Врач сделала обиженное лицо и сердито написала на бумажке направление в детское отделение районной больницы.
В больнице Надежде Клавдиевне разрешили лишь донести Любу до кроватки в палате, а Геннадия Павловича не пустили дальше приемного отделения.
— Разрешите жене с ребенком в палате остаться. Я заплачу, — неумело предложил Геннадий Павлович из дверей и торопливо вытянул из кармана рубашки сложенные рубли.
— У нас, гражданин, медицина бесплатная, — сердито произнесла врач и посмотрела на жалкие мятые трешки. — Чем ваша дочь лучше других, что ей особые условия создавать?
— Она больна, — пояснил Геннадий Павлович.
— А у нас здесь здоровых нет, — осекла врач. — Сегодня мы вашу жену в отделение пустим, а завтра все мамаши здесь поселятся? Вместо того, чтобы на производстве работать, будут в палатах бездельничать за государственный счет?
— Да, конечно… Просто… Поймите, у меня единственный ребенок.
— У вас единственный. А у меня их в отделении сорок человек. Закройте дверь, вы мешаете работать.
В палате Надежда Клавдиевна уложила Любу на фанерную кроватку возле умывальника. Из соседней кроватки глядела белобрысая девочка.
— Здравствуй, — обратилась Надежда Клавдиевна. — Тебя как зовут?
— Оля.
— А что у тебя болит, Олечка?
— Ничего не болит, — ответила Оля, нацепив край простыни на зуб.
— А зачем же ты в больничке лежишь?
— Грыжу будут делать. Вот здесь, — Оля показала на живот под простыней.
— А-а! — поняла Надежда Клавдиевна. — А Любе глазик сделают красивый. Оля, у Любы ножки болят, ты позовешь медсестру, если ей что-нибудь понадобится?
Оля закивала.
В палату вошла пожилая санитарка с огромной рыжей клизмой в руке.
— Зефирова кто?
— Я, — ответила Надежда Клавдиевна.
Санитарка с сомнением посмотрела на клизму и на Надежду Клавдиевну.
— Операция-то кому?
— Ах, да! Вот — Любочке.
— Ну а вы чего под руку лезете? — обиделась санитарка.
Она откинула с Любы простынь, подсунула ржавую клеенку и, ловко повернув Любину попу, воткнула клизму.
Люба заорала.
— Любочка, маленькая, не плачь! — запричитала Надежда Калвдиевна.
— Уйдите, женщина, — приказала санитарка. — Не мешайтесь!
Надежда Клавдиевна заплакала и поплелась вон. Вопли Любы были слышны до дверей на первом этаже.
— Гена, может, действительно не надо было? — шмыгая носом, жалобно спросила Надежда Клавдиевна. — Окулист предупреждала — намучаете только лишний раз ребенка.
— Не знаю, — растерянно ответил Геннадий Павлович. — Покатать бы по блюдечку яблочко, да заглянуть — что там будет?
— Быстрее бы ночь прошла, — попросила Надежда Клавдиевна. — Операция назначена на десять. Сказали, что к двенадцати можно подойти. В палату пустят. Давай персикового компота купим, завтра Любочке снесем?
Оля была первой в списке плановых операций. Люба, выходит дело — вторая. Но под утро поступила экстренная девочка. И тоже с грыжей! Она стала первой прооперированной ночным дежурным хирургом. Оля — второй. Пришедший к девяти утра хирург Василий Петрович С. (не называем его фамилию, поскольку дело давнее, и к тому же он понес строгое наказание — выговор) вошел в операционную, когда Оля уже была под наркозом.
— Что у нас здесь? — заглянул Василий Петрович в свой план. — Косоглазие. А общий зачем дали? Кто там у нас второй? Карточку!
Медсестра, которая тоже пришла утром и ничего не знала об экстренной ночной операции, протянула карточку:
— Номер два — Зефирова Люба, шесть лет.
Василий Петрович полистал дело, подошел к Оле и вставил в глаз распорку.
— Что-то не вижу косоглазия, — сказал он через секунду.
— Зачем общий дали?
— Василий Петрович, вы у меня это спрашиваете? — возмущенно ответила операционная сестра. — Я еще и за анестезиолога должна отвечать?
— А за фикцию никто не отвечает, — пошутил Василий Петрович. — Ладно, начинаем.
— Ой, подождите, я радио погромче сделаю, песня хорошая, — вскрикнула сестра. — А ты такой холодный, как айсберг в океане!
— Ты на кого это намекаешь? — весело откликнулся Василий Петрович.
— Не на вас! — кокетливо ответила сестра.
— Я тебе рассказывал, как мы с Саней с воскресенья на понедельник дежурили? Тампон!
— Под темною волно-ой! Нет, не рассказывали, а что такое?
— Привозят клиента — шмон на все приемное. Пил, видать, все выходные. Чтоб исключить инфаркт, вызываю Саню — снять ЭКГ. Саня разматывает свои провода и спрашивает пациента: пил вчера? Тот молчит. Саня громче: вчера пили? Клиент лежит, паутину на потолке рассматривает. Тут я вступил: товарищ, говорю, дорогой, доктор интересуется, употребляли ли вы вчера спиртные напитки? Тот встрепенулся и отвечает: а я думал, он это у вас спрашивает.
Сестра заколыхалась грудью.
— Повязочку накладывай, — весело распорядился Василий Петрович. — Кто там следующий?
— Оля Дормидонтова, семь лет, паховая грыжа.
— Грыжа, это хорошо. Что-то я грыжи не вижу.
— Блуждающая, может? — предположила сестра.
— Что-то я про такую не слышал, — с оптимизмом произнес Василий Петрович.
— А вы, Василий Петрович, еще про многое, может, не слышали, — кокетливо сказала сестра.
— Согласен. Вечером расскажешь?
— Вполне возможно.
— Ну, грыжа так грыжа. Мы разве против? Мы совершенно не против.
В полдвенадцатого Надежда Клавдиевна, введя в грех дежурную на входе шоколадкой, прокралась в детское отделение.
Люба лежала на кровати, до подбородка укрытая простыней.
Никакой повязки на лице не было.
— Любочка, — кинулась к дочери Надежда Клавдиевна. — А что же тебе, глазик не делали?
— Делали, — ответила Люба, скосив зрачок к переносице. — На животе.
Надежда Клавдиевна взглянула на соседнюю кровать. Белобрысая забинтованная Оля с интересом глядела на нее одним глазом.
Надежда Клавдиевна выронила железную банку с персиковым компотом. Растерянно шагнула к Любе. Потом повернулась к выходу. Снова шагнула к кроватке. И, наконец, стремительно выбежала в коридор. Добежав до сестринского поста, Надежда Клавдиевна схватила трубку телефона, украшенного надписью «Звонить запрещается!», и лихорадочно набрала рабочий номер Геннадия Павловича.
— Мамаша, не трогайте телефон! — закричала санитарка.
— Гена, Любу перепутали! — закричала Надежда Клавдиевна.
— Как перепутали? — закричал Геннадий Павлович.
— Не знаю!
Санитарка боком вытиснулась из-за стола с фикусом и опористо побежала по коридору.
— Надежда, успокойся! — потребовал Геннадий Павлович. — Говори толком! А не то я сейчас с ума сойду!
— Я думаю, Любу перепутали с Олей, — взяв себя в руки, сообщила Надежда Клавдиевна.
— С какой Олей?
— С соседкой по палате. Любе прооперировали Олину грыжу, а Оле — Любино косоглазие.
— У Любы грыжу нашли? Когда? — встревожился Геннадий Павлович.
— Гена! Сосредоточься! Любе прооперировали грыжу, которой у нее никогда не было. А Оле — косоглазие…
— Которого не было у нее? — догадался Геннадий Павлович.
— А я тебе о чем говорю?!
— Надя, узнай, кто оперировал? Я его убью!
По коридору к сестринскому посту стремительно шагала врач отделения, бежала медсестра с карточками и колыхалась санитарка.
— Мамочка, что здесь происходит? — издалека гневно крикнула врач.
— Это я у вас хочу узнать! — высоким голосом закричала в ответ Надежда Клавдиевна. — Кто мне ребенка изуродовал?
— Женщина, выбирайте выражения, вы не на базаре, — приказала врач.
Она выхватила у медсестры карточки и, кипя негодованием, направилась в палату.
— Кто — Зефирова?
— Я, — пискнула Люба.
Врач откинула простынь.
— И что вам, мамочка, не нравится? Заживление идет прекрасно.
— У Любы — косоглазие.
— А мы здесь причем?
— А что тогда моему ребенку прооперировали?!
— Что надо было, то и прооперировали. Мы оперируем по показаниям, а не с бухты-барахты.
— А этой девочке?
Врач снова взглянула в карточку. Потом на повязку на лице Оли.
— Василий Петрович — опытный хирург. Значит, у вашей дочери на операционном столе обнаружилась грыжа.
— А у Оли обнаружилось косоглазие?!
— Вы кто по специальности, мамочка?
— Бухгалтер.
— Вот и занимайтесь бухгалтерией. Я ведь к вам в бухгалтерию не лезу, вы согласны? А право ставить диагнозы оставьте нам. Василий Петрович — врач высшей категории. И вообще, кто вас в отделение пустил? Мне что, милицию вызывать?
В палату ворвался Геннадий Павлович с суковатой палкой в руке.
— Это она?! — указал он на врача. — Убью!
Врач отпрянула. Медсестра взвизгнула. Санитарка вытиснулась из палаты и с топотом побежала по коридору.
— Гена, это не она, — вскрикнула Надежда Клавдиевна. — Это врач высшей категории Василий Петрович.
— Убью гада! — закричал Геннадий Павлович и выбежал в коридор. — Где этот коновал?! Выходи, мерзавец!
По коридору навстречу Геннадию Павловичу мчались санитарка и сторож Митрич в казенном белом халате.
— А-а-а! — отчаянно закричал Геннадий Павлович и вдарил палкой.
Митрич увернулся.
— Ты что, гад, с моей Любовью сделал?!
— А я чего? — прикрылся Митрич стулом. — Она сама захотела.
— Ах, сама?!
Геннадий Павлович вновь вдарил палкой. Митрич выронил стул.
— Ты, это… Сам виноват, — нырнув за диван, доложил Митрич. — Внимания мало уделял, как мужик.
— Ты! Мою малышку… мою девочку…
— Нашел девочку! Пятьдесят лет!
В коридор вбежал Василий Петрович.
— Гена, вон он! — показал Надежда Клавдиевна на Василия Петровича.
Геннадий Павлович вновь взмахнул палкой. Митрич и санитарка повисли у него на плечах.
— Одумайтесь! — вскрикнула врач отделения. — Вы сейчас можете убить врача высшей категории! Давайте во всем разберемся!
Геннадий Павлович вдруг обмяк и беззвучно заплакал.
Митрич аккуратно вынул палку из его ослабевших рук и передал санитарке. Та спрятала палку за спину.