Заведующая вздохнула и постучала по груди накладными:
— Надо делать. Все ж таки, если б не они, отцы и деды наши, шиш бы я колбасу под прилавком имела. Шиш бы мне гречку-ядрицу и ликер «Абу-Симбел» дали. Делала бы сейчас план при царизме лавровым листом да маргарином!
— У нас вроде и инвалидов в городе нет, — удивлялись в магазине райпо «Теремок». — Гавриловна! Инвалиды к нам в магазин ездиют?
— А я тебе не инвалид, что ли? — с вызовом гаркнул из торгового зала однобезногий льготник Феоктист Тетюев. — Нашла здорового!
— Людей с ограниченными возможностями очень много, — принялась заверять Любовь. — Просто они не могут из дома выбраться, в магазины заехать — кругом ступеньки, лестницы. И получается замкнутый круг: инвалиды сидят по домам, потому что город для них не приспособлен, а в городе ничего не делается для удобства колясочников, потому что их вроде бы и нет.
— Гавриловна! — заорал Феоктист Тетюев. — Нас много!
— Тьфу, леший надавал! — вскинулась Гавриловна. — Чего орешь?
— Чтоб завтрева спандус сделала! А не то я в комитет советских женщин Терешковой напишу!
— Слыхали? — передавали директора магазинов друг другу. — Веленность к ноябрьским лестницы все горками сделать, чтоб, значит, Терешковой легче было подниматься, чтоб как в космосе. Терешкова к нам едет!
— Ну?! Это почто?
— При чем тут Терешкова? — морщился заведующий аптекой Ефим Наумович Казачинский. — Это все план пандусикации всей страны.
— Бандусикации? — скреб между пальцами, там у него была экзема, заочник кооперативного техникума, заведующий магазином «Электротовары». — А транспарант? Транспарант вывешивать?
— А вы как думали? Какие ноябрьские без повешения? Это ж вам не Новый год. «Коммунизм — есть советская власть, плюс бандусикация всей страны», — меленько, вроде как шутил, но с намеком смеялся Ефим Наумович.
— Опять месячник высокой культуры обслуживания? — предположила директор магазина «Ткани» товароведу. — Надоели эти месячники.
— Совсем уж там с ума посходили! — с чувством согласилась товаровед. — Скоро круглый год высокую культуру обслуживания требовать будут.
— Я понимаю в мебельном съезд с крыльца сделать, — шумела директор, — а у нас что скатывать? Трикотин?
Товаровед громко смеялась шутке. Именно трикотин она натягивала на деревянный метр весь последний месяц, отмеряя его в подсобке уважаемым женщинам города. Каждое натягивание на щербатый эталон длины давало товароведу пять сантиметров ткани в собственный карман. Это было очень приятно, ведь трикотин стоил тридцать рублей за метр, а одна только Зинаида Петровна Каллипигова взяла два отреза по три метра. Простые женщины покупали ситец и штапель. Его натягивание давало копеечную выгоду, поэтому простых женщин товаровед презирала. Тот факт, что покупательниц ситца в подсобки, где хранились трикотин и турецкий тюль, не пускали, товароведа с мысли не сбивал.
— Трикотин скатывать, ха-ха, — весь следующий день тревожно заливалась смехом товаровед, указывая плотнику деревянным метром, как положить доски на крыльцо.
— Я все-таки не пойму, — размышляла в торговом зале магазина «Теремок» заведующая Гавриловна. — Почто Терешковой мостки на лестницу настилать?
— Пулемет закатывать! — гаркнул однобезногий инвалид Феоктист Тетюев, поджидавший возле прилавка, когда выгрузят портвейн. — Орудие к бою!
Гавриловна вздрогнула.
— Прикрой, атакую! — вошел в раж Феоктист Тетюев.
— Я вот те милицию сейчас вызову! — пригрозила Гавриловна.
— Орудие, по милиции прямой наводкой! — шумел Феоктист Тетюев.
В три часа ночи в квартире Каллипигова раздался телефонный звонок.
— Спишь, товарищ Каллипигов? — строго спросил голос начальника районного отдела комитета государственной безопасности товарища Преданного.
Имени самого товарища Преданного, а так же его батюшки не знал никто, даже молодая супруга Анжелика — в целях повышенной конспирации.
— Не сплю, — почему-то соврал Каллипигов.
— В курсе, значит, уже? — произнес Преданный.
— В курсе, — на всякий случай вновь соврал Каллипигов.
— И что думаешь делать?
— Отдать себя без остатка идее, вплоть до способности в любой миг пожертвовать за нее жизнь, — со сна доложил Каллипигов.
— Ну партбилет ты всегда на стол положить успеешь, — по-товарищески сказал Преданный. — Что ты в данной ситуации делать собираешься?
— Бюро собрать.
— Мысль! — согласился Преданный. — И перед лицом…
— Перед твой в данный момент никого не интересует. Тут не до моральной нечистоплотности, твоей и…
— И Ларисы, — понизив голос, признался Каллипигов, покосившись на постанывающую во сне Зинаиду Петровну.
— Я так думаю, ломать все срочно надо, — голос Преданного был тверд. — Причем до начала рабочего дня успеть.
— До утра не успеть, — на всякий случай сказал Каллипигов. — Как ни как, семьдесят лет строили.
— Ты мне эти аллегории брось! Бандусикация у тебя семьдесят лет, что ли, висит? Вчера еще не было.
— Где не было? — уточнил Каллипигов.
— На «Электротоварах». Ты в городе, что ли, отсутствовал? — догадался Преданный.
— Отсутствовал, — обрадовался Каллипигов. — В район ездил. В связи с…
— Так ты не в курсе, что тут без тебя творится?
— Без меня! — у Каллипигова отлегло от сердца: если что, его в городе не было. — Слушай, буквально на день, в смысле на неделю отъехал, и тут такое! Какое, кстати?
— Такое! — накатом понес Преданный. — Брустверы по всему городу настроены. Для орудий. На милицию пулемет запланирован. К каждому магазину накат возведен. Буквально у каждого крыльца — свежий съезд.
— И о чем митингуют на съездах? Что требуют? Мое имя упоминается?
— Твое — нет. Но твоей матери неоднократно. И все это в тот момент, когда в город едет делегация из Москвы во главе с первой женщиной-космонавтом Терешковой!
— Уже известно, кто эти сволочи?
— В делегации?
— Да нет, затеял антисоветскую деятельность — кто?
— Некто Любовь Зефирова и Феоктист Тетюев.
— Кто такая, Зефирова? — задумался Каллипигов.
— Сопля безногая, — раздраженно бросил Преданный.
— Народ, однако, за собой повела, — раздумчиво произнес Каллипигов. — Вот что. Весь этот коммунизм плюс бандификацию срочно удаляем, брустверы ломаем, Зефирову — на бюро. У тебя, кстати, товарищ Преданный, средства индивидуальной личной защиты наготове?
— Которые?
— Я про противогаз, — уточнил Каллипигов.
— Так бы и говорил. А что, есть опасность химической атаки?
— А черт ее знает.
— Кого?
— Зефирову.
— Зефирова завербована, как пить дать!
Каллипигов обмер.
— Погоди-ка, товарищ Преданный, я у Зинаиды Петровны водички попить попрошу. Зина! Зи-на!
— Ты сейчас не водочки, ты сейчас коньяку шарахнешь, как узнаешь, что я тебе еще скажу. Эта Зефирова ручной пилой, лобзиком из дома пионеров, выпилила вчера порог на почте. Дескать, чтоб легче на почту заезжать. Ты понимаешь, товарищ Каллипигов?
— Банки, мосты, телеграф?!
— Сбербанки! Народ пилами вооружается. Наши топоры лежали до поры.
— Я теперь до самого бюро не усну, — тревожно поделился Каллипигов. — Ты, товарищ Преданный, прерви сейчас со мной связь. Я на телефон сяду — с соответствующими товарищами повестку бюро вырабатывать.
— Повестка одна: борьба с контрреволюцией в лице гражданки Зефировой.
— А Феоктист Тетюев?
— Тетюева придется замять.
— Насмерть? — проявил партийную жесткость Каллипигов.
— Пока нет. Пока замнем устно.
— А чего медлить? Цель заминки какая?
— Ты пойми, товарищ Каллипигов. Руководство скажет: это как же так, один преклонный инвалид, честно скажем, алкоголик, весь комитет государственной безопасности на единственной ноге обошел? В то время, как комитету выделены две «Волги»…
— Верно, — согласился Каллипигов. — Валим все на здоровую Зефирову. Нет, но Тетюев, мразь какая. Родина у него в финскую войну руку отняла, в великую отечественную — ногу. Казалось бы — живи, да радуйся! А он, мразь, так отплатил советскому государству.
— Перерожденец, — с ненавистью произнес Преданный.
— Перерожденец, — согласился Каллипигов. — Ну, до бюро?
В семь часов утра, когда птицы громко пели русскую народную песню, к Зефировым прибыла курьер с бумажкой, приглашавшей гр. Зефирову Л. Г. прибыть к девяти ноль-ноль в райком партии.
— А что случилось? — удивились Зефировы.
— Не знаюти ничаво! — закричала курьер, по совместительству выполнявшая в райкоме обязанности технички.
— Думаю, партия хочет тебя отблагодарить, — догадался Геннадий Павлович.
— За что? — растерялась Люба.
— За инициативу с пандусами.
— Ой! — радостно сказала Люба.
— Инициатива наказуема, — с тревогой напомнила Надежда Клавдиевна.
— Что ты, в самом деле, Надежда! — укорил Геннадий Павлович Надежду Клавдиевну. — Для чего при ребенке высказывать свои ошибочные пессимистические мысли. Ребенок сделал прекрасное доброе дело, ребенка хотят отметить, отблагодарить. А вот я уверен, Любочку путевкой наградят. Или даже грамотой из Москвы.
— Я разве против? Я рада, — Надежда Клавдиевна погладила Любу по голове.
Переехав через мостки на дорогу, Люба услыхала скрежет выдираемых досок, мат топора и дружелюбные крики рабочих. Весь этот трудовой накал разрушенья доносился от книжного магазина «Пропагандист». Люба налегла на ободья колес.
— Товарищи, товарищи! — принялась окликать Люба двух плотников, споро курочивших свежий дощатый пандус.
— Что тебе, девочка?
— Почему вы ломаете? — дрожащим голосом спросила Люба.
— Это ты не у нас спрашивай. Наше дело маленькое. Сказано сломать к лешему, вот и ломаем.
— А кто сказал?
— Каллипигов распорядился. Телеграмма из Москвы пришла — возвести удобства для Терешковой. А она приехать не смогла. Видать, заливали капитально.
— Гондоны! — сказал молодой плотник, который все никак не мог разъехаться с тещей.