изнь встречался, а то вон их сколько, полные вагоны. Это что же, у своих детей деньги забрать и чужих кормить, пока их родители-алкаши пьянствуют, да новых уродов строгают? А если не дать? Получается, что ты плохой, говнюк и барыга, раз пожалел рублик-копеечку? А хочется быть хорошим, благородным, меценатом и спонсором. Но только без больших затрат. В общем, по какому праву этот чертов инвалид ездит по городу там же, где нормальные люди, и оскорбляет полноценных граждан своим камуфляжем с тельняшкой? За это ведь можно мошенников безногих и к ответственности привлечь, к уголовной.
— Кристина, садись вот сюда, — пригласил Кудрявцев Кристину-дауна. — Удобно?
— Да-а, — сказала Кристина.
— Сейчас, Кристина, ты у нас побудешь фотомоделью. Хорошо?
— Да-а, — радостно согласилась Кристина.
— Покачай головой, туда — сюда. Отлично! Улыбнись. Молодец, Кристина. А теперь вспомни что-то очень грустное. Вспомнила?
— У Кристины котлету забрали.
— Да, Кристина, это очень грустно!..
В обед, а ни один сотрудник милиции не ушел обедать, пока все инвалиды не были снабжены временными справками или паспортами, фотограф сделал последний снимок — Любы.
— Попробуй со снимка мысленно обратиться к тому, кого ты любишь, — предложил Кудрявцев. — Не торопись.
Люба подъехала под нарисованный на стене ростомер, развернулась и, подавшись вперед, стала вглядываться в камеру, словно через объектив могла рассмотреть Николая.
«Коленька, любимый мой, где ты? Без тебя мои дни на исходе. Мысль, что я могу тебя не увидеть, невыносима. Как долго еще жить… Я не хочу так долго, если тебя не будет рядом. Найди меня скорее, пока я не устала писать песни!»
— Люба, по какому адресу вас регистрировать? — спросил Квас, когда она вернулась к кабинету начальника, возле которого толпились радостные инвалиды.
— По адресу? — Люба растерялась. — А без адреса нельзя?
— Да ты что! — развел руками Квас. — Вы где проживали все?
— Вчера?
— Ну да.
— У Русины Вишняковой они проживали, — сообщил проходивший мимо милиционер.
— Ах вон оно что! — почему-то обрадовался Квас.
— В двух приватизированных на ее имя квартирах, — продолжил милиционер.
— Тогда никаких проблем, — расцвел Квас. — По нынешнему закону в приватизированную квартиру можно регистрировать любое количество граждан, независимо от метража. Тома, пусть всех впишут по одному адресу. А гражданке Вишняковой — Квас подмигнул Любе — мы ничего сообщать не будем, чтоб не переживала лишний раз. У нее там и так с наркотиками геморрой. Ну что, Люба, будем прощаться?
— Будем, — вздохнула Люба. — Я так рада, что тебя, Паша, встретила!
— И я рад. Будут проблемы — обращайся. Чем могу — помогу.
— Я тебе, Паша, так благодарна!
— Брось!
В коридоре отделения Люба догнала давешнего милиционера и спросила:
— Вы всех на своем участке знаете?
— А то! — сказал милиционер.
— Я со своим другом, его зовут Коля, по недоразумению разминулась. Ни адреса, ничего! Но он однажды говорил, что едет к бабушке накосить зелени, а бабушка живет на Тимирязевской с козлом, с Васькой. Вы не знаете, в каком доме женщина есть и козел?
— Да у меня козлов на участке — как собак нерезаных. И все с бабами живут. Васек тоже по горло. Тимирязевская — не мой район. Но по этим данным ты своего Колю не найдешь.
— Понятно, — вздохнула Люба. — Все равно, спасибо вам.
На улице возле отделения Люба строго сказала друзьям:
— Я же говорила, что когда прописываешься, не нарушая закон, за это в милиции денег не берут. А вы не верили!
Друзья закачали головами, глухонемая Анжела мычанием подтвердила, что — точно, не верила. Но теперь все будет делать только по закону!
— Давайте решим, где станем жить, — предложила Люба.
— Я поеду домой, маму искать, — сказала Катя.
— Я — с тобой, — заверила Катю Юля.
— У меня тут женщина одна есть, давно звала, — признался Саша-«чеченец», бывший раньше «афганцем». — Я, пожалуй, к ней. Теперь, с паспортом, и работать могу, и жениться, если что.
Один за другим инвалиды разошлись, остались лишь семь-восемь человек.
— Знаю дом под снос, — таинственно поделился горбун Федя. — Как говорится, тихий центр, недалеко от метро, окна во двор, все в шаговой доступности. Его какая-то фирма выкупила, жильцов расселили, а к реконструкции так и не приступили. Айда туда!
— Айда, — согласилась Люба и крепко взяла за руку маленького Васю-цыганенка, любившего пугать прохожих патологией своих кистей: четыре пальца у Васи были сросшимися, с одним большим ногтем.
К двухэтажному дому компания добралась уже к вечеру. Он, действительно, был расселен, огорожен, и, судя по всему, давно вычеркнут из списков жилья. Инвалиды набросали на лестницу досок, соорудив пандус, и рассыпались по второму этажу, выбирая себе комнаты. Электричества в доме не было, а вода обнаружилась лишь в подвале, там, где к дому подходили наружные сети. Попытка открыть вентиль оказалась неудачной — начался потоп в одной из кухонь. Но источник воды лишь в подвале никого не смутил.
«Живут же люди в пустыне всю жизнь, и ничего, — сказала Люба коляске. — А у нас вода прямо под ногами, в подвале».
Вскоре разнеслась радостная весть — газ не отключен!
Плиты работают! Уже в темноте друзья вскипятили чай и сели в кухне с распахнутыми рамами без стекол — ужинать слоеными булками и разговаривать о будущем, которое ждало их за выбитым окном.
Наутро Люба нашла невдалеке почтовое отделение и узнала, как можно звонить по телефону с помощью карточки. Она даже приобрела карточку с загадочным названием «на сто единиц» и со второй попытки вставила ее в щель таксофона. Но вот набрать номер не смогла, клавиатура была слишком высоко, чтобы разглядеть цифры и дотянуться до кнопок с коляски. Женщина за стойкой долго смотрела на инвалидку и, наконец, решительно позвала:
— Иди сюда! Звони бесплатно со служебного телефона. Тебе куда, по Москве?
— Да. Певице знакомой, — сообщила Люба. — Она дает уроки вокала. Обещала со мной позаниматься. Визитку дала. Вот — Сталина Ильясовна Черниченко. Здесь и номер есть.
— Звони, — скомандовала почтовая служащая.
Сталина Ильясовна взяла трубку сразу, словно стояла рядом с телефоном.
— Это я, Люба, — громко крикнула Люба. — Помните, в «Макдональдсе»?
— Конечно, помню, Любочка, — повинуясь телефонному эффекту тоже прокричала Сталина Ильясовна.
— Я хотела спросить насчет уроков. У меня есть деньги. Сколько стоит один урок?
— Пятьдесят, — ответила Сталина Ильясовна, — но это не важно…
— Да, — радостно перебила Люба. — Не важно, потому что деньги у меня есть, пятьсот рублей!
— Пятьдесят долларов, а не рублей, — засмеявшись, поправила Сталина Ильясовна, — но это не важно!
— Долларов? — упавшим голосом переспросила Люба. — Извините…
— Любочка! — закричала в трубку Сталина Ильясовна. — Подожди! Я буду заниматься с тобой бесплатно, станешь известной певицей — отдашь.
— Уехала она, — ответил Сталине Ильясовне посторонний женский голос.
И в трубке запели гудки.
Почтовая служащая проводила Любину коляску жалостливым взглядом, но через мгновенье забыла о ней, потому что по радио запели душевную песню про несчастную любовь. Женщина прибавила громкости и, подперев голову рукой, взялась внимать трогательным словам песни очень знакомой талантливой певицы, имя которой она запамятовала:
— Крик гитары, пляс дождя, ветра пьяный плач…
Люба медленно ехала в потоке прохожих.
Коляска испуганно молчала.
Слезы текли у Любы из глаз.
Коляска деликатно свернула в арку и заехала во двор — пусть Любушка поплачет.
Вишневый джип проехал мимо арки.
Николай арку не видел: по радио после каких-то котлет запели. Пела Люба. Пела про следы на воде. Николай ехал, не разбирая дороги, повинуясь движению потока. Когда идущие впереди машины затормозили, он поглядел вперед и вверх, планируя увидеть светофор. Сверху, с огромного рекламного щита на него смотрела черно-белая Люба.
«Манеж, — прочитал джип. — Выставка фотографий «Разыскивается опасный преступник».
Машины рванули с места, джипу пришлось бежать со всеми, тряся загривком. Николай затормозил его на Манежной площади. У входа в выставочный зал на него снова посмотрела Люба. Теперь Николай разглядел, что она была скорее серо-белая, но не того серого цвета, какой бывает от безысходности, а пепельно-глянцевого, призванного подчеркнуть стильность фотографических образов. Не теряя времени, Николай вошел в холл. Внутри стояла охрана, которая говорила каждому гостю:
— С пригласительным, проходите, пожалуйста.
Николай не стал спорить и вошел. По залу гуляли люди с пластиковыми стаканчиками вина в руках и с эстетическим восторгом разглядывали снимки.
Николай приблизился к первому стенду. С фотографии на Николая простодушно смотрела девушка-даун. За спиной у дауна торчала шкала ростомера. Внизу — номер. На следующем снимке веселый цыганенок с любопытством глядел на зрителей, подняв руки-клешни. Николай обошел зал. На последней фотографии была Люба. Она подалась вперед, вцепившись в поручни коляски, так что лицо ее было совсем близко и слегка искажено. Тонкие русые брови поднимались изломанным углом. Растрепанные волосы забраны за маленькие, сильно торчащие уши. Макушка едва касалась цифры 140 см на ростомере.
— Метр сорок с коляской, — пробормотал Николай и взял со столика второй пластиковый стаканчик вина.
Если вчера, после визита в люмпен-пятиэтажку, у Николая еще и были какие колебания в трактовке происшедшего, то теперь он не сомневался: Люба уже встретилась с царем, и встретилась очень перспективно! Иначе кто бы ей за три дня депутатскую неприкосновенность организовал, запись на радио, и даже этот, как его, вернисаж с презентацией.
— Коллекция фотографий подготовлена за одну ночь, — вещала в микрофон с небольшого подиума дама в проволочном колье и платье лимонного цвета, усыпанном сияющими стразами. — Все мы были так потрясены снимками яркого, молодого фотомастера Андрея Кудрявцева, что буквально на одном дыхании к утру родилась эта выставка.