— Хорошо! — Радостно всплескиваю руками. — А Сокур?! Надо вернуть Сокура! Только ты можешь…
Папа опирается на стол обеими руками и долго смотрит куда-то вниз, не на меня. Вены на его руках напряжены.
— Нет, Марта. В этом не помогу. Не могу.
Впалые щеки ходят ходуном.
— Твое путешествие за гранью… За гранью… — он прерывается, с заметным трудом подбирая приличные слова, и не подбирает. — Я поговорю с Кирелом. Насчет твоей просьбы — ни в коем случае. Тот юный Змей жил в свое время, значит там и должен остаться. Уверен, там он жить и продолжил. А ты, к счастью, вернулась. Таков Порядок. Хочешь, чтобы я оспорил его, нарушил? Я этого не сделаю. Ты знаешь, что мы не имеем права вмешиваться.
— Папа!
— Марта… Смирись. Я не помогу в этом, проси — не проси. Ни о каком перемещении в будущее нет речи.
Он однозначен, весь его тон, фигура, слова. Вердикт однозначен и суров: ни доли надежды. Во мне начинает бурлить возмущение.
— Но я же переместилась… — возражаю.
— По воле Порядка. Иное — запретное, Марта. — С нажимом глядя на меня, отец повышает тон. — Запретное. Не жди от меня помощи.
— А в прошлое?
— Марта, прекрати фантазировать… Ты знаешь, все должно быть на месте, своем месте, не чужом. Иди спать, — устало роняет он. — Ты дома, это главное…
— Так нечестно! Я не сдамся, даже не думай! Не сдамся! — теряя терпение, выплескиваю гнев ему в лицо.
С топотом вылетаю в коридор и нос к носу сталкиваюсь со встревоженной мамой. Она хватает меня за плечи.
— Что случилось?
— Он не… Он не хочет помогать, мам! — обида все-таки вырывается и-под гнева. — Не собирается спасать Сокура… никак!
— Иди в комнату. Я поговорю с ним.
Она скрывается в отцовском кабинете, а я — бегу, но не в комнату, а из дома вон, на волю. Я не могу лежать, не хочу, меня душат и стены, и слезы, и гнев, и боль. Обуться даже не пытаюсь и бегу по холодной траве как есть — в носках. Они тут же промокают, но мне все равно. Не до того. Перед рассветом густо пахнет землей, травой и еще не ушедшей ночью. Смешиваясь, все запахи покоятся на тонком слое тумана, который покрывает луг белым полотном на много шагов вокруг. Я бегу со всех ног, туда, где будет солнце, бегу, пока не выдыхаюсь, пока двигаются ноги, а потом падаю на землю, утыкаюсь лбом в холодную траву и не знаю, на щеках слезы или роса.
Вдруг он так же лежит на земле?
Вдруг ему больно?
Вдруг я слышала его крик о помощи?
Терзаясь вопросами, лежу довольно долго, пока не остываю. Надо мной медленно собирается развеянный туман, и я смотрю на траву через белесую дымку. Туман касается травы и превращается в белый ободок вокруг каждой травинки, ни одну не пропускает. Мама находит меня на светлеющем лугу, заботливо накрывает теплой шалью и тихо опускается рядом.
— Огонек, холодно… Пойдем пить чай и есть булочки с медом?
Мотаю головой — нет. Предложение означает, что мама ничего не добилась и может утешить меня только едой. Домой мне не хочется, есть тоже. Небо постепенно светлеет. Я приподнимаюсь, чтобы не пропустить рассвет.
— Когда ты увидела папу, он тебе сразу понравился? — спрашиваю, глядя как из-за горизонта поднимается дрожащий край красного солнца. — Ты сразу поняла, что он… — твой?
История встречи родителей мне смутно известна: мама когда-то рассказывала мне — всем нам. Но я была маленькой, и воспринимала все как маленькая. Теперь я хочу узнать о том, о чем не догадывалась спросить раньше. Глубже.
Втайне хочу, чтобы мама сказала, что поняла с первого взгляда или хотя бы скоро. Мне нужны доказательства, что суженого видно сразу. Так было бы легче…
— Нет… — мама ответом огорчает. Слышу, что она улыбается. — Сразу Крис мне не понравился. Не Бык, Змей… Худой, мрачный, себе на уме. Я даже не думала о нем с такой стороны, не могла думать. Он скорее раздражал. Твой папа смотрел на всех свысока… На меня тоже.
Сравниваю свои впечатления от первой встречи с Соком и приунываю. Не сходится, он мне понравился… Не то, чтобы насмерть, но — понравился. И свысока никогда не смотрел, наоборот, всегда на одном уровне…
Мама поглаживает меня по плечу. Кончик ее толстой косы достает до земли.
— Пойдем в дом?
— Как же ты его полюбила? — снова игнорирую предложение.
— Полюбила, когда узнала… Он был… — мама долго подбирает слова, выдыхая каждое прозрачным облачком пара. — Благородный. Не сразу, но он понял меня, оказался способен понять, услышал. А я услышала его. Не все друг друга слышат, огонек…
С трудом сглатываю комок в горле, вспоминая разговоры с Сокуром. Мама продолжает:
— Потом оказалось, что он умеет прикасаться. И нас потянуло друг к другу сильно-сильно…
…а Сокур прикасаться тоже умеет — медленно, томительно, только подушечками пальцев подбирая и угадывая нужное движение. От прикосновений кровь горит, и крутится, будто ей мало места в жилах…
В груди снова ноет. Притихло вроде, а теперь опять, да так, что хочется разодрать и вытащить наружу болючий кусок.
— Мам…
Мама поспешно заключает меня в объятия, успевая понять, что я сейчас расплачусь. Это спасает, но мало: объятия не достают до ноющего внутри.
— Мне кажется, что я его… убила. Когда оставила.
С трудом произношу ей в плечо последнее слово.
— Нет… Нет, огонек! — мамин голос звучит с укоризной. — Посмотри на это с другой стороны. Ты встретила парня, который тебе приглянулся, но вы расстались. Так бывает часто. Оба страдают… Но страдания должны кончиться.
— Думаешь? — безжизненно спрашиваю. Солнце поднимается все выше. Туман над лугом начинает расходиться.
— Ты говоришь, что он общительный, ловкий… Погоревал, помаялся поначалу… Конечно, должен был тосковать. А потом — постепенно отвлекся… Мир большой… Скорее всего он увлекся, со временем встретил хорошую девушку, создал семью… — она деликатно замолкает. — Тебе тоже со временем станет легче, ты забудешь, Марта…
Я смотрю на солнце, а солнце — на меня. Плечи под шерстяной шалью начинают мелко дрожать.
Мне не хочется признавать правоту мамы, но она может быть права. И даже папа может быть прав. Сок мог отвлечься, даже больше — должен был, это разумно. Тар говорил, что он влюбляется каждую неделю… А если так, то…
Рывком приподнимаюсь.
— Булочки? — с надеждой спрашивает мама. Она тоже встает.
— В архив! — опровергаю я, одергивая мокрое платье от бедер. — Я должна точно знать, что было.
Глава 49. Выписки
Ещё до полудня я выхожу из столичного архива, мертвой хваткой сжимая в пальцах два листка. Я взяла две выписки: на Сокура и на Тарана. Причем выписку на Быка я решаю получить в последний момент — просто, чтобы увидеть документарные подтверждения, реальные доказательства прошлого, при котором я присутствовала. Мне позарез нужно знать, что все, что я видела, мне не привиделось, а действительно было.
Крепко прижимая к груди драгоценную добычу, я уношу ее в уголок подальше от всех, всего. Сердце колотится как припадочное. Я чуть не упала в обморок при архивисте, когда называла имена, еле дождалась, когда он закончит. Колени дрожали, мне казалось, что я не выдержу, поэтому я намеренно не смотрела, как проявляют строчки, отводила глаза. А теперь я вприпрыжку бегу за угол белокаменного здания в небольшой островок декоративных рыжих кустов и забиваюсь в них.
Ладони липко потеют, мысли закручиваются как вихрь, бумаги жгут кожу. Мне кажется, что я держу самые важные бумаги в жизни, по крайней мере одна из них — самая важная. Я глубоко дышу, пытаюсь успокоиться, борясь с соблазном прочитать все разом и умереть от удара. Смотрю, как между деревьев летают красные осенние стрекозы, как важно под ручку прогуливается почтенная бабушка с непоседливой внучкой, и готовлю себя к худшему.
Заранее представляю, как Сокур кого-то встретил. Да, все будет плохо, худший вариант, совершенно точно. У его пассии будет имя, род. Я увижу в документы даты рождения их общих детей. Представляю в красках… Там — в красках — Сокур улыбается этой другой. Он цитирует ей «Ястреба и голубку», целует руки, кормит шарлоткой, которую сам приготовил, сворачивает розы из листьев, предлагает руку… Нет, конечно, таких подробностей магические книги не содержат. В них только сухая информация — год рождения, смерти, этапы жизни, закрепленные кровью, родословная. Но мне достаточно и дат, чтобы представить.
Девочка гонится за стрекозой, на дорогу падает ее шляпка с красными лентами. День солнечный, пригожий, ветер колышет ленты, они немного напоминают мне шарф Тара, и я все не могу ни сосредоточиться, ни успокоиться. Во мне снова разрастается страх: я понимаю, что как только увижу дату свадьбы, а затем смерти Сокура — они станут правдой. Воображать можно сколько угодно, но против фактов не возразить… То, что было — не изменить.
По виску крадется капля пота.
Я переворачиваю ближний к себе лист.
Рука мелко дрожит, и лист трясется с ней.
Сокур Урумийский
Колени подкашиваются, и я, не удерживаясь, сажусь прямо на траву. Перед глазами его рыжие волосы, задорная улыбка, легкий прищур глаз, манящее «моя целованная спасительница».
Сокур Урумийский
Строчки предательски прыгают перед глазами, ползут, влажно расплываются. Я моргаю, вытираю глаза и только через минуту могу прочитать.
Рождение: 3 день, 7 месяц, 1417 год от о. т. в.х.
Род: Змей.
Подрод: Ядовитый.
Степень: 8.
Положение: Высокородный лорд.
И всё.
Нервно всхлипнув, переворачиваю листок. Глупо таращу глаза на оборотную сторону. Там пусто.
У Сокура нет даже даты смерти, не то, что даты свадьбы. У него не значится ни отца, ни матери, ни сестер, о которых он говорил, ни собственной семьи. Ничего из того, что я так боялась. Ничего. Сокур просто родился и… все.
Полагая, что временно ослепла от переживаний, недоуменно перечитываю снова.