— Ну, философия альбома какая тебе видится?
— Связующая идея, красная нить есть? — подсказал Готовченко.
— Идея? Кончено, есть, — обрадовалась Люба. — Безграничные возможности человека с ограниченными возможностями. Знаете, мне часто снится, что я иду. Я не знаю, что чувствует человек, который может ходить. И я как бы лечу, не касаясь земли. И знаю, что иду к реке. И у меня там, за рекой, все впереди — огни концертного зала, признание, любовь. И мне не нужны ноги, потому что душа может полететь куда угодно! Ведь весь мир находится внутри человека, а не вокруг. И у инвалида этот мир такой же огромный, как и у здорового человека. А иногда — еще огромнее.
Она смутилась и замолкла.
Коляска принялась всхлипывать.
Готовченко и длинноволосый молча поглядели друг на друга.
— Ну чего, — покрутив носом, наконец, сказал длинноволосый, — для клипа неплохой видеоряд.
Около четырех часов дня Николай подвез Любу домой, забрать Васю. Он очень хотел самолично препроводить Любу в Кремль, но она не предлагала, и Николай решил держать видимость невмешательства в Любины дела с президентом. Чтоб не думала Люба, что у него, Коли-Джипа, есть корысть!
Вася, переодетый из трухлявого китайского джемпера в новый, искрящий — турецкий, твердо заверил Любу, что сто раз ездил в метро с другими инвалидами и сумеет удержать коляску на эскалаторе. Любе и самой очень хотелось побывать в метро. Подземные станции привели ее в восторг. Она дергала Васю за двупалую руку, смеялась и, время от времени, от избытка чувств тихонько затягивала веселую песню про несчастную любовь. В вагоне Вася вдруг так заголосил, что пассажиры вздрогнули:
— Выйду замуж за цыгана, хоть родная мать убей!
— Вася, ты что? — одернула Люба. — Веди себя культурно.
— По привычке, — пояснил Вася. И завопил еще громче. — Я ворую лошадей, ты воруешь сани!
Пассажиры полезли в сумки и карманы, извлекая мелочь.
— Что вы, — замахала Люба руками, — не надо! Не надо!
— Бери-бери, — не соглашались пассажиры. — И совали Любе рубли.
«Это ж надо, — бормотала Люба коляске. — Еще подумают, что я ребенка эксплуатирую. Хотя, я этих людей понимаю. Всего за рубль почувствовать себя добрым, благородным, великодушным, духовно богатым, полным сил. Дал рубль — и можно целый год уже никому ничего не подавать».
На Красной площади у Любы захватило дух! Над пряничным собором смущенно толпились нежные облака. Кирпичные стены весело раскраснелись, как похмелившаяся гармошка, башни, того и гляди, пустятся вприсядку, как, бывало, их прежний хозяин, Ельцин. Кругом было радостно и пестро. Да к тому же к Любе немедленно подошла пожилых лет интеллигентная женщина и предложила всего за двести рублей провести для нее, Любы, и Васи индивидуальную экскурсию по Кремлю. Люба немедленно согласилась на экскурсию, и по окончании ее осталась страшно горда своим благотворным влиянием на духовную жизнь и кругозор Васи.
Задержавшись внутри Кремля, Люба и Вася еще раз подъехали к границе, за которой начиналась резиденция главы государства, и принялись ее — резиденцию — разглядывать. Рядом стояло множество людей, которые дружно гадали, чем интересно занимается в данный момент президент и не глядит ли он, случаем, сейчас в окно. Неожиданно — Люба не поняла, откуда и в какой момент, — на брусчатку в окружении нескольких мужчин ступил знакомый человек. Он шел, чуть наклонив голову, и слушал забегавшего вперед рассказчика, одетого в темный, не по жаркой погоде, костюм.
«Любушка, — зашумела коляска. — Это ж президент наш!»
— Глядите — президент, — почему-то восторженно закричали люди, только что самозабвенно критиковавшие власти за жилищно-коммунальные тарифы: цены задрали! На все дорогие цены сделали!
— Спасибо вам! — истерично выкрикнула женщина в блестящем парике. — Мы вас любим!
Президент поднял голову на крик и улыбнулся издалека.
«Ой, худой какой, — разочарованно протянула коляска. — Как не кормят его».
— Президент! — запрыгал Вася. — Копеечку дай! Рахмат!
— Веня, снимай на камеру, — закричала молодая загорелая бабенка. — Чтоб я и президент вместе попали.
Толпа радостно загалдела и стала пухнуть, как на дрожжах: со всех сторон бежал народ — поглазеть на президента. На коляску напирали. Люба едва сдерживала ободья колес, чтобы не пересечь границу.
«Ой, Любушка, дышать нечем! — запричитала коляска. — Задавят нас!»
Любовь повернула голову вправо, чтобы углядеть за Васей, и встретилась глазами со странным мужчиной, стоявшим в первом ряду — на нем были больничные кожаные тапки на босу ногу, в руке он держал самодельную серую матерчатую сумку с аппликацией голубых цветов, вырезанных из штапеля или ситца. Тип не мигая посмотрел на Любу бесцветными глазами с крошечными зрачками, засмеялся коричневыми зубами, и вдруг вытащил из сумки пистолет.
— Царь! За царя! — крикнул он.
Президент, услышав «царь», приветственно помахал толпе рукой.
Странный человек поднял пистолет.
— Вася, беги! — закричала Люба, оттолкнула Васину двупалую руку и, вылетев с коляской на брусчатку, вывернула на одном колесе самый яростный смерч в своей жизни. Коляска взлетела вверх, перевернулась стремительным сальто.
Раздался сухой хлопок. Еще один.
Коляска вскрикнула.
Что-то ударило Любу в тощий зад. Потом она увидела, как высокий мужчина в черном пиджаке, с абсолютно гладкой головой и черным проводом, тянущимся в ухо, падает на президента и валит его на брусчатку, закрыв своим телом, а все остальные в рассыпную бросаются вон.
Люба встала и пошла. Она не чувствовала ног. И поэтому ей казалось, что она плывет над землей.
Где-то здесь должна быть река. Какая река? Наверное, Москва-река, ведь она, Люба — в Москве. На том берегу Москва-реки непременно должен быть большой, сияющий огнями, концертный зал.
И еще там ее ждет любовь. Коля, значит.
— Коля! — громко закричала Люба.
«Убили!» — громко закричала коляска.
— Убили! — громко закричали люди.
— Президента убили! — истерично завопила женщина в блестящем парике.
— Кто? Кто? — напирали сзади. — Кто убил?
— Президент! Президент! — информировали впереди. — Инвалидку убил.
— Да это она его! Пенсию по инвалидности не выплачивали давно, вот она и того — кокнула.
— Она хотела, — возбужденно поправляли свидетели, — Да ничего не вышло!
— Гарант сам ее шлепнул…
— …чтоб пенсию не платить!
— Как из калашникова очередью — р-раз!
На площадь с воплями въехали накачанные машины в черном камуфляже.
Невесть откуда взявшиеся телевизионные минивэны развернули спутниковые антенны. Журналисты поправили волосы, телефоны в ушах и микрофоны на воротниках.
Операторы взвалили на плечи камеры, завернутые в целлофан.
Из бронированного джипа без передних дверей выскочили двое мужчин с автоматами и Каллипигов.
Цепь крепких ребят принялась непреклонно выжимать зевак с площади, загоняя их в огороженный лентой круг.
Вася взахлеб плакал и с набега пытался прорвать живое ограждение.
— Уходи, мальчик, — сквозь зубы отвечали ему коротко стриженые сотрудники спецслужб. — Иди до мамки.
Сверху закружил вертолет.
— Убили! — понеслось над Красной площадью. — Всех поубивали! Все правительство!
— А Думу? Думу?!
— А этим ничего не сделалось. Отсиделись!
— Эх!
— Веня, снимай все на камеру, американцам за ихние доллары продадим!
— Американцы! Террористы!
— Спасайтесь, россияне!
— Запасайся водой и спичками!
Завывая, въехали машины «скорой».
— Где моя дочь? Пропустите!
— Среди убитых ищи! Их вон тамочки штабелями складывают!
В небе барражировали уже с десяток черных вертолетов.
— Люди, все в укрытие, сейчас будет новая атака!
— Экстренный выпуск, — деловито произнесли журналисты в камеры.
— Где укрытие? Где?
— Все — в мавзолей! Там есть бомбоубежище!
— В мавзолей!
— Граждане, коммунисты переворот сделали! Уже в мавзолее заседают.
— Ой, что будет?
— Колбаса по талонам, вот что!
— Я все видела, все! Этот, с сумкой, как закричит: за царя-батюшку! А глаза так и бегают!
— За какого царя?
— За Ельцина, за кого ж еще?
— Ельцина тоже убили?!
— Наповал! Успел только крикнуть: простите, дорогие россияне, за чубайсовскую приватизацию, за гайдаровские реформы! И повалился!
— Да приватизация при Горбачеве была. А Ельцин своей смертью умер!
— И Горбачев повалился! Рядышком!
— Одна шайка!
— Говорят, только Починок в живых и остался!
— Этот от любой пули увернется! Откуда хошь сухим выйдет!
— Березовский покушение устроил.
— Коммуняки!
— А я говорю — Березовский!
Вася бежал, не разбирая дороги, и размазывал слезы по чумазому лицу. Время от времени он останавливался, чтоб перевести дух, но тут же перед глазами вставала картина: Люба лежит на брусчатке в луже крови, коляска валяется в стороне, а с небес, из облаков, кто-то кричит ему: «Вася, беги!» И он вновь бежал, расталкивая прохожих.
Ребяты-ы! — завыл Вася, влетев в кухню. — Чавелы-ы! Ромалы-ы!
Инвалиды уставились на него.
Вася повалился на пол.
— Любку убили!
Паша прекратил плясать вприсядку и недоверчиво спросил:
— Кто убил?
— Президент, — выдохнул Вася и зарыдал, колотя двупалыми руками по полу.
Глава 12. Разыскивается опасная преступница
ДЛЯ чего нужна жизнь, в которой ни к чему плясать вприсядку?!
Не нужна больше жизнь безрукому Паше!
— А-а! — закричал Паша, испытавший горе женщины, через девять месяцев надежды родившей мертвого ребенка.
Он медленно пошел прочь из кухни, продолжая подламывать ноги в коленях — память тела норовила повторить кренделя присядки.
— А-а! — завыла глухонемая Анжела, страшно, как ветер на чердаке.
— А-а! — обиженно заплакала Кристина-даун.
Она, Кристина, в этой ситуации пострадала больше всех. Ведь у нее теперь никогда не будет голубого серебристого платья с каскадами ткани на груди и туфель на высоком каблуке.