Леонид Яковлевич почтительно взял тетрадь в руки и погрузился в чтение. Наконец, он поднял голову.
— Молодец, Любочка, молодец! Прием недолюбленной, непонятой души, как недочитанной и брошенной книги используется довольно часто. И, тем не менее, ты смогла создать свой сугубо индивидуальный образ.
Люба пылала. Ей было неловко выказывать наслаждение, которое вызывали похвалы, но сохранить вид строгого достоинства не удавалось — кровь ликовала, как толпа футбольных болельщиков, била витрины и переворачивала столы.
— Я могу гораздо лучше написать, — гордо сообщила Люба.
— Время покажет, — не стал осаживать Любу Леонид Яковлевич.
— Я напишу такие песни, что их будет петь вся страна!
— Ах ты, заяц-хваста, — засмеялся Леонид Яковлевич.
Люба встряхнула головой. Профессор Маловицкий исчез, растаяла тетрадка со стихами.
Она не слышала, что произнесла девушка подиумной внешности, к которой Николай вышел на улицу, но по взгляду, брошенному на Любу сквозь лобовое стекло, была уверена, что она спросила: «Это еще кто?»
В мятных сумерках джип Николая въехал в Ярославль. Люба радостно разглядывала Волгу, набережную, старинный центр, театр, Кремль, вокруг которого струился поток машин.
«В Ярославле бывала?» — спросил джип.
«Нет», — призналась коляска.
«Ничего город, дороги широкие, «Макдональдс» обслуживает джипы с отдельного входа. Подъезжаешь, выходить даже не нужно, или там двигатель глушить, притормозишь немного, берешь заказ…»
«Надо же!»
«И — ешь на ходу!»
Проехав вдоль набережной, джип остановился перед торговым центром. Николай кому-то позвонил, вышел из машины, и вскоре появилась она, высоченная, как колодезный журавль, с пластиковыми ногтями и автозагаром. Недовольной походкой подошла к джипу, открыла заднюю дверь и по-хозяйски упала на сиденье.
«Что-то Ладка смурная сегодня, — констатировал джип. — Видно, ты ей не понравилась».
«Я?» — изумилась коляска.
«Люба твоя, — разъяснил джип. И добавил интимным голосом. — Ты разве можешь кому-то не нравиться, мышонок заводной?»
Глава 6. Лестная форма лестницы
— ЗДРАВСТВУЙТЕ, — поздоровалась Люба с усевшейся на заднее сиденье Ладой.
— Давно не виделись, — процедила Лада и нахмурилась.
Люба взглянула через стекло на Николая, поправлявшего зеркало.
Яркий загар Лады, эффектные вытатуированные брови, шоколадные волосы, длинные ноги, высоченные каблуки — все это кольнуло Любино сердце ревностью. Она горестно поглядела на свои бедра, тощие, как куриные окорочка, но стойко решила быть вежливой и воспитанной и участливо спросила:
— У вас что-то случилось? Вы грустная?
— С чего ты взяла, что я грустная? Я петь здесь должна?
— Вы тоже поете? — стойко спросила Люба.
— И пою, и пляшу, и оригинальные номера показываю.
— А я только пою, — улыбнулась Люба, ей хотелось, чтобы Лада повеселела. — Но зато свои собственные песни.
— Спой, может, прикольнее станет.
— Как-то неудобно, — сказала Люба.
— Давай-давай, а мы с Колей подтянем.
— Ладно, раз вам действительно хочется послушать.
Лада с подозрением поглядела на Любу.
— Шаги, стук в дверь, горячее дыханье… — с чувством затянула Люба.
В машину сел Николай.
— Поем?
— Пляшем, — отрезала Лада.
— Плач за стеной, забытый плащ… — голосила Люба. — Вот здесь у меня на балалайке проигрыш. А потом сразу припев: пепел, бокал, замерзшее яблоко…
Лада раскинула колени в дорогих коричневых джинсах, мерцающих искрами, и швырнула руку с сумочкой-сучкой на сложенную на сиденье коляску.
— Слушай, а эта дура здесь зачем? — раздраженно потребовала она ответа у Николая.
Люба обернулась назад.
— Это моя коляска, — прервав пение, пояснила она. — Сдвиньте, если мешает. Замерзшее яблоко… Слезы глотаю, ну как же так?
Люба допела и замолкла.
— Ты сегодня недобрая, Ладушка, — с терпением в голосе произнес Николай и пристально посмотрел на Ладу в зеркало.
Лада сдернула руку с коляски и метнула огненный взгляд в боковое окно.
«Кого это она дурой назвала?» — возмутилась коляска.
«Ух-ух! — радостно воскликнул джип. — Какая горячая!»
«Сумочку, наверное», — предположила Люба.
«Меня? — высокомерно усмехнулась сумка Лады. — Ну точно — дура!»
«Слушай ты, потаскуха лакированная!» — полезла коляска в бутылку.
«Девочки, только без драки!» — азартно завопил джип.
«Если эта кошелка старая сейчас не заткнется!..» — верещала сумка.
На мгновение ей пришлось молча замереть с открытым ртом — Лада искала сигареты.
«Чего рот-то раззявила? — шумела коляска. — Сказать нечего?»
Джип хохотал вприсядку.
«Мэ» упало, «б» пропало, что осталось на трубе?» — матерным голосом понесла из пакета утка.
Ладина сумка мстительно затихла. Она презирала старых кошелок, поражалась безвкусию котомок из кожзаменителя, сшитых в подвале, и полагала тупыми изделия вьетнамского и китайского рынков. Но самозабвенно тянулась за сумками с известными логотипами. Ее любимыми словами были «бренд» и «тренд». Оказавшись под столиком ресторана в кампании двух-трех изделий, приобретенных в Милане или Лондоне, сумочка раскрывала нутро и выворачивалась, чтобы виднелся сверкающий кармашек для сотового, дорогой очечник с солнцезащитными очками, брелок с кристаллами Сваровски или серебряная авторучка. Все эти вещицы, а так же деньги, сумочка заимствовала в ночных клубах у толстых борсеток. Она хохотала над нецензурными шутками, чтобы под грохот музыки молниеносным движением стащить вывалившуюся из борсетки стодолларовую бумажку или позолоченную зажигалку. Сумочка нарочно выбирала борсетку как можно более наглую и толстошеею — тогда украденные деньги можно было с чистой совестью полагать платой за грубое обращение с ней, утонченной девушкой. Сумка спала и видела встретить высокопоставленный портфель роскошной кожи, обитающий на шикарном ковре под экономически устойчивым столом в правлении банка или нефтяной компании. Она не сомневалась, что познакомившись с ней, сумочкой, такой страстной, с гладкой молодой кожей и длинными ручками, дорогой портфель сразу бросит в кладовку свою законную кошелку, старую и надоевшую. Вообще-то у сумочки было много знакомых среди ее ровесников — болоньевых рюкзаков, пластиковых папок и файлов, набитых книжками, дисками или распечатками скачанных из интернета текстов. Ровесники весело и вожделенно поглядывали на сумочку. Иногда она даже позволяла себе похохотать или покурить в их компании, но попытки встретиться наедине отвергала. Когда еще эта пластиковая папка достигнет кожаных высот и сменит имидж, обзаведясь вместо карточки на метро платиновой кредитной картой? Состаришься сто раз! Тебе может, уж тридцать лет будет — помирать пора. Нет, сумка решительно не собиралась ждать сто лет у моря погоды. Она жаждала богатой жизни, не откладывая, прямо сейчас, пока молода и полна желаний, пока кожа ее пахнет свежей юной выделкой, а отделения души ждут японских духов и членской карты фитнесс-клуба, а не пакета кефира и таблеток от давления. Но время от времени сумке снилось, что она — сумка-колыбелька, и в ней шевелится, сердито толкаясь пятками, малыш с крошечными, еще мягкими пальчиками и шелковистой как крахмал кожей. Во сне ведь не знаешь, что это сон. И сумка опрокидывалась от счастья. И просыпалась. И обнаруживала, что ее кармашки полны сигарет, презервативов и прокладок. А малыш только снился.
Николай поглядел на электронные часы над лобовым стеклом, сообщавшие так же направление ветра и температуру воздуха за бортом.
— Ну что, Любовь, в «Макдональдсе» возьмем по-быстрому на вынос перекусить?
Лада вздрогнула, словно ее хлестнули по пальцам. Ах, тут, оказывается не просто так, тут уже любовь? Ее сумка истерично сверкнула молнией: любовь с этим дешевым рюкзаком дерматиновым?!
— Перекусим, — радостно согласилась Люба. — Лада, вы кушать будете?
— Сыта по горло.
— А мороженое? — не поверила Люба.
— И без мороженого тошнит.
«Попрошу на меня не рассчитывать, — предупредила из пакета утка. — Тошнит, так в кусты иди».
— И отчего же тебя блевать тянет, Ладушка? — вразумительно произнес Николай. — Съела, может, чего несвежего? Или выпила?
Лада молчала, как ватное одеяло.
— Вас укачивает? — догадалась Люба. — Быстро едем?
«Ее укачаешь, — заржал джип. — Надорвешься укачивать! Мерседес один вообще вдребезги!»
«Что вы имеете в виду?» — недоверчиво спросила коляска.
«Но насчет меня не переживай, — заверил джип. — У меня инжектор безотказно работает».
«Инжектор?» — подозрительно переспросила коляска.
«Впрыск, — гордо бросил джип. — Впрыск у меня автоматический. Раз-два, и поехали с места в карьер! Или ты больше с карбюратором любишь?»
«Любушка, пусть этот нахал замолчит!» — высоким голосом потребовала коляска.
— Вы, наверное, в «Макдональдсе» уже бывали? — вновь обернулась назад Люба.
Лада фыркнула, как жена, выслушивающая версию мужа.
— Любовь, так ты в первый раз что ли? — засмеялся Николай. — Тогда надо тебя завезти в этот образец порядка в общем российском бардаке.
Лада вновь фыркнула. Сумка усмехнулась.
— Хавчик там — хрень всякая, — культурно пояснил Николай Любе. — Соленых огурцов вперемежку с сыром напихают, сверху колой польют. Но порядок — будь здоров! Порядок — образцовый. Каждый знает свое место. Бегает с тряпкой у тебя под ногами и не то что не рыпается — улыбается счастливой улыбкой. Сердце радуется. А я изо дня в день своим вдалбливаю — знай свое место, сволочь! Знай свое место, сука! Нет, каждый мнит себя гением крутым. Порядки ему, видишь ли, не нравятся! Да, Ладушка?
Лада молчала, как похоронный венок под снегом, и смотрела в окно.
Люба чувствовала, что разговор имеет непонятный ей, но явно неприятный для Лады подтекст. И чтобы смягчить обстановку, вновь обернулась назад и попыталась продолжить вежливую беседу.