Главнокомандующий Юго-Западным фронтом Брусилов также сочувствовал оппозиции, поддержал Алексеева. Главнокомандующий Румынским фронтом Сахаров назвал Думу «разбойной кучкой людей», которая «предательски воспользовалась удобной минутой для своих преступных целей», но признавал, что ради победы над внешним врагом надо соглашаться. Главнокомандующий Западным фронтом Эверт не хотел отвечать, но его уговорили из корпоративной солидарности. Присоединился командующий Балтийским флотом Непенин. Командующий Черноморским флотом Колчак отвечать на телеграмму не стал. Получив их ответы, Базили стал составлять еще один проект манифеста.
А Рузский 2 марта выложил царю новые требования. Поставить во главе правительства уже не Родзянко, а Львова. И трон уступить. Принес и телеграммы от командующих фронтами. А потом прикатила якобы делегация Думы. На эту роль вызвался самый отъявленный авантюрист, Гучков. С собой он специально взял Шульгина, представлявшего себя монархистом. Чтобы Николай II видел: даже «верные» считают отречение единственным выходом (хотя какой уж «верный»? Шульгин поддержал скандальную речь Милюкова в Думе). Да и сама «делегация Думы» была ложью. Дума не давала Гучкову и Шульгину никаких полномочий. Они были самозванцами.
Сохранились различные воспоминания о переговорах «делегатов» и Рузского с императором. Но их объединяет одна общая особенность. Все они принадлежат лицам, так или иначе причастным к заговору! Какова цена подобным свидетельствам? Даже не нулевая, а «отрицательная». Николай Александрович в поезде был уже изолирован от внешнего мира. Фактически под арестом. И эти «свидетельства» наглухо скрыли правду о том, что же на самом деле происходило 2 марта в царском вагоне.
Что же мы знаем из фактов, подтвержденных документами? Государь подписал два указа. Один — об отставке прежнего правительства, уже не существующего, и назначении князя Львова председателем Совета министров с поручением сформировать новый кабинет. Но никакой речи об «ответственном министерстве» в тексте не было. Государственный строй России подразумевался прежним. Второй указ — о назначении Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича (царю было бы и неэтично сохранять за собой этот пост после коллективного демарша военачальников).
А вот манифест (или «акт») об отречении от престола государь явно не подписывал. Почему об этом можно говорить с полной определенностью? Да ведь в противном случае разве понадобилось бы «делегатам» фабриковать сомнительную подделку со склеиванием разных частей бланка телеграммы, копированием подписи Николая II через стекло карандашом! В его походной канцелярии и бумага хорошая имелась, и ручки, чернила. И печать имелась. Очевидно, состряпали наспех, здесь же, на станции.
Между прочим, с правовой точки зрения любой манифест или акт не значил бы ровным счетом ничего. В российских законах отречения монарха не предусматривалось. Поправку в законы могла внести только Дума. Хотя она даже не обсуждала этот вопрос! Требовалось и решение Государственного Совета, а поскольку царь был Помазанником Божьим, то и Церкви. Но такие процедуры изменников совершенно не устраивали. Вынести на широкое обсуждение собственное предательство, при этом выпустить императора из-под контроля, из ловушки. Нет, им нужно было нахрапом, одним махом. А если не получилось, то и фальшивка сойдет — тут уж угадывается натура Гучкова. Он сразу же связался с Петроградом, сообщил: все готово.
Это и было главным. Царскому поезду была открыта дорога. В час ночи он покинул Псков, возвращаясь в Ставку — там у заговорщиков тоже уже было все схвачено, Николая II уже ждали. И «делегаты» помчались в Петроград с «документом». Кстати, лица, изображавшие себя «народными избранниками», на самом деле не пользовались в народе никаким авторитетом. Когда они вернулись в столицу, на вокзале буйная толпа арестовала их. Скомканную бумажку с «отречением» подручный Гучкова Лебедев сумел передать Ломоносову, и тот доставил ее в министерство путей сообщения к Бубликову.
Однако и Гучкова с Шульгиным ждал сюрприз. Пока они мотались туда-сюда, обстановка опять переменилась. Сценарий революции раскручивался по цепочке обманов. Не только для народа, царя, генералов. Но и для самих исполнителей. Дума сыграла свою роль в раскачке страны, и ее отбросили на обочину. Точно так же и поборники конституционной монархии внесли свою лепту в переворот, но закулисные режиссеры вбросили новое уточнение — нет, монархия вообще не нужна.
Родзянко выступал дисциплинированным передаточным звеном. Принялся выкручиваться. Он снова бомбардировал телеграммами Ставку, требуя задержать информацию об «отречении», «пока я вам не сообщу об этом». Закрутил еще один раунд блефа — дескать, «вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобных я не видел». Снова пугал гражданской войной и извещал: успокоить ситуацию удалось только путем соглашения — через некоторое время созвать Учредительное Собрание, которое установит форму правления в России.
Здесь ложью было все. И «невиданный солдатский бунт», и соглашение об Учредительном Собрании — его идея изначально фигурировала в планах изменников. А задержать информацию о «манифесте» требовалось из-за того, что лидеры заговорщиков были подняты по тревоге, в 6 часов утра к великому князю Михаилу Александровичу нагрянули 18 человек — Родзянко, Керенский, Львов, Милюков, Гучков и др., навалились обрабатывать его, чтобы отказался от престола. Только двое, Милюков и Гучков, пытались спорить, что переход к республике слишком резкий, может вызвать потрясения, и нужно сохранить конституционную монархию, как в Англии. Остальные, в том числе лоббировавший Михаила Александровича Родзянко, уже «сменили ориентацию».
Великого князя буквально вытащили из постели, он был ошеломлен свалившимися на него известиями — и об «отречении» брата, и о том, что ему самому надо немедленно, спросонья, принимать вот такое судьбоносное решение. Ему дружно вываливали доводы, почему он не должен принимать корону. Он колебался, опасался совершить роковую ошибку. Тогда Родзянко со Львовым утащили его для разговора наедине и уговорили на придуманный ими компромисс — Михаил Александрович как бы и не отказывается от престола, но и не принимает его до тех пор, пока этот вопрос не решит Учредительное Собрание. Действительно, при таком раскладе все получалось солидно, законно. И решение великого князя откладывалось. Ему не нужно было брать на себя власть, усмирять беспорядки. Его предложенный вариант удовлетворил. А заговорщиков тем более удовлетворил. Ведь Львов указом Николая II был официально назначен главой правительства. Теперь оно стало единственной легитимной властью в России! На радостях незваные гости рассыпались в благодарностях перед великим князем, Керенский произнес патетическую речь, что все права царского дома будут сохранены, для бывшего государя, его брата и их близких будет обеспечена полнейшая неприкосновенность.
Два акта опубликовали одновременно, об отречении Николая II и непринятии престола Михаилом Александровичем. Провозглашалось, что в сентябре будет созвано Учредительное Собрание, которое определит политическое устройство России. А до этого власть переходит к Временному правительству Львова. Царь узнал о решении брата (очевидно, и о собственном «отречении») вечером 3 марта, когда прибыл в Могилев. Там его сразу взяли под охрану — он остался в изоляции. Разумеется, он был поражен известиями. В дневнике записал: «Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость».
Генерал Деникин в мемуарах писал, будто царь передал Алексееву телеграмму для Временного правительства, что в сложившейся ситуации он готов передать власть сыну, но начальник штаба Ставки не отправил ее. Сам, по собственному разумению, рассудил: вроде бы, все утряслось — и еще один новый поворот? Была ли вообще эта телеграмма? Или речь шла об очередной фальшивке сторонников конституционной монархии? Никаких следов документа, кроме упоминания Деникиным, не найдено. Полностью доверять ему в данном случае оснований нет. Но сам сюжет, что царь дает телеграмму, а начальник штаба определяет, отправить ее или нет, достаточно выразительный: свободы у Николая II уже не было.
Хотя и Алексеев вскоре начал прозревать. Говорил генералу Лукомскому: «Я никогда не прощу себе, что поверил в искренность некоторых людей, что пошел за ними и что послал телеграмму об отречении императора главнокомандующим». А командующих фронтами предупредил: «В сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности». Тем не менее, он считал, что «отмена уже объявленного манифеста может повлечь шатание умов в войсковых частях и тем расстроить способность борьбы с внешним врагом, а это ввергнет Россию в пучину крайних бедствий». Ну а представитель МИД при Ставке Николай Базили все эти дни неотлучно находился возле Алексеева, направлял его своими советами, составлял проекты царских манифестов. 4 марта, когда операция с «отречением» завершилась, он выехал в Петроград. В столице он сделал доклады Родзянко, Львову, Милюкову и Гучкову. Нужны ли комментарии?
Стоит отметить, что одним из первых изменило царю высшее духовенство. Зараженность церковной верхушки либеральными ядами сказалась в полной мере. Никто не вспомнил, что государь — Помазанник Божий. В дни февральского безумия никто из священнослужителей не пытался увещевать бунтующих солдат и рабочих, напомнить о присяге всего народа царскому престолу в 1613 г., о присяге Николаю II. 2 марта, еще до его якобы «отречения», Святейший Синод признал власть «Временного комитета Думы». 4 марта из Синода вынесли кресло императора, а 6 марта полетели распоряжения всем священникам вместо «царствовавшего дома» поминать на службах «благоверное Временное правительство».
Церковь не вступилась даже тогда, когда Временное правительство почти сразу отбросило «благоверность» и перечеркнуло обещания о безопасности и сохранении прав дома Романовых. 7 (20) марта оно официально постановило арестовать государя и императрицу. Для этого в Ставку был отправлен все тот же Бубликов. С ним прибыло еще несколько комиссаров правительства — они представились, якобы приехали только для сопровождения Николая Александровича в Царское Село. И лишь перед отъездом они предъявили Алексееву приказ правительства об аресте. Или изобразили, будто известили генерала только в последний момент: в любом случае он возражений не высказал и ни малейшего противодействия не оказал. В тот же день, 8 (21) марта, в Царском Селе генерал Корнилов арестовал государыню Александру Федоровну.