— Да.
— И еще должно остаться воздуха, чтобы не перехватывало горло. Дыхание и звукоизвлечение жестко связаны. Итак, встаешь прямо.
— Сижу прямо, — засмеялась Люба.
— Да, я все время забываю. Сидим прямо и вдыхаем носом воздух: не напрягаясь, легко. Плечи не поднимаем! Медленно вы-ды-хаем…
— Ф-ф-ф-ф, ф-ф-ф-ф, ф-ф-ф-ф, — шипела Люба.
— Теперь «да-да-да». Вдох! Пошла: «да-да-да».
— Да-да-да, — послушно выпевала Люба.
— Выражение лица! Лицо не напрягать. Улыбочка! Слушатели не должны знать, что тебе тяжело.
— А мне и не тяжело. Мне радостно.
— Отлично! Образцом для звучания по традиции является звук «а». Поэтому ты сейчас пропоешь «а» и зафиксируешь гортанью, связками, диафрагмой, всей твоей душой позицию звукоизвлечения «а». И в дальнейшем будешь стараться все остальные гласные звуки извлекать из позиции, наиболее близкой «а». Поняла?
— Не очень.
— Сейчас по ходу дела поймешь. Управляй своим голосом так, чтобы все гласные приблизить к звучанию «а». Вдох! А-э-и-о-у.
— Аа-ээ-ии-оо-уу! — голосила Люба. — Аа-ээ-ии-оо-уу.
Потом они пили чай с молоком, и Сталина Ильясовна объясняла Любе про тоны, обертоны, форманты, рисовала графики и колебания.
— Как все сложно, — переживала Люба.
— Никто и не обещал, что будет легко, — говорила Сталина Ильясовна.
— Ой, Сталина Ильясовна, можно я новости по телевизору посмотрю?
— Конечно. Дай-ка пульт. Интересуешься политической жизнью страны?
— Вообще-то не очень. Просто мой Коля очень политикой увлекается. Все время меня про президента спрашивает — его мое мнение интересует. Я думаю, я должна его интересам соответствовать.
— Конечно, — опять согласилась Лина.
— Теперь придется каждый день новости смотреть. Ой — он! Президент. Линочка Ильясовна, как громче сделать?
После новостей Сталина Ильясовна вновь рассказывала Любе о цели обучения вокалу. И Люба послушно повторяла: звучание естественное, красивое, непринужденное, свободное от неестественных призвуков, полное, ровное, оптимально использующее резонансную полость.
Когда Люба уже сидела в прихожей, готовясь спускаться вниз и ожидать возле подъезда Николая, Сталина Ильясовна осторожно сказала:
— Любочка, почему ты не спрашиваешь про музыкальное училище? Забыла?
— Я боялась, — сказала Люба.
Сталина Ильясовна скорбно помолчала.
— Инвалидов не берут? — спросила Люба.
— Не совсем так, — Сталина Ильясовна погладила Любину руку. — Есть университет культуры специально для инвалидов. И музыкальное отделение там тоже есть. Но колясочников не принимают.
— Лестницы? — догадалась Люба.
— Откуда ты знаешь? — удивилась Сталина Ильясовна.
— А чего тут знать. Лестницы — это главное препятствие спинальников. Я и в школу только на первый этаж ходила, и в музыкалке не могла учиться, как все — там крыльцо высоченное было. Потом только приварили уголки.
— Я говорила с ректором, среди ночи вытащила его из постели. Он жалуется, что нет денег смонтировать лифт или современные подъемники. В общем, я очень расстроена. Тебе придется учиться у меня. Благо, ты приглянулась нашему Павлу Сергеевичу, вон с каким удовольствием по лестнице тебя таскает.
— Жаль, — закусив на секунду нижнюю губу, сказала Люба. — Я не из-за себя переживаю. Мне повезло, у меня есть вы, Коля. А другие колясочники как же? Ведь невозможно представить, чтобы строители построили дом без лестниц для здоровых людей. А для инвалидов пандус не возвести — в порядке вещей. Нас не существует. Вы видели справочник учебных заведений для инвалидов? Какие специальности мы можем получить? Сапожник, закройщик обуви, счетовод, упаковщик. Ладно, все равно большое вам спасибо за информацию.
— До завтра, Любочка, — виновато сказала Лина.
Николай заехал за Любой и отвез в ничем внешне не примечательное здание, похожее на бывшую контору завода или института.
— Господа, Готовченко у себя? — спросил Николай в переговорное устройство на дверях с сияющими золотом замками и ручками. — Аджипов к нему.
«Готовченко, — задумалась коляска. — Знакомая фамилия. Нет, навряд ли. Тот Готовченко товарищ был, а этот — господин».
В дверях щелкнуло и Николай распахнул створку, пропуская вперед Любину коляску. Люба въехала в коридор, уставленный искусственными орхидеями и пальмами, узкими колоннами аквариумов, кожаными креслами и столиками молочного стекла на раскосых ножках. Люба восторженно уставилась на крошечные светильники, развешанные на натянутую вдоль коридора серебристую проволоку. На стенах в рамках красовались фотографии знаменитых певцов и компакт-диски. Некоторые двери были раскрыты, и Люба увидела компьютеры, перед которыми сидели молодые парни и девчонки. На дверях, над столами и мониторами болтались забавные рисунки, юморные надписи и яркие постеры. С одного из них на коляску кровожадно глянул Мэрлин Мэнсон.
«Ой, Любушка, — вскрикнула коляска. — Чего это он? Глаз красный какой! С перепоя что ли?»
«Образ такой, — предположила Люба. — Сценический. Наверное, какую-то операцию сделали. Сцена требует жертв».
«Любушка, ты не соглашайся, если тебе велят с красными глазами петь».
«Не соглашусь», — заверила Люба.
В конце коридора, в небольшом холле, Николай остановился перед стойкой секретарши. Люба поглядела на белую дверь со вставкой из синего стекла. На двери висела табличка: «Готовченко Юрий Савельевич».
«Готовченко! — вскрикнули коляска и Люба. — Завотделом культуры райкома комсомола!»
Люба повернулась к Николаю и кивнула на дверь с табличкой:
— Коля, я его знаю.
— Юру-Пионера? — удивился Николай.
— Мы зря сюда приехали, — упавшим голосом сказала Люба. — Он не станет мои песни записывать. Он ярый приверженец соцреализма в искусстве.
Николай заржал.
— Юрка-то? Не знал! Не переживай, теперь он сторонник капреализма. И не только в искусстве.
«Любушка, — толкнула коляска Любу, — спроси у этого пионера про первого секретаря товарища Каллипигова. Может и он здесь? Говорили, в Москву подался, злыдень».
«Спрошу, — пообещала Люба. — Мне самой интересно. Прямо весь город здесь. Паша Квас, Готовченко».
— Здорово, Пионер! — поприветствовал Николай Готовченко, сидевшего за огромным стеклянным столом.
— А-а, Запорожец! — улыбнулся Готовченко. — С чем к нам?
— Старую знакомую твою привез. Не узнаешь?
— Я Любовь Зефирова, — напомнила Люба со смехом. — Вы у нас завотделом культуры работали. Ленина мне не разрешили в спектакле играть.
— Да-а, кто в юности не ошибался, — хохотнул Готовченко. — Зато как закалилась в боях!
— Это точно, — согласилась Люба и порадовалась: — Столько земляков встретила! Говорят, товарищ Каллипигов тоже в Москве. Случайно не знаете, чем занимается?
— Знаю, — ответил Юрий и поднял глаза к потолку. — Он теперь в «девятке» у руля.
«Надо же, — удивилась коляска, — таксистом стал».
«Кто бы мог подумать? — ответила Люба коляске. — Руль крутит в такси. А такой был важный!»
— В «девятке»? — с интересом переспросил Николай. — Надо иметь в виду. Да у тебя, Любовь, я смотрю, все схвачено? Везде свои люди расставлены? На всех ключевых постах?
Люба скромно улыбалась.
— Ладно, давай о деле. Юра, этой девушке, любимой певице президента, между прочим, нужно сделать качественный диск. В сжатые сроки.
— У меня уже есть готовый диск, — робко встряла Люба.
Она пошарила в рюкзачке и извлекла демоверсию.
Готовченко взял коробочку двумя пальцами, повертел в руках и картинно скривился.
— Ты мне этим говном аппаратуру испортить хочешь? — весело сказал он и повернулся с креслом к музыкальной системе на длинном низком шкафу, под рукой.
Любино лицо запылало.
— Ну, Юр, уж какая есть, — произнес Николай.
— Была бы фирма, я б к тебе не пришел.
Готовченко вставил диск, нажал кнопку. В комнате грянула балалайка. Затем раздался скрип и вступила гармонь. Готовченко выпучил глаза. Повернулся к столу, снял трубку телефона и громко сказал кому-то:
— Зайди.
Через мгновение в кабинет вошел долговязый молодящийся мужчина с длинными серыми волосами. Он прислушался к гармони и потряс мизинцем в ухе:
— Чего за хрень?
Люба сидела ни жива, ни мертва. Ее охватил стыд за все, что она написала и спела, за простодушную гармонь и деревенскую балалайку, за свою жалкую джинсовую куртку и аляповатые кроссовки с серебряными шнурками.
— Заказчик нам балаган-лимитед притащил, раскрутить желает в кратчайшие сроки, — бросил Готовченко. — А это — солистка.
— Ну чего, — оглядев Любу и коляску, сказал длинноволосый. — Нормальный компакт будет — «Поющая карлица-гном», а на подтанцовку еще уродов наставим. Извращенцы валом повалят.
— Может не надо при ней, — примиряюще сказал Николай.
— А пусть знает, — взвился длинноволосый.
— Пусть не питает иллюзий, — пояснил Готовченко.
— Откуда приехала? — спросил длинноволосый. — Из Черножопска?
— Из Белозерска, — растерянно ответила Люба.
— Я так и догадался, — бросил длинноволосый. — Как тебя зовут? Любовь? К Бабкиной, Люба, к Бабкиной!
— У меня бабок нет, — опустив голову, ответила Люба, вспомнив любимое слово Николая.
— Слушай, ты кончай! — вдруг вскинулся Николай. — Сливки, миски, подливки, пидоров всех своих раскрутил? Раскрутишь и Зефирову. Я чего, из-за тебя гаранту вместо Зефировой Киркорова преподнесу?
— Ладно, уймись, — вздохнув, осадил длинноволосого Готовченко. — Придется поработать. Не каждый день к нам от царя приходят.
— Я еще сочиню, если надо, — осмелев, заверила Люба.
— Давай, сочиняй, — тряхнул кулаком Готовченко. — Чтоб нестандартно, но — в формате! На, забирай свой диск.
— А куда мне его теперь?
— На память оставь. Или вон в ту корзину, — уже успокоившись, посоветовал длинноволосый. — Все с нуля будем делать. Сама-то какую концепцию видишь?
— Концепцию? — растерялась Люба.