Я подпрыгнула.
— Сок! Ты здесь? — вытирая слезы и всхлипывая, я судорожно зажарила по стене в поисках источника голоса. Нашла быстро. Крошечное отверстие с ноготь в диаметре около изголовья кровати было заткнуто тряпкой. Видно, заключенные проковыряли дырку и переговаривались друг с другом таким образом. Сдвинув кровать чуть дальше и вытащив затычку, я увидела через отверстие знакомый узкий зрачок. В зеленом свете с коридора было видно плохо, но я узнала.
Радость брызнула из глаз свежей порцией слез. Я машинально заулыбалась, вытирая нос.
— Прости, Марта. Я виноват… — услышала расстроенный шепот. — Глупость вышла. Я так расс… В смысле, очень задумался, ушел в себя и… Пока ходил, все пропустил.
— Что пропустил? — я клубочком сжалась на кровати, с облегчением слушая родной голос. Сокур просто говорил, а у меня буквально разжимало грудь.
— Аринию пропустил… — он виновато вздохнул из-за стенки. — Она увидела Тара на столе и забила тревогу. Кажется, он ей нравится больше, чем я думал. Ну и что… Испугалась, побежала заявлять… Тар же официальный служащий… Я даже удрать не успел, как повязали.
— Понятно… — выдохнула, отлично представляя реакцию деятельной хозяйки при виде Тара с повисшими руками. Ситуация прояснялась.
— Представь, она дала показания, что я пирогом хотел всех вас отравить. Тар все съел и умирает, а ты и она — чудом спаслись. Такой расклад.
Он усмехнулся.
— Ох, Сок… — я невольно прыснула, хоть было не весело. — Что же теперь делать?
— Ты не бойся, тебе ничего не угрожает. Тар придет в себя и… Думаю, отзовет обвинение. Уверен, что отзовет.
— Не верю, что он тебя простит…
— Правильно. Меня не простит. Меня он захочет порвать на несколько частей, но по-тихому, в лесочке. Так быстрее и надежнее. К тому же, он знает, если официально — тебя тоже покарают. Ты ему мила, как племяшка, помнишь? Так что… не волнуйся! Очнется — вытащит.
«А потом порвет Сока в лесочке?»
Я только застонала.
— Еще боишься? — услышала.
— Нет! — гордо заявила и тут же сникла. — Не знаю. Немного…
— Увидишь, завтра все решится. И решится хорошо.
— Правда? — Я улеглась так, близко к стене, как могла, чтобы видеть его глаз, и чтобы самой быть к нему как можно ближе. Слова Сокура успокаивали. Хотелось, чтобы он говорил еще.
— Правда.
Мы помолчали, молча глядя друг на друга. Стена между нами была толщиной с руку от пальца до запястья, я видела только часть глаза от всего Сокура, но мне, казалось, что на меня сияет настоящий солнечный луч. Сияет — и теплой волной растекается по телу, дотягиваясь даже до пальцев ног.
Сокур заговорил первым.
— Как тебя так быстро призвали? Я думал, вы со Стэком уже далеко. Рассчитал, что Тар придет в себя раньше, чем ты успеешь дойти…
— Я… вернулась.
Признаваться было слегка стыдно.
— Зачем?
— Решила сходить в архив… Доказать тебе, что отец невиновен, — я нащупала листок в кармане.
Глаз Сока явно улыбнулся.
— Только для этого?
— Конечно для этого! Для чего же еще? — радуясь, что через отверстие не видно всего моего лица, я скорее развернула добытый лист, немедленно собираясь доказывать. — Смотри. Взяла хронологию о восстании в Анире, чтобы…
Я продемонстрировала Сокуру лист и уже внимательнее пробежала глазами по строчкам, намереваясь зачитать доказательные места. Освещения не хватало, я с трудом разбирала строки.
— Вот… Первый месяц, тринадцатый день. Группа «Теневые стражи» Анира саботирует новые подати. Верховный маг Р… Что-о-о?
Наткнувшись на чужое имя, я аж села, наклонившись к свету, внимательнее прочитала несколько строчек и застонала.
— Что там? Что такое? — откликнулся Сок.
— Не то! — я еще раз вгляделась в записи.
1437 год от открытия трех врат Хаоса. 1 месяц. 13 день. Группа «Теневые стражи» Анира саботирует новые подати. Верховный маг Ритар заявляет, что…
— Мне дали не ту хронологию! — Я с досадой откинула бесполезный листок. — Совсем не ту! Не про то восстание! Год не тот! Верховный не тот! Данные за сто с лишним лет назад!
Снова рухнув на кровать, я закрыла лицо руками.
— Я самая невезучая, самая бесполезная в мире… — безнадежно пожаловалась вслух. — У меня ничего не получается, Сок. Как можно в архиве не ту хронологию получить? Ка-а-ак? Это трехлетка может! Сейчас меня даже книга великородных не нашла, представь? С кем такое бывает? Со мной ошибка на ошибке! — начав говорить, я не могла остановиться. — Вокруг одна путаница, спотыкаюсь на каждом шагу… Ничего не могу, никуда не дохожу, будто кругами передвигаюсь. Знаешь, как меня называли среди своих? Стихийное бедствие. Позор…
— Ты самое красивое стихийное бедствие, которое я видел, — ободряюще откликнулся Сок. — Тебе будет легче, если я скажу, что меня дома звали самым безнадежным отродьем, которое лучше бы никогда не появлялось на свет?
— Немного… — благодарно повернулась к нему. — Только ты небезнадежен.
— Думаешь?
— Уверена.
Из маленького отверстия в стене от Сокура разило самым нежным в мире теплом. И светом. И… еще чем-то. Я лежала, упираясь коленями в стену. Странным образом, даже не смотря на нее, мы с Сокуром никогда еще не были ближе друг другу, чем сейчас.
— Глупо говорить, что я рад, что ты здесь?
— Ужасно глупо… — прошептала.
— Но я же глупец, мне можно. Просунь пальчик… — Сок потянулся ко мне пальцем. — Покажу фокус.
Я залезла пальцем в отверстие. Друг до друга мы дотянулись едва-едва. Сокур потер меня подушечкой пальца. К этому времени мне было уже тепло, а теперь стало жарко.
— И в чем фокус?
— Сейчас…
Его палец снова погладил мой. Я затаила дыхание, полностью сосредоточившись на ощущениях на крохотном участке кожи, которое вдруг стало чувствительнее в разы. Щеки буквально вскипели.
— Теперь уверен, — услышала тихое, — что ты тоже рада меня видеть. Знаешь, что, Марта…
— Что…
— Если ты ходишь кругами и все время возвращаешься ко мне, продолжай…
Глава 34. Блага кастрации
После прикосновения и Сокур, и я, не сговариваясь, пустились болтать. Болтали о чем угодно, обо всем и ни о чем, как на светском рауте. Романтичные темы мы оба старательно обходили, но отчего-то волнующей становилась любая. Не знаю, почему, совсем не знаю… В других камерах задорно била жизнь: из коридора то и дело долетали звуки: кто-то густо храпел, кто-то упрямо стучал тарелкой, кто-то буйный непременно желал выбить дверь. Посторонний шум не мешал — я забыла про страх, настолько увлеклась разговором.
Я помнила, что у меня другие приоритеты. Помнила, что после приоритетов я планировала выйти за мага, чтобы не плодить детей-смесков, не подвергать их насмешкам, взглядам и мучениям, которые достались мне. Понимала, что папа никогда бы не одобрил кандидатуру Сокура, потому что сама не одобряла его кандидатуру. Но стоило Сокуру на меня посмотреть, сощуриться, лукаво потянуть губы в улыбке, как щеки вспыхивали совершенно против воли. Приоритетное со свистом вылетало из памяти, я начинала суетиться, прятать глаза и путаться в словах. Под одним из таких взглядов я заговорилась, перепутала интеграцию с другим словом и заявила, что преступникам обязательно нужна кастрация.
Мы обсуждали, как бывшим осужденным вернуться в общество после заключения. То, что сделала авторитетное заявление, я поняла сразу: зрачок Сокура резко сузился, а затем расширился донельзя.
— Кастрация? Действительно так считаешь, спасительница? Тебе совсем не жалко несчастных? А если кто-то исправится? Например, я.
— При чем тут «не жалко»? — я возмутилась. — Наоборот, жалко! Кастрация — благо.
— Почему ты так считаешь, добрейшая?
— Потому что, — я начала загибать пальцы, — им предстоит начать все заново…
— Так…
Змей сиял глазами, конкурируя с солнцем. Сиял — и активно мешал мне думать.
— Им должны предоставить возможность работать…
— Так.
— Жилье на первое время…
— Это все входит в механизмы кастрации, я правильно понял? — Сок то ухмылялся, то уточнял со всей серьезностью.
Опрашивал и путал он меня долго. А я никак не понимала, почему Сокур настойчиво сопротивляется благам кастрации, клянется, что исправится без нее, что уже начинает исправляться; весело утверждает, что инициатива интересная, но суровая. Когда я осознала ошибку, то не могла даже рук от лица отнять, настолько было стыдно. От досады решила молчать. Сок за стеной извертелся: утешал, извинялся, просил еще рассказать про мое видение, говорил, что ему очень нравится инициатива, и что ее обязательно надо внедрить для особо опасных осужденных.
Я еще не говорила с ним, когда в коридоре послышался жуткий металлический лязг.
— Ужин, — подсказал Сок. Желудок радостно заурчал.
Лязг медленно катился по коридору, и, наконец, докатился до моей двери. Металлическое окошко приоткрылось, и за ним мелькнуло незнакомое мужское лицо — продублённое, с тяжелыми дугами бровей и низким лбом. Долго разглядывать мужчина себя не дал — быстро сунул в окно маленькую тарелку и за ней кружку с водой. Я едва успела принять. Даже не успела поблагодарить, как окно захлопнулось.
В тарелке оказалось совсем немного: лишь несколько ложек серой каши, на которой покоилась неожиданно аппетитная булочка с румяными боками. Разносчик двинулся к двери Сокура. Там же послышался шорох, суета, ругань, сменившаяся стоном. Затем — грохот и тишина.
Я поставила выданную снедь на кровать и настороженно прислушалась.
Громко загрохотал засов моей камеры. Затем дверь распахнулась и внутрь скользнула рыжая тень. Ахнув, я вскочила, а Змей уже стоял вплотную, настойчиво всовывая в руки свою тарелку.
— Бери. Я не хочу есть.
Глаза были совсем близко. И губы эти улыбчивые… Я растерялась, испугалась, обрадовалась — все сразу — и мгновенно забыла про бойкот.
— Сок, как? Нельзя…
— Ага. Я быстро. Сейчас вернусь.