По шоссе мимо Любы проносились веселые горластые лесовозы с веселыми же водителями за рулем, и трудолюбивые молочные цистерны. Иногда лесовозы тормозили, шоферы выглядывали в открытое окошко и радостно кричали Любе, не требуется ли ей помощь: может, подвезти?
«Не соглашайся, Любушка, изнасилуют!» — сдавленно кричала коляска. И Люба отказывалась, но просто потому, что еще не насладилась тем, что едет в новую жизнь своими собственными силами!
— Сама-то куда едешь? — выкрикивали водители, и на лицах их не было печали.
— В Москву, — кивала головой в сторону горизонта Люба.
— Что делать?
— Петь. Я пою хорошо.
— А чего? — соглашались водители. — Правильно! Москва — большая. Там все поют, кому не лень. В метро только спустишься, уже песни кругом. Проживешь!
— Держи! — крикнул Любе один шофер и бросил ей на колени чупа-чупс.
Люба развернула слюдяную косынку и сунула леденец за щеку.
«Ты что? — закричала коляска. — Разве можно у чужих людей конфеты брать? Может она отравленная!»
Люба засмеялась:
«Ты прямо, как мама. Помнишь, как она вышла из магазина, а я с конфетой сижу?»
«Все помню, — драматически произнесла коляска. — Все! В этом-то и есть трагедия моей жизни».
Любе было пять лет. И Люба немножко запамятовала: Надежда Клавдиевна оставила коляску не у крыльца магазина, а закатила внутрь и пристроила возле хлебного отдела под плакатом «Хлеба к обеду в меру бери хлеб драгоценность им не сори». Именно так, без знаков препинания и был написан призыв. Когда Надежда Клавдиевна с кульком макарон и трехлитровой банкой березового сока вернулась за коляской, Люба была занята тем, что сосредоточенно отскребала остатки фантика и табачных крошек от липкой серой карамельки. Надежда Клавдиевна с криком «отдай маме каку!» выхватила конфету у Любы из рук, а на улице выбросила в канаву. Люба подняла вой.
— Любушка, — умоляла Надежда Клавдиевна, — нельзя конфеты у чужих, у незнакомых людей брать. Сморкни нос! Это может быть нехороший, плохой человек!
Люба замолкла, секунду подумала, и с надеждой спросила:
— А у хороших незнакомых людей конфеты брать можно?
Около девяти часов утра мимо Любы, притормаживая, проехал огромный, как грудь кормилицы, молоковоз. Водитель приоткрыл дверцу и обернулся назад, поджидая, когда подъедет Люба.
— Здрасьте! — весело поприветствовал он Любу. — Помочь?
— Спасибо, не надо. Вы не знаете, здесь кафе какое-нибудь будет?
— Метров через пятьсот, слева. Тебе кофе или чай купить?
— Что вы, я сама, — засмущалась Люба.
— Ладно, кончай скромничать. У Сергеевны вечно кипяток, как раз пока подъедешь, остынет немного. Что взять?
— Кофе, три в одном.
Когда Люба подъехала к кафе, водитель молоковоза уже сидел за красным пластиковым столиком и поглощал разрезанный вдоль батон с заложенными в него котлетами. Люба достала из рюкзака бананы и печенье.
— Угощайтесь!
— Не-е, бананы, это для девчат вроде тебя. А шоферня бананы не ест, чего добро переводить?
— Молоко везете?
— Его.
— Далеко?
— В Москву.
— В Москву? — обрадовалась Люба. — И я в Москву.
Люба отпила горячего, с грязноватой пеной, кофе, блаженно откинулась на спинку коляски и оглядела молоковоз, стоящий у обочины заасфальтированной площадки, возле ржавых мусорных контейнеров.
— Завтра уже молоко наше москвичи пить будут, да?
— Не-е, — замотал головой водитель. — Его высушат в порошок. Потом порошок водой разведут. И тогда уже молоко продавать будут.
— А зачем так? — удивилась Люба.
— Как объяснить? — пожал плечами водитель. — Чтоб не скисало дольше. Ты вот — кто, чем занимаешься?
— Певица, — порозовев, сказала Люба. — Начинающая.
— Вот зачем певицы песни сперва записывают, а потом уж поют под фанеру?
— Не все же так делают, — сказала Люба, но вспомнила, что в рюкзаке у нее тоже лежит диск. — Чтоб не скисала песня дольше, — засмеялась она. — Как увидите афиши «Любовь Зефирова в новой шоу-программе «Колеса фортуны» — это я. Приходите на концерт.
— Обязательно! Я с живой певицей первый раз встречаюсь. Давай, еще кофе принесу. Не, денег не возьму. Жаль, ехать нужно — молоко перетрясешь по жаре, так сортность снизят. А ты в Москву-то на чем едешь? Где твой автобус? Или лимузин у тебя?
«Джип!» — охнула коляска.
— Джип, — растерянно сказала Люба, глядя на трассу.
С шоссе, по направлению к Любиному столику, съезжал темно-вишневый внедорожник.
«Здорово, дальнобойщица!» — жизнерадостно гаркнул джип коляске.
Коляска возмущенно запыхтела.
«На трассе, что ли, трудишься?» — подмигнул джип.
«Любушка, если этот мерзавец сейчас не замолчит, я не знаю… я не знаю, что с ним сделаю!»
Люба укоризненно посмотрела на джип.
«Ладно, девчонки, шучу».
— Привет, — сказал Николай в окно. — Ты чего здесь? Опять парашют не раскрылся?
— Привет, — произнесла Люба охрипшим голосом.
Сердце ее так заколотилось, что коляска принялась бормотать про виброболезнь, от которой она, коляска, несомненно, получит большой урон здоровью, а то и вовсе полную нетрудоспособность.
Люба поставила локоть на рюкзак, закусила палец и сияющими глазами принялась поглощать картину выхода Николая из джипа. Николай прибавил громкости магнитоле, одновременно оглядев окрестности в зеркало заднего вида, и неторопливо, как врач «Скорой», вышел из машины.
— Как дела? Чего нового в авиации? — спросил он, садясь за Любин столик.
— Хорошо дела, — призналась Люба. — Жизнь вот новую начала.
— Курить, что ли, бросила? — рассеянно поинтересовался Николай.
— Нет, — засмеялась Люба. — А хотите кофе? Три в одном?
— Да я такую парашу не пью.
— А банан? Хотите?
— Ну, давай.
— Вы только хороший кофе пьете, да?
— Надо же уважать себя, правильно?
— Правильно. У вас прекрасный вкус, да?
— Что есть, то есть. На вкус не жалуюсь, водку от пива отличу.
Люба звонко рассмеялась. Коляска занервничала.
— У вас такое чувство юмора колоссальное!
— Не жалуюсь. Хочешь анекдот?
— Про Вовочку?
— Про ментов.
Люба смеялась, поднимала тонкие брови, потирала мочку уха, демонстрируя изящность ногтей, обводила пальцем вокруг губ, запрокидывала голову, и расстегивала верхнюю пуговицу джинсовой куртки, и вновь звонко хохотала.
«Тьфу! — выходила из себя коляска. — Ты еще спой ему да ботинки начисть! Люба! Лю-ба!»
Но Люба не слышала. Любовь, проникшая воздушно-капельным путем, таилась меньше суток. Это была самая коварная ее форма — весенняя пандемия. И вот вам, пожалуйста, уже к десяти часам утра любовь отравила Любу продуктами своего горения. Люба поглупела!
«Ты подумай, чего любовь с людями делает, — охала коляска. — Вчера еще девка как девка была, а сегодня — дура дурой. Лю-ба! Очнись! Ехать надо!»
— Николай, откуда вы столько всего знаете? — сияла Люба.
— В библиотеку хожу.
— Какой вы молодец!
«Люба, ты сума сошла? — дергала Любу за джинсы коляска. — Он ведь смеется над тобой».
Люба не откликалась.
— А почему вы так быстро уезжаете из нашего города? — вспомнила вдруг Люба.
— Решил в Москву смотаться, дела, да и зелени подстоговать.
— В Москве уже трава выросла, да? Или у вас бабушка недалеко от Москвы живет? — щебетала Люба.
— Можно сказать, близко. Метро «Тимирязевская».
— Где же она там скотину держит?
Николай поводил глазами.
— А хрен знает, где. То на кухне, то на лоджии.
— На лоджии? У нее коза, что ли?
— Козел. Васька. Пушистый, собака, рыбу трескает.
— Рыбу? А, поняла, вы шутите, — заливалась Люба. — Значит в Москве тепло, зелень уже, трава большая? А я в куртку вырядилась.
— Тоже в Москву? — спросил Николай.
— Да!
— И чего там?
— Предстоит много дел, проектов. Я ведь автор песен. У меня и диск есть. Я в Москве уже была — в детстве Ельцину и его жене Наине Иосифовне на Красной площади пела. Наина Иосифовна меня в гости приглашала. А сейчас президенту нужно будет свои песни спеть.
Николай уставился на Любу.
— Раньше нас называли инвалидами, а теперь мы по закону люди с ограниченными возможностями. Буду организовывать ассоциацию деятелей шоу-бизнеса с ограниченными возможностями, — фонтанировала Люба. — В Москве ведь есть певцы-инвалиды, да? Слепая певица есть, без ноги певец, с жабрами этот… как его? Забыла. Безголосых много, — напоследок пошутила Люба.
Николай шутки не понял.
— Ассоциация певцов-инвалидов? И Царь в курсе? У тебя приглашение что ли?
— Да, — вдруг уверившись в своих фантазиях, совершенно честно ответила Люба.
— Слушай, удачно я тебя встретил.
Люба закусила губу от счастья. В груди ее жгло, словно буфетчица Сергеевна плеснула на сердце бурлящего кипятка.
— Правильно насчет инвалидов, — одобрил Николай. — Здоровые лоси олимпиаду просрали, а инвалиды все золото взяли. И что Царь твоей ассоциации разрешил? Какие виды деятельности планируешь?
— Студия звукозаписи для инвалидов, продюсерский центр, медиа-клуб, — сообщала Люба первое, что приходило в голову: ей очень хотелось выглядеть в глазах любимого мужчины умной.
— Клуб ночной? — уточнил Николай.
— И ночью тоже можно, — согласилась Люба.
— Боулинг? Слепым и безруким — вход бесплатный? — хмыкнул Николай. — Социальную ответственность бизнеса, инновации, нанотехнологии нужно присобачить. Так чего сидим? Поехали?
— Поехали!
— А ты на чем сюда добралась? На автобусе? Или опять на парашюте?
— На коляске, — Люба натянула старые кожаные перчатки с обрезанными пальцами и положила руки на ободья колес.
Николай напряг глаза:
— Ты в Москву на коляске собиралась ехать?
— Да, а что такого? Это для путешествия. Я люблю прогулки. Я сильная! А в Москве меня встретят, — прибавила на всякий случай Люба.
— Вижу, что сильная, — согласился Николай.
«Чего врешь-то? Кто тебя вс