— Ну, тогда позволь, я провожу тебя.
— Нет, спасибо, — сказал я. — Ты только объясни, где он, буфет.
— Изволь, — сказал он гордо. — Первый этаж, где малыши, в самом конце.
Я кивнул и ушел и еще пять минут болтался до звонка среди малышей, давно я уже здесь не был, последнее время решил не ходить, — раз уж мне предстоит со всеми общаться, так уж лучше общаться хоть немного, а не откладывать дело в долгий ящик.
Когда прозвенел звонок на урок и я поднялся наверх, ко мне вдруг подлетела какая-то рыжая суматошная девчонка и сначала схватила меня за руку, а потом уже спросила:
— Ты Громов?
— Да, я, — сказал я.
— Скорее беги к директору, он велел.
— Зачем бежать? — спросил я. — Нельзя, что ли, идти?
Но она уже тащила меня за руку по всему коридору. Возле двери в кабинет она сказала: «Вот» — и исчезла. Торпеда, а не девчонка!
Я постучался и вошел.
Директор сидел один над своей фотографией со Львом Яшиным.
— Здравствуйте, — сказал я и вдруг поклонился, ну, только головой, мама мне велела так делать всегда, когда я здороваюсь со взрослыми, но у меня почти никогда не выходило, сегодня вдруг вышло.
— Здравствуй, — сказал он. — Слушай, у тебя есть знакомый, Дымшиц?
— Да, — сказал я. — Это папин сослуживец.
— Вот и прекрасно, — сказал он. — А то у нас в школе Громовых много, а я не разобрал, какой именно. Дымшиц просил передать, что договорился об экскурсии на завод вашего класса, завтра в три. Он будет ждать у проходной. Он хотел сказать тебе об этом через отца, но отец сегодня в местной командировке. Все понял? Ну, иди на урок.
— Спасибо большое, — сказал я, снова поклонился и вышел.
Все насчет экскурсии на завод я передал во время перемены Евгении Максимовне. Странно, но в первые дни в этой школе я бы, пожалуй, все же не постеснялся объявить классу об этой экскурсии сам, ведь ляпнул же я про залив, никто ведь за язык не тянул; об экскурсии, раз уж Дымшиц договорился, сказать было бы еще проще, но вот сейчас, в эти дни, я уже не мог.
Евгения Максимовна сделала все как надо, вроде бы экскурсия со мной связана, а вроде бы и нет.
В общем, пронесло. Удивительное дело, я умудрился получить четверку, по арифметике.
За обедом Зика сказала:
— А у нас после-послезавтра родительское собрание.
— Интересно, чем порадуют нас наши дети, — сказал папа.
Я сказал:
— При чем здесь «дети»? У меня в классе никакого собрания не будет, у нас же с Зикой разные классы.
Я просто так сказал, чтобы возразить. Ясно было, что они и сами понимают, что раз классы разные, собрания в один и тот же день быть не могут. И при чем тут «дети»? И дураку понятно, что речь идет обо мне, дескать, интересно, как там у него с успеваемостью, потому что с Зикиной успеваемостью, конечно же, ничего стрястись не могло. Терпеть не могу, когда так вот туманно выражаются, тем более что про все мои отметки я и так им сказал, не буду же я врать в конце концов.
Не знаю, может быть, маме мой голос показался ненормальным, но она сказала очень нежно:
— Ну и слава богу, что собрания в разные дни, как бы я попала и на то и на другое, папа ведь не пошел бы, а, папа?
Папа сказал:
— Само собой. Какие уж тут собрания, когда башка кру́гом идет из-за того, что эта установка не получается, будь она неладна.
Вдруг Зика говорит (я даже разволновался от этого, а потом еще больше оттого, что понял, что разволновался, а я ведь совсем ничего подобного не ожидал), вдруг она и говорит:
— А тебе привет от Томы.
— Какой еще Томы? — сморозил я явную глупость, красный я был — ужас.
— Очень славная девочка, — сказала мама. — А где эта вторая славная девочка? Ну та, которая была у тебя на дне рождения, а потом приходила с домашними заданиями, когда ты болел. А мальчик этот где, в очках?
— Рыбкина и Сашуля? — сказал я. — Что значит «где»? Нигде — живы-здоровы.
— А почему они не приходят? Разве вы не дружите? Когда люди дружат, они всегда ходят друг к другу в гости. Так дружите вы или нет?
— Отчего же, — сказал я. — Дружим. — Я все еще нервничал оттого, что, когда Зика сказала про Тому, я разволновался. Чего это я вдруг разволновался?
А мама вдруг совершенно забыла про Сашулю и начала про Рыбкину: какая она симпатичная, и как себя вела на дне рождения, и как славно была одета, и как часто и аккуратно приносила мне домашние задания, когда я болел.
— Жаль только, что она так мало каждый раз сидела у тебя. Прибежит и убежит. Жаль.
— Да ты пойми, — сказал я. Я-то думал, что теперь она не будет ко мне приставать с моими друзьями. — Ты пойми. У нее у самой дел полно, уроки, шить, по хозяйству...
— Это-то понятно, но вот уроки она могла бы делать у тебя или ты у нее.
И пошло-поехало. И как ей жаль, что, кажется, мы не так уж и дружим, и где вообще мои друзья, особенно — где же Рыбкина, и какая она прелесть, такой прелести там, в Сибири, пожалуй, и не было, и кто ее родители, наверное, симпатичные люди, раз у них такая дочка...
Я даже напугался, потому что, когда я не хочу видеть человека (а Рыбкину я не имел желания видеть, хотя я к ней относился абсолютно нормально) и об этом человеке много говорят, я его обязательно встречу. Не в школе, конечно, а в самом неожиданном месте.
Вообще у меня беда с совпадениями. Не то чтобы каждый день у меня совпадали самые невероятные вещи, нет, но иногда такое бывает совпадение, что лучше и не надо. Неохота сейчас вспоминать,но вот, например, с Бочкиным так и было: только у меня и мог портфель упасть на голову человеку, у другого бы обязательно упал на землю, а у меня нет. Кстати (вот вспомнил случайно), когда мы жили в Сибири, в газете (не в нашем городке, а в областном городе) была напечатана заметка об одном мальчике, который нашел клад, старинные золотые монеты в горшке, и передал его в дар краеведческому музею. Этого мальчика звали Митя Громов, как и меня. Но дело не в этом. Не в этом, так сказать, было совпадение. А совпадение как раз было в том, что однажды поздно вечером, когда я возвращался домой из какого-то (не помню, какого) кружка в Доме культуры, меня окружили трое бандитов и стали требовать у меня те золотые монеты, которые я оставил себе и не отдал в краеведческий музей. Еле-еле мне удалось доказать им, что я — другой человек, хотя и Митя Громов. Впрочем, то, что они напали на меня, — это, может быть, и нормально, а вот то, что этого мальчишку звали, как и меня, Митя Громов или меня, как и его, — такая вот история может случиться только со мной.
После обеда я с полчаса ломал себе голову: ехать мне в зоосад или не ехать. Я бы и раньше мог поехать, но у меня не было бинокля. Вернее, он был, у папы, но мы, когда уезжали из Сибири, не смогли взять все вещи сразу, слишком уж их было много, и вот теперь по железной дороге папины друзья прислали последний ящик, где и был восьмикратный полевой бинокль. Наверное, можно было пойти в зоосад и без бинокля, я бы так и сделал, но однажды в трамвае я услышал, как какая-то девчонка сказала другой, что в зоосаде сейчас народу больше всего у клеток с редкими малюсенькими обезьянками. Они, сказала эта девчонка, до того маленькие, что их почти и не видно, только из первого ряда, если стоишь у самой клетки; я тогда же сообразил, что раз их невооруженным глазом не видно, надо идти с биноклем, — не буду же я, в конце концов, толкаться и лезть вперед, я этого терпеть не могу.
В общем, бинокль теперь у меня был, но я засомневался, идти мне в зоосад или не идти: все из-за Рыбкиной. Конечно, на сто процентов я не мог быть уверен в том, что ее встречу, но с другой стороны, слишком уж много мама о ней говорила: получалось так, что не встретить ее я уже не мог.
И все-таки я пошел.
Погода была паршивая, опять сильный ветер, хотя и не такой холодный, как когда я заболел. И вдруг темновато стало, откуда-то взялись тучи. В зоосад идти — погода была самая неподходящая. Но я ехал и ехал на трамвае, пока не добрался до Невского. Там я стал расспрашивать людей, какой номер трамвая или автобуса идет к зоосаду, мне показали, где садиться, я пошел вдоль Невского и тут же увидел впереди целую цепочку наших: Надьку Купчик, Галку Чижову, Александрову-Пантер, Пумку и — само собой! — Рыбкину.
Нет, волны есть, какие-то волны все-таки существуют, какие-нибудь «радио» или, может, молекулярные, иначе, как бы я мог встретить Рыбкину? И не у дома, не в своем районе, а за сто километров. И дело здесь, может быть, вовсе и не в том, что мама целый час про нее говорила, а в том, что я сам настойчиво думал про эту встречу: то ли Рыбкину притянули сюда магнитно какие-нибудь молекулярные волны, то ли я сам притянулся.
Девчонки шли впереди меня и не оборачивались, а я — прямо смех! — шел за ними, не отставал, не повернул обратно, не спрятался в парадную, а шел как на веревочке; ничего не поделаешь, думал я, раз уж так получилось, ничего поделать нельзя, хоть куда беги, а обязательно наткнешься на Рыбкину.
И точно: вдруг они все свернули в кафе-мороженое, осталась почему-то одна Рыбкина (а она ведь ни разу не обернулась, пока я шел за ними, и не видела меня), она помахала им рукой, пошла обратно и тут-то мы с ней и столкнулись нос к носу.
— Здравствуй, — сказала она. — О, бинокль!
— Чего же ты не пошла с ними в «мороженое»? — спросил я.
— А ты что, следил? Прямо в бинокль?
— Глупости, — сказал я. — Просто шел сзади. Обычное совпадение.
Старая история. Я вдруг опять почувствовал, что в чем-то виноват перед ней, а раз так, то я уже был сам не свой. Всегда в таких случаях я начинаю делать не то. Можно было сказать: «Ну, пока, я тороплюсь», или: «Извини, у меня дела», — все было бы верно, ведь не хотел же я с ней встречаться, но я уже так не мог, хотя и понимал, как именно и что нужно сказать. И все из-за своей вины. А какой вины? Тольком я сказать не мог.
— Ты куда? — спросил я.
— Видишь ли... у меня дела, — сказала она.