, что у них существует в противовес гвардейской-офицерской организации „Лига белого орла“ такая же „Лига красного орла“ и что цель этой последней заключается в том, чтобы свергнуть Николая и добиться конституции»{46}.
К одной из подобных организаций, по всей видимости, принадлежал офицер Генерального штаба, позднее генерал Василий Федорович Новицкий{47}.
А вот что писал один из руководителей военной организации ЦК большевиков в 1917 г., К. Механошин: «…Военная организация сумела проникнуть своими щупальцами не только в войсковые части и на военные склады, но и в такие учреждения, как Генеральный и Главный штабы. В других центральных учреждениях — интендантском, квартирном и особенно в Г[лавном] А[ртиллерийском] Управлении] — мы имели не только единичных товарищей, но и целые ячейки, члены которых в дальнейшем сыграли чрезвычайно большую роль»{48}.
Среди лиц, которые сотрудничали с большевиками в 1917 г., находился помощник начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Михайлович Потапов. Занимая в Генеральном штабе должность генерал-квартирмейстера, он курировал военную разведку и контрразведку!{49} Факт, который давно уже известен историкам революционных событий 1917 г., но с удивительным упорством игнорируется ими.
Революционные партии имели «своих людей» и при дворе.
Так, касаясь появления в декабре 1900 г. газеты «Искра», А. И. Спиридович писал: «Одним из основателей ее был Ульянов-Ленин, а деньги на издание первых номеров дал сын члена Государственного совета камер-юнкер Сабуров»{50}. В комментариях к этим воспоминаниям указано, что речь идет о сыне члена Государственного совета А. А. Сабурова, занимавшего в 1880–1881 гг. пост министра народного просвещения{51}.
Обращение к «Адрес-календарю» Российской империи на 1901 г. показывает, что в конце 1900 г., когда это издание готовилось к печати и когда вышел первый номер газеты «Искра», в Государственном совете было два члена с фамилией Сабуров: Андрей и Петр{52}. Оба являлись сыновьями декабриста Александра Ивановича Сабурова (1799–1880){53}. Что же касается «Придворного штата его императорского величества» на 1901 г., то в нем значится только одно лицо с такой же фамилией — фрейлина Мария Андреевна Сабурова{54}.
Лишь в «Адрес-календаре» на 1902 г. в «Придворном штате» действительно появился сын члена Государственного совета Сабурова, но не Андрея, а Петра Александровича — чиновник особых поручений при министре внутренних дел Александр Петрович, причем появился сразу же в должности церемониймейстера. Никаких других Сабуровых в «Придворном штате его императорского величества» 1900–1905 гг. не значится{55}, и только потом в списке придворных чинов в звании камер-юнкера появляется брат А. П. Сабурова Петр{56}. Именно его, вероятнее всего, и имел в виду А. И. Спиридович. Во всяком случае, за свои взгляды в 1906 г. П. П. Сабуров был исключен из общества выпускников Александровского лицея, а затем его фамилия исчезла из списка придворных чинов{57}.
О том, что камер-юнкер Сабуров был не единственной «белой вороной» среди придворных чинов, свидетельствуют воспоминания Н. В. Валентинова, который писал, что «средства на вышедшую в 1905 г. после октября „Московскую газету“ дал сын одного камергера»{58}.
Если фамилия кредитора «Московской газеты» нам неизвестна, а об имени кредитора «Искры» мы можем лишь догадываться, то одно из лиц с придворным званием, оказывавшее материальную поддержку революционному подполью, можно назвать. Это был находившийся в звании камергера императорского двора граф Анатолий Дмитриевич Нессельроде (1850–1923){59}.
Правнук перешедшего на русскую службу германского дипломата графа Максимилиана-Юлия-Вильгельма-Карла Нессельроде (1724–1810), внук канцлера Карла Васильевича Нессельроде, пошедшего по стопам отца и с 1817 по 1856 г. занимавшего пост министра иностранных дел, сын гофмейстера императорского двора Дмитрия Карловича Нессельроде (1816–1891) и графини Лидии Арсеньевны Закревской (1826–1884), дочери Арсения Андреевича Закревского (1786–1865), занимавшего в 1828–1831 гг. пост министра внутренних дел{60}, А.Д.Нессельроде родился в 1853 г. В 1872 г. со степенью доктора прав он закончил Гейдельбергский университет, некоторое время находился на службе сначала по ведомству Министерства юстиции, потом по ведомству Министерства финансов. Затем вышел в отставку{61}.
Еще в 1896–1902 гг. он привлек к себе внимание Департамента полиции своими оппозиционными высказываниями и публичными выступлениями. Так, в декабре 1899 г. он обратился к Саратовскому губернскому дворянскому собранию с запиской, в которой ставил вопрос о необходимости дворянству отказаться от узкосословной политики и подводил собрание к идее «чуть не об учреждении Земского собора». По мнению жандармского полковника Иванова, «вышеупомянутая записка [была] составлена не графом, а другими лицами», «по агентурным указаниям, присяжным поверенным Самуилом Еремеевичем Кальмановичем и кандидатом прав из крестьян Смоленской губернии Николаем Ивановым Ракитниковым»[97]{62}. По данным Департамента полиции, относящимся к началу 1906 г., А. Д. Нессельроде являлся одним из кредиторов партии эсеров{63}. Позднее он демонстративно отказался от придворного звания, а затем и от российского подданства{64}.
В близких отношениях с известным адвокатом, лидером фракции трудовиков эсером А. Ф. Керенским находился граф А. А. Орлов-Давыдов, бывший потомком одного из фаворитов Екатерины II, приходившийся двоюродным братом лидеру партии кадетов Павлу Дмитриевичу Долгорукову. В ближайшее окружение графа А. А. Орлова-Давыдова входили князь Д. И. Бебутов, П. М. Макаров, B. А. Маклаков, М. С. Маргулиес, с ним были связаны А. И. Браудо, барон Г. X. Майдель. Все эти лица принадлежали или же подозревались в принадлежности к масонам{65}.
Связи с революционным подпольем имела баронесса Варвара Ивановна Икскуль фон Гилленбанд, дочь генерала от артиллерии Ивана Сергеевича Лутковского и Марии Алексеевны Штериг. В первом браке Варвара Ивановна находилась за камергером, действительным статским советником Николаем Дмитриевичем Глинкой (1838–1884), бывшим генеральным консулом России во Франкфурте-на-Майне, внучатым племянником декабриста Карла Кюхельбекера, во втором браке (с 1874 г.) — за бароном Карлом Петровичем Икскуль фон Гилленбандом (умер 23 ноября 1894 г.){66}. Квартира баронессы В. И. Икскуль в 1905 г. использовалась для заседаний подпольной организации «Офицерский союз»{67}.
Как явствует из воспоминаний, после появления Манифеста 17 октября 1905 г. деятельность бакинской типографии РСДРП «Нина» была остановлена, а ее оборудование и технический персонал перемещены в Москву и Петербург. По воспоминаниям, в Москве типография была открыта на Лесной улице в доме Юрасовых под видом фруктового магазина, а в Петербурге размещена в Казачьем переулке, в доме № 5, принадлежавшем графу Мусину-Пушкину. Здесь печатались легальные большевистские газеты «Эхо», «Волна», «Девятый вал»{68}. Однако в воспоминания вкралась неточность. В Петербурге было два Казачьих переулка: Большой и Малый. Один из домов, расположенных по Большому Казачьему переулку, действительно принадлежал графу Алексею Алексеевичу Мусину-Пушкину, правда, не дом № 5, а дом № 15{69}.
Вся либеральная Москва знала салон графини Варвары Николаевны Бобринской. Здесь собиралась земская и городская оппозиция. Здесь родился Союз союзов. Здесь находили «крышу» даже социал-демократы{70}. Варвара Николаевна происходила из известного дворянского рода Львовых. Ее брат Александр находился в браке со светлейшей княжной Салтыковой, сестра которой была замужем за князем Алексеем Дмитриевичем Оболенским, бывшим товарищем министра, а затем обер-прокурором Святейшего Синода. Другой брат В. Н. Бобринской, Николай, снабжавший деньгами «Союз освобождения», а затем вошедший в Партию мирного обновления, дважды как представитель оппозиции получал предложение занять министерское кресло. Третий, Владимир, стал членом Государственной Думы и первым революционным обер-прокурором Святейшего Синода в 1917 г.{71}.
Среди лиц, близких к революционному подполью, следует назвать князя Владимира Владимировича Барятинского, женатого на известной в свое время артистке Л. Яворской (урожденной Гюббенет). На их квартире в 1905 г. тоже собирался Офицерский союз{72}. Супруги Барятинские были причастны и к деятельности второго Петербургского Совета рабочих депутатов, который после 3 декабря 1905 г. возглавлял немецкий социал-демократ А. Л. Гельфанд, известный под фамилией Парвус. «Собрания Исполнительного комитета, — вспоминал член этого совета В. Аксенов, — происходили в фешенебельных квартирах — помню заседание в квартире Л. Яворской или кн. Барятинской»{73}. Между тем отец В. В. Барятинского был близок к Николаю II и вплоть до своей смерти входил в придворный штат императрицы Марии Федоровны{74}.
Как мы знаем, в Горийском уезде находилось боржомское имение великого князя Михаила Николаевича, поэтому даже после его ухода с поста наместника на Кавказе с ним согласовывалось назначение не только боржомского участкового пристава, но и горийского уездного начальника. Появление на этом посту уже упоминавшегося выше Д. И. Бакрадзе свидетельствует, что в Конторе великого князя в данном вопросе по меньшей мере была проявлена близорукость. А когда Особое совещание при МВД приговорило Д. И. Бакрадзе к трем годам ссылки в Тобольскую губернию, в адрес Тифлисского ГЖУ ушел запрос, подписанный помощником заведующего охранной агентурой, подведомственной дворцовому коменданту, в котором говорилось: «Судимостью коллежского асессора Бакрадзе интересовался состоящий при е. в. императрице Марии Федоровне гофмейстер высочайшего двора князь Шервашидзе ввиду нахождения родственника Бакрадзе на службе у его сиятельства»{75}.
Если бы запрос был вызван беспокойством относительно благонадежности одного из лиц, находящихся на службе у князя Г. Д. Шервашидзе, то помощнику заведующего охранной агентурой управления дворцового коменданта достаточно было просто запросить необходимые сведения о Д. И. Бакрадзе в Департаменте полиции, причем без всяких ссылок на князя Г. Д. Шервашидзе. Запрос же был сформулирован таким образом, чтобы оказать давление на Тифлисское ГЖУ.
14 ноября 1906 г., после смерти дворцового коменданта Д. Ф. Трепова, генеральша А. В. Богданович записала в дневнике: «М-ме Клейгельс говорила, что в бумагах покойного Трепова нашли документы, из которых ясно, что он затевал переворот, что он собирался уничтожить всю царскую семью с царем во главе и на престол посадить великого князя Дмитрия Павловича, а регентшей великую княгиню Елизавету Федоровну»{76}.
По всей видимости, этот слух был связан с арестом 26 марта 1905 г. члена Боевой организации партии эсеров Татьяны Александровны Леонтьевой, которая была дочерью вице-губернатора Якутской области, статского советника Александра Николаевича Леонтьева{77} и находилась в родстве с Д. Ф. Треповым{78}. Именно в 1905 г. Департаментом полиции были получены сведения, будто бы после ареста Т. А. Леонтьевой пытались покончить с собой двоюродная сестра Д. Ф. Трепова и ее замужняя сестра княгиня Тенишева[98]{79}. А поскольку у Д. Ф. Трепова не было двоюродных братьев и сестер, в данном случае речь могла идти только о его племянницах — Софье Александровне Треповой, которая в первом браке находилась замужем за князем Вячеславом Вячеславовичем Тенишевым, и Елене Александровне, бывшей замужем за Леонидом Сергеевичем Лесли{80}.
Еще больший интерес для характеристики связей революционного подполья в правящих верхах представляет свидетельство одного из руководителей Боевой технической группы при ЦК РСДРП Н. Е. Буренина, который писал: «До 1906 г. мы пользовались самым широким содействием питерской интеллигенции, <…> крупной буржуазии и аристократии. Мы хранили нашу литературу даже в квартирах видных царских сановников, прокуроров, гвардейских офицеров, вплоть до великих князей»{81}.
Святая святых
Казалось бы, самыми недоступными для революционного подполья должны были быть органы политического сыска. Однако и они не были отгорожены от революционного подполья «китайской стеной».
Прежде всего это было связано с тем, что отдельные представители этих органов и революционных партий могли находиться в родственных связях. В этом отношении показательна судьба детей князя Платона Зааловича Микеладзе{1}, сын которого Александр сделал успешную карьеру и встретил 1917 г. в чине генерал-майора Отдельного корпуса жандармов{2}. Между тем одна его сестра, Наталья, вышла замуж за народника Иосифа Афанасьевича Кикодзе, а их сын Залико умер членом ЦК Коммунистической партии Грузии{3}. Другая сестра генерала А. П. Микеладзе, Мариам, стала женой известного большевика Мамия Орахелашвили, который после установления на Кавказе Советской власти был секретарем ЦК КП(б) Грузии, председателем Совета народных комиссаров ЗСФСР, секретарем Закавказского крайкома партии{4}.
Таким образом, входя в высший эшелон Отдельного корпуса жандармов, А. П. Микеладзе через своих сестер был связан с революционным подпольем и, по всей видимости, когда его родственники оказывались в беде, протягивал им руку помощи. Поэтому, несмотря на свое жандармское прошлое, он не эмигрировал, а когда умер, сообщение о его смерти было опубликовано на страницах газеты «Заря Востока»{5}.
Другим каналом связей между революционным подпольем и органами политического сыска были те представители делового мира, которые оказывали материальную поддержку революционным партиям. В качестве примера можно назвать уже упоминавшихся Б. А. Джеваншира и А. И. Манчо{6}.
В то же время революционные партии стремились иметь непосредственный выход на органы политического сыска. «Свои люди» в этих органах были и у кавказских большевиков{7}. Одним из них являлся ротмистр Федор Виссарионович Зайцев, занимавший с 1906 по 1910 г. должность помощника начальника Бакинского губернского жандармского управления{8}. Если верить воспоминаниям, он отличался любовью к деньгам, которая была замечена почти сразу же по его приезде в Баку. Уже в начале 1907 г. он начал оказывать бакинским большевикам услуги, связанные с освобождением арестованных или же смягчением им меры наказания. Среди лиц, которым таким образом помог ротмистр Ф. В. Зайцев, известны П. А. Джапаридзе, Г. К. Орджоникидзе, С. Г. Шаумян, С.-М. Эфендиев, Якубов{9}.
Касаясь ареста актива бакинской большевистской организации в мае 1907 г., Г. К. Орджоникидзе, тоже бывший среди арестованных, отмечал: «Вскоре все наши товарищи были освобождены, кажется, за небольшую сумму, выплаченную нами ротмистру Зайцеву, который весьма охотно брал взятки»{10}. Описывая арест П. А. Джапаридзе осенью 1909 г., его жена писала: «Улик против него (т. е. П. А. Джапаридзе. — А.О.) было достаточно, и ему грозила каторга. Но и здесь продажность полицейских душ спасла положение: ротмистр Зайцев, с которым я по поручению партийной организации повела переговоры, согласился избавить А. Джапаридзе от каторги за определенную сумму»{11}. Сотрудничество Ф. В. Зайцева с бакинскими большевиками продолжалось до 21 марта 1910 г., когда он был освобожден от занимаемой должности, а затем 24 апреля отчислен из Отдельного корпуса жандармов{12}.
«Свои люди» в органах политического сыска были у революционного подполья и в Тифлисе. Так, 20 декабря 1904 г. начальник Тифлисского охранного отделения Ф. А. Засыпкин поставил Департамент полиции в известность о том, что планировавшиеся на 21 декабря аресты членов местной социал-демократической организации не могут быть произведены, так как не позднее 19-го Тифлисская организация РСДРП получила предупреждение о готовящихся арестах{13}.
В этой связи особый интерес представляют показания одного из лидеров партии «Дашнакцутюн», Габриэля Кешишьянца, данные им в 1907 г. Когда он перешел в оппозицию к руководству партии, начавшему переориентацию с борьбы против Турции на борьбу против царского правительства, на него и его сторонников обрушились репрессии как со стороны самой партии, так и со стороны полиции{14}.
Объясняя этот факт, Г. Кешишьянц утверждал, что его вчерашние товарищи «подкупили несколько чинов охранного отделения и путем клеветы заставили их обыскивать и арестовывать нас». Оказавшись под двойным огнем, Г. Кешишьянц решил обратиться непосредственно к начальнику Тифлисского охранного отделения ротмистру Федору Савватьевичу Рожанову. Он поставил его в известность о предательстве в рядах «охранников», попросил о защите и изъявил готовность к сотрудничеству{15}. Независимо от того, доверял Ф. С. Рожанов этому предложению или же нет, он должен был пойти на контакт, так как свои услуги предлагал один из недавних лидеров революционной партии. Если его нельзя было использовать как секретного сотрудника, то он, безусловно, мог быть полезен для охранки как источник информации о руководстве партии, о ее органах и связях, особенно среди армянской буржуазии.
Однако и к сообщению об измене в стенах охранки, и к предложению о сотрудничестве Ф. С. Рожанов отнесся с полным безразличием. Более того, отмечал Г. Кешишьянц, «…обыски и аресты среди нас не прекращались, несмотря на то что мы уже имели знакомство с начальником охранного отделения Рожановым. Мы по этому поводу не находили нужным (снова. — А.О.) обратиться к Рожанову, [так] как наше первое же свидание с ним уже известно было нашим противникам, поэтому мы больше не могли довериться на охранное отделение с того времени, как мы узнали, что связи наших противников с охранным отделением прочнее и основательнее, чем наши»{16}.
Таким образом, мы видим, что в борьбе друг с другом противоборствующие стороны внутри партии «Дашнакцутюн» пытались использовать Тифлисское охранное отделение, входя с ним в непосредственный контакт. А охранное отделение не только считало возможным делиться с одной из этих противоборствующих сторон имевшейся у него оперативной информацией, но и предпочитало оказать поддержку той стороне, которая представляла для царского правительства наибольшую угрозу.
Г. Кешишьянц был не единственным, от услуг в сотрудничестве с кем Ф. С. Рожанов отказался. 8 февраля 1907 г. В. А. Бабушкин сообщил директору Департамента полиции М. И. Трусевичу: «В конце ноября минувшего года в Тифлисе чинами местного охранного отделения был задержан и передан в распоряжение Тифлисского комендантского управления главарь одной из так называемых „красных сотен“, оперировавших в Гурии, Арсений Давидов Корсидзе, обвиняемый в грабеже Квирильского казначейства и в убийстве нескольких должностных лиц». Находясь под стражей, он «ротмистру Рожанову выразил желание дать откровенные показания на свои связи с революционными организациями и содействовать розыску и задержанию виновников главнейших террористических и экспроприаторских преступлений минувшего года, но при обязательном условии своего освобождения»{17}.
Фамилия А. Д. Корсидзе уже известна нам по делу о Тифлисской экспроприации. Именно благодаря ему удалось установить личность Камо. Предложение А. Корсидзе открывало возможность его вербовки в качестве секретного сотрудника. Казалось бы, Ф. С. Рожанов должен был дать ему все возможные гарантии, чтобы А. Д. Корсидзе заговорил. Однако он передал его своему помощнику Л. П. Раковскому{18}, после чего А. Корсидзе замолчал более чем на год. Только весной 1908 г., когда в Тифлисе уже не было ни Л. П. Раковского, ни Ф. С. Рожанова, он стал давать откровенные показания.
Деятельность Ф. С. Рожанова привлекла к себе внимание его начальства, началось расследование его действий, и в декабре 1906 г. ему было приказано сдать охранное отделение ротмистру А. И. Ангилееву. Но тот отказался сделать это из-за нарушений в финансовой документации{19}. Признавая данный факт, его непосредственный начальник полковник В. А. Бабушкин 10 марта 1907 г. вынужден был констатировать не только финансовые нарушения, но и развал агентурной работы{20}.
«Когда ротмистр Рожанов был отчислен от должности, — читаем мы в одном изрообщений с Кавказа, — вновь назначенный начальник отделения ротмистр Ангилеев затруднялся принять денежные дела ввиду крупного дефицита. Заведующий Особым отделом по полицейской части Канцелярии наместника е. и. в. на Кавказе полковник Бабушкин, не желая давать делу законный ход, покрыл растрату т свободных сумм вверенного ему отдела»{21}.
Из доклада 1907 г. о положении политического розыска на Кавказе: «Начальник Тифлисского охранного отделения Рожанов губил агентуру, провали[ва]л сотрудников, свел на нет наружное наблюдение, обращался в высшей степени небрежно с находившимися в [его] распоряжении суммами, допускал такие деяния в стенах Отделения, которые обыкновенно преследуются уголовными законами Империи; штаты наполнял крайне неразвитыми и чуждыми элементами из подонков общества, которые брали взятки, фабриковали депозитки, торговали конфискованным оружием и произвольно совершали аресты»{22}.
Из числа этих «чуждых элементов» в докладе были названы «полицейский надзиратель прапорщик Лоладзе», который, пользуясь своим положением, «обложил всех торговцев Армянского базара правильным налогом»{23}, а также «бывший служащий бакинской полиции Рогачев, разыскиваемый ею за кражу казенной печати и подделывание паспортных бланков», который «в течение долгого времени находился на службе при охранном отделении в качестве полицейского надзирателя»{24}. К этому можно добавить «переводчика и журналиста» Тифлисского охранного отделения Василия Тироева, который был арестован 21 марта 1908 г.[99] «вследствие полученных агентурных сведений, подтвердивших установленным за ним наблюдением», что он «выдавал сведения отделения местной организации социалистов»{25}.
Под стать Ф. С. Рожанову был и его заместитель Л. П. Раковский. Под этой фамилией скрывался одесский мещанин Пинхус Янкелевич Лернер, который 20 июля 1900 г. как член Одесской организации РСДРП был зачислен секретным сотрудником в штат Херсонского ГЖУ. В марте 1903 г. он вынужден был перебраться в Кишинев и здесь по паспорту Михаила Львовича Финкельманса стал секретным сотрудником Бессарабского охранного отделения. После провала осенью того же года уехал в Петербург и в ноябре под видом корреспондента Леонида Петровича Раковского был командирован на Кавказ. Затем некоторое время состоял в штате Варшавского охранного отделения, а в мае 1905 г. получил место в Канцелярии заведующего полицией на Кавказе{26}, которую возглавил М. И. Гурович, сам начинавший карьеру в роли провокатора{27}.
18 мая 1905 г. Л. П. Раковского прикомандировали для заведования агентурой к Бакинскому ГЖУ, в ноябре он возглавил Бакинский охранный пункт, через некоторое время получил командировку в Елисаветполь, откуда вернулся в январе 1906 г. 19 августа 1906 г. начальник Бакинского ГЖУ полковник Глоба направил директору Департамента полиции письмо, в котором обвинил Л. П. Раковского в провокации и пособничестве революционерам. После этого Л. П. Раковский был освобожден от занимаемой должности, из Баку переведен в Тифлис и здесь стал помощником начальника охранного отделения{28}.
Не все благополучно обстояло и в Тифлисском ГЖУ, начальник которого с 1908 г. одновременно являлся начальником Кавказского районного охранного отделения. 15 апреля 1908 г. Тифлисское ГЖУ совершенно секретно разослало в губернские жандармские управления и охранные отделения приглашение на совещание для обсуждения вопросов, связанных с состоянием розыскной работы на Кавказе{29}. Прошло некоторое время, и не позднее 28 мая 1908 г. об открытии такого совещания сообщил читателям «Тифлисский листок»{30}.
18 февраля 1909 г. начальник Бакинского ГЖУ генерал-майор Козинцев направил в Департамент полиции письмо, в котором говорилось: «Сего числа ко мне явился раненый Жариков (бывший секретный сотрудник Бакинского охранного отделения Михаил Жариков, агентурная кличка Максим, с 1907 г. находившийся в Тифлисе. — А.О.) и доложил, что деятельность его разоблачена тифлисской партией эсдеков, находящейся в тесной связи с Тифлисским районным охранным отделением, от которого получает все сведения»{31}.
Ознакомившись с этим письмом, Департамент полиции обратился с соответствующим запросом к начальнику Кавказского районного охранного отделения А. М. Еремину, и тот 15 марта 1909 г. сообщил, что «спрошенный» им ротмистр А. В. Караулов, возглавлявший Тифлисское охранное отделение, «заявил, что Жариков Максим личность ему совершенно неизвестная и услугами его он никогда не пользовался»{32}.
Но, во-первых, в заявлении М. Жарикова речь шла не о Тифлисском охранном отделении, а о Кавказском районном охранном отделении, которое возглавлял А. М. Еремин. Поэтому ответ на запрос Департамента полиции должен был дать он сам, а не ротмистр Караулов. Во-вторых, даже если бы М. Жариков был агентом Тифлисского охранного отделения, то он, вероятнее всего, проживал бы не под своей фамилией и уж никак не мог иметь в Тифлисе агентурную кличку Максим, поскольку это была кличка, под которой он сотрудничал в Бакинском охранном отделении.
Невероятно, чтобы полковника. М. Еремин не понимал этого. А значит, он сознательно дезинформировал Департамент полиции и тем самым нейтрализовал заявление М. Жарикова. Такая позиция могла быть вызвана только одним — обоснованностью обвинений последнего. Стремился ли А. М. Еремин спасти честь мундира и за спиной Департамента полиции самостоятельно выявить измену в стенах возглавляемого им учреждения или же он сам был причастен к ней, пока можно лишь предполагать.
Здесь следует отметить, что Г. Кешишьянц предлагал свои услуги не только Тифлисскому охранному отделению. «Я, — вспоминал Г. Кешишьянц, — нашел одного служащего в канцелярии наместника Джумшита Гегамова, которому высказал свое намерение». Однако его предложение принято не было. «…Через две недели, — отмечал Г. Кешишьянц, — выяснилось, что Гегамов [встречался со мной] только из пустого любопытства узнать, что происходит в партии „Дашнакцутюн“»{33}.
Обращение к «Адрес-календарю» Российской империи на 1906 г. показывает, что в этом году в канцелярии наместника был единственный чиновник, которого звали Джумшит, но который имел фамилию Кегамов. По всей видимости, именно его и имел в виду Г. Кешишьянц. Однако губернский секретарь Джумшит Васильевич Кегамов[100] был не простым чиновником, а чиновником для поручений при Канцелярии заведующего полицией на Кавказе, которую возглавлял М. И. Гурович{34}.
Идя на контакт с Г. Кешишьянцем, Д. В. Кегамов не мог не поставить в известность об этом свое начальство и не получить его разрешения на подобную встречу. Но в таком случае он обязан был проинформировать М. И. Гуровича о ее результатах. И его отказ от использования услуг Г. Кешишьянца означал отказ или управляющего канцелярией, или же заведующего полицией.
О том, что здесь мы имеем дело не с ошибками, а с определенной политикой, свидетельствует тот факт, что из 100 тыс. руб., отпущенных в 1905 г. в распоряжение генерала Е. Н. Ширинкина на «секретные нужды», было израсходовано всего лишь 62 тыс.{35} Это можно было бы понять, если бы в 1905 г. по сравнению с 1904 г. революционное движение пошло на спад. Однако на протяжении этого года революционное движение развивалось по нарастающей линии. Жандармские управления, охранные отделения и розыскные пункты буквально задыхались от нехватки материальных средств, между тем отпущенные в распоряжение заведующего полицией на Кавказе суммы были использованы только на 60 %. Это не оставляет сомнений в том, что кто-то на довольно высоком уровне сознательно саботировал розыскную работу на Кавказе.
Подобными связями революционное подполье располагало и за пределами Кавказа.
Известно, что в 1904–1905 гг. эсеры имели «своего человека» в Саратовском охранном отделении{36}. Нам, вспоминал большевик Н. Е. Буренин, «удалось установить связь с крупным чиновником из финляндской полиции, через которого проходили дела нашей охранки. Связь эта дала нам возможность заранее знать, откуда идет опасность и какого она рода. Этот человек вовремя предупреждал нас и спас жизнь многим из наших товарищей»{37}. В 1905 г. эсеры получили сведения о связях Азефа и Татарова с Департаментом полиции, по одним данным, из его собственных стен, по другим — из Петербургского охранного отделения{38}. Имеются сведения, что из этого же отделения эсеры получали информацию и позднее{39}.
О том, что внедрение революционным подпольем «своих людей» в органы политического сыска представляло собой распространенное явление, свидетельствует специальный циркуляр Департамента полиции от 25 января 1910 г. за № 125051:
«В Департамент полиции поступают сведения, указывающие на то, что в целях обнаружения секретных сотрудников, а равно в видах разоблачения последних и прекращения таким образом их дальнейшей деятельности, в розыскные учреждения стремятся проникнуть в качестве служащих или члены преступных организаций, или их знакомые, хотя еще не скомпрометированные в политическом отношении, но поставившие своей целью доставлять членам преступных организаций сведения о сотрудниках, а также о положении розыска и таким образом препятствовать агентурному освещению революционных сообществ и их деятельности.
Предупреждая о возможности проникновения таковых лиц во вверенное Вам розыскное учреждение, Департамент полиции просит Вас, милостивый государь, отнестись с особой осторожностью и выбором к вновь поступающим в ваше распоряжение служащим, а равно сосредоточить свое внимание и на недавно принятых Вами на службу лицах, в случае обнаружения поползновений на предательство с их стороны, отнестись к ним со всей допускаемой законом строгостью»{40}.
Ранее уже отмечалось, что покинувший в 1907 г. пост начальника Тифлисского охранного отделения ротмистр Ф. С. Рожанов фактически развалил существовавшую до этого в Тифлисе внутреннюю агентуру. И хотя данный факт был известен Департаменту полиции, из Тифлиса Ф. С. Рожанов был переведен в Харьков, а затем в Департамент полиции. Здесь ему было доверено заниматься историей революционного движения и масонства в России, что предполагало его допуск к архиву этого учреждения{41}.
О том, что измена проникла даже в стены этого высшего органа политического сыска дореволюционной России, со всей очевидностью свидетельствует деятельность Владимира Львовича Бурцева, которому еще до революции удалось разоблачить не один десяток провокаторов, работавших в самых разных политических партиях{42}. Характеризуя его деятельность, бывший жандармский генерал А. И. Спиридович писал, что «средства розыска», которыми пользовался В. Л. Бурцев, «были те же, что и у ненавистного ему Департамента полиции, т. е. внутренняя агентура, которую он вербовал среди чиновников правительства, и филерство, которое осуществлялось в нужных случаях членами революционных партий»{43}.
Как позднее признавался сам В. Л. Бурцев, одним из источников его успеха действительно была та информация, которую он получал из органов политического сыска{44}. В 1910 г. в Департамент полиции поступили сведения о том, что «один из чинов полиции недавно передал [В. Л. Бурцеву] список 81 провокатора»{45}. Имя одного из своих информаторов В. Л. Бурцев назвал — это бывший секретный сотрудник Варшавского охранного отделения М. Е. Бакай, перешедший затем на службу в Департамент полиции{46}.
«В 1906–1907 гг. кроме Бакая, — писал В. Л. Бурцев, — я поддерживал связи и с другими лицами из мира охранки, которые тоже давали мне сведения»{47}, в частности, имел «четыре серьезных источника для получения сведений уз Департамента полиции»{48}. Кроме М. Е. Бакая это могли быть И. Ф. Манусевич-Мануйлов, Л. П. Меньшиков и Л. П. Раковский{49}. Их фамилии нам известны, потому что они «засветились» и вынуждены были покинуть Департамент полиции.
Фамилию еще одного своего осведомителя В. Л. Бурцев не назвал даже в эмиграции, отметив лишь: «В это время я имел сношения с одним чиновником Департамента полиции, имевшим отношение к его архиву. За очень скромное вознаграждение через общего нашего знакомого Н. он доставлял мне из этого архива целые томы секретных документов — по 800 страниц in folio. Я пересмотрел таким образом до 20 больших томов, не считая мелких»{50}.
О том, что после разоблачения М. Е. Бакая, Л. Меньшикова и Л. П. Раковского у В. Л. Бурцева продолжала существовать связь с Департаментом полиции, свидетельствует письмо, с которым 30 октября 1911 г. он обратился к В. А. Маклакову: «Мне очень нужны сведения: 1) по делу Бродского, 2) Селезнева, 3) Вейсмана, 4) Яголковского (прошу о нем навести справки — год, два), 5) Андрианова. Очень прошу вызвать К. и попросить его ответить насчет документов, которые я просил его в последний раз: очень мне нужно, нужно спешить»{51}.
Все перечисленные в этом письме фамилии — фамилии провокаторов, а К. — это, видимо, уже упоминавшийся ранее в связи с характеристикой графа А. Д. Нессельроде известный присяжный поверенный С. Е. Кальманович, перебравшийся из Саратова в Петербург и проживавший здесь на Ивановской улице (д. 14, кв. 8) по паспорту, выданному Саратовским городским полицейским управлением 6 октября 1906 г.{52} Самуил Еремеевич, о котором позднее В. А. Маклаков писал «мой старый друг С. Е. Кальманович»{53}, в 1906 г. принимал активное участие в попытке срыва переговоров между Россией и Францией о займе{54}, а в 1908 г. — в разоблачении Е. Ф. Азефа{55}.
Усилия Департамента полиции, направленные на установление источника информации В. Л. Бурцева, привели к тому, что под подозрением оказался Николай Михайлович Масалов, бывший чиновником Департамента полиции с 1 июля 1900 по 6 июня 1909 г.{56} 8 января 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил в Департамент полиции, что, по имеющимся у него данным, «все сведения из Департамента полиции революционным организациям передаются через некоего Николая Федоровича Анненкова, имеющего среди чинов Департамента полиции связи»{57}. 11 февраля 1910 г. начальник Самарского ГЖУ сообщил дополнительно, что служащий «в Министерстве земледелия и государственных имуществ Тейтель, брат члена Саратовского окружного суда Якова Львовича Тейтеля, хорошо знаком с известным революционером Бурцевым и со многими чинами Департамента полиции и что революционные партии от Тейтеля получают необходимые для своего интереса сведения»{58}.
29 мая 1910 г. помощник начальника Петербургского охранного отделения В. Еленский направил в Департамент полиции донесение, в котором говорилось: «Моя агентура дала интересные сведения, а именно: чиновник Департамента полиции Власов, занимающийся по вольному найму за плату от 100 до 50 руб., дает Бурцеву и Бакаю различные справки из архива Департамента полиции. Так, в прошлом году он дал материал для напечатания Бурцевым в № 2 „Общего дела“, что действительный сотрудник отделения Комиссаров является провокатором. В настоящее время агентура была у Святловского, который свел ее с преподавателем Пажеского корпуса и Сельскохозяйственных курсов капитаном инженерных войск Константином Дмитриевым. Причем Дмитриев познакомил ее, агентуру, непосредственно с Власовым на квартире Кальмановича. Тот же Дмитриев в прошлом году советовал старосте Сельскохозяйственных курсов, что надо сторониться Комиссарова, так как он, безусловно, провокатор, и только после этого появилась статья Бурцева в „Общем деле“. Дмитриев говорит, что Власов имеет помощника в архиве, который и дает ему справки. Таким образом, моя агентура подошла очень близко, и дальнейшее зависит от Вас. Ликвидация немедленная невозможна, поведет к провалу, так как благодаря филеру (Лейтису) агентура в течение 1/2 года была под подозрением и лишь теперь немного оправилась»{59}.
Утечка информации из стен Департамента полиции продолжалась почти до самого падения царского режима. 3 октября 1916 г. начальник Московского охранного отделения информировал Департамент полиции: «По полученным мною сведениям, бывший недавно в Москве известный А. И. Коновалов вручил члену Государственной Думы А. Ф. Керенскому 5000 руб. для использования в целях получения из Департамента полиции секретных докладов и донесений о деятельности общественных организаций в империи»{60}.
Коррупция проникла в самые высшие этажи Департамента полиции.
30 ноября 1904 г. для многих совершенно неожиданно был освобожден от занимаемой должности и отправлен в отставку без мундира и пенсии секретарь директора Департамента полиции Василий Сергеевич Зыбин. Причина этой отставки была связана с обвинением В. С. Зыбина во взяточничестве, выдвинутым Симоном Вейсманом и Вигдором Померанцем. Обвинители заявили, что B. С. Зыбин получил от них золотую цепь и браслет стоимостью 2800 франков, а также через них от барона Гинцбурга для передачи вице-директору Департамента полиции Н. П. Зуеву и действительному статскому советнику Кузнецову 10 тыс. руб. Кроме того, C. Вейсман утверждал, что при личной встрече В. С. Зыбина с Гинцбургом первый получил лично 350 руб. В. С. Зыбин пытался защищаться, но его объяснения не были признаны убедительными, и он был изгнан из Департамента полиции. Показательно, что когда впоследствии С. Вейсман был обвинен в связях с австрийской разведкой и, используя это обстоятельство, В. С. Зыбин попытался добиться пересмотра своего дела, он получил отрицательный ответ{61}.
Ранее уже отмечалось, что отправленный в 1903 г. в отставку с поста министра финансов С. Ю. Витте готов был физически устранить Николая II. С подобным предложением он обратился не к кому-нибудь, а к самому директору Департамента полиции, пост которого тогда занимал А. А. Лопухин. Уже сам факт подобного обращения говорит о многом. Очевидно, и как подданный, и, тем более, как руководитель политического сыска России, непосредственно отвечающий за безопасность императора, А. А. Лопухин обязан был поставить в известность о полученном им предложении министра внутренних дел В. К. Плеве, а через него Николая II. Однако если верить А. А. Лопухину, хотя он и отверг предложение С. Ю. Витте, но разговор с ним сохранил в полной тайне.
Данный факт достаточно красноречив, особенно если учесть, что произошедшие вскоре после этого убийства В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича были осуществлены под руководством секретного сотрудника Департамента полиции Е. Ф. Азефа{62}. Известно также, что один из организаторов кровавой трагедии 9 января 1905 г. на улицах столицы, священник Георгий Гапон, тоже имел контакты с Департаментом полиции{63}. И хотя три этих факта до сих пор остаются плохо изученными, есть основания подозревать, что А. А. Лопухин имел к ним если не прямое, то опосредованное отношение. Позднее, уже находясь в отставке, он изъявил готовность вступить в партию кадетов и возглавить внутри нее партийную разведку и контрразведку, а затем, когда это предложение не было принято, нарушив свои обязательства как руководителя политического сыска, содействовал разоблачению Е. Ф. Азефа{64}. После 1917 г. А. А. Лопухин остался в Советской России и в середине 20-х гг. получил возможность уехать за границу{65}.
Его преемником на посту директора Департамента полиции стал бывший тифлисский прокурор Сергей Григорьевич Коваленский{66}. Этот пост он занимал с 6 марта по 29 июня 1905 г.{67} Самое крупное, что ему удалось сделать за столь короткое время, это «торпедировать» деятельность заграничного агента Департамента полиции И. Ф. Манусевича-Мануйлова, направленную на выявление связей между японским разведчиком Акаши (другое написание — Акаси) и революционными организациями в России{68}. После отставки С. Г. Коваленского с поста директора Департамента полиции И. Ф. Манусевич-Мануйлов был реабилитирован, а его донесения, разоблачавшие Акаши, изданы в брошюре под названием «Изнанка революции»{69}. Сейчас факт финансирования революционного движения в России японскими дипломатами признан и в нашей стране, и за рубежом{70}.
Специального внимания заслуживает брат Н. Ф. Джунковского Владимир Федорович. С 1905 по 1913 г. он занимал пост московского губернатора, в 1913–1915 гг. был товарищем министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. Имеются сведения, что он не брезговал взятками и содействовал облегчению участи некоторых арестованных, а оставшись в Советской России, оказывал ВЧК — О ГПУ услуги в качестве консультанта{71}.
Таким образом, революционное подполье имело «своих людей» на всех этажах власти, начиная с уезда и кончая столицей, вплоть до императорского двора и Департамента полиции. В самом этом факте, если рассматривать правительство и революционное подполье как две враждебные армии, нет ничего необычного. Более важным является другое. Есть основания думать, что пореформенная эпоха характеризовалась постепенным расширением круга чиновников и офицеров, которые тем или иным образом были связаны с либеральной оппозицией и революционным подпольем или же сочувствовали им. А это означало постепенное, мирное и незаметное завоевание государственного аппарата антиправительственными силами, что вело не только к утрате эффективности выполнения им своих функций, но и к тому, что он становился способным действовать вопреки интересам тех социальных сил, которые стояли во главе государства.
Разумеется, имея в государственном аппарате «своих людей», революционные партии не могли парализовать его карательную деятельность в отношении всех своих членов, но у них была возможность делать это в отношении тех из них, кто играл в революционном подполье наиболее важную роль.
Что же представлял собой в этом отношении И. В. Сталин?