Я просто обомлел, когда увидел, проведя пальцем вдоль строчки лотерейной таблицы, что мой билет выиграл. Выиграл, честное слово! И главное, что здорово — лыжи с креплениями и лыжные ботинки! Ну я думаю, что и палки, хотя в газете было не написано.
Подумать только! Единственный раз в жизни купил лотерейный билет и выиграл именно лыжи: скоро ведь зима, а я свои оставил в Сибири, ни в один ящик не влезали, да к тому же были не ахти какие, старенькие. Честно, у меня все-таки бывают невероятные совпадения.
И я веселился вовсю, когда поехал дальше, по маминой просьбе, по делу.
— Дорогой, — сказала она. — Сделай уроки, пообедай и отвези папе поесть в его институт. Он до твоего прихода примчался (телефона ведь у нас нет, и я волновалась бы) и сказал, что будет в институте допоздна, они добивают там свою установку. Я приготовлю ему ужин, а ты отвези его к восьми часам, папа встретит тебя в вестибюле. Ты помнишь, может быть, где его институт, папа сказал, что вы около института как-то встретились. Ну, да ладно, адрес он оставил.
Я ехал к папе и думал, что это все же немного противно: выиграл лыжи как бы даже не на свой лотерейный билет, ведь я его отдал, но, с другой стороны, это даже было справедливо: сколько раз я мучился за свой глупый поступок — сунул девчонке билет вроде как в утешение: очень глупо и грубо; справедливо, что она в конце концов не захотела его взять и вернула обратно, правильно поступила, и вовсе не потому, конечно, правильно, что я выиграл лыжи, без них я бы тоже не погиб.
Когда я добрался до Невского, совсем стемнело, дул очень холодный ветер и народу было мало, хотя было не так уж поздно, я думаю — все из-за ветра.
Я нашел дом с папиным НИИ довольно легко и сел ждать в вестибюле на кожаном диване. Он опоздал, наверное, на час и появился совершенно неожиданно, с жутким шумом — просто скатился вниз по лестнице.
Он плюхнулся рядом со мной на диван, захохотал, потом поцеловал вдруг меня (терпеть этого не могу), хлопнул несколько раз в ладоши и только тогда сказал:
— Нет, не могу есть! Не могу! Не до этого! И вообще я уже свободен. Сво-бо-ден! — пропел он. — Представляешь, Мить, все в порядке. Все — в по-ряд-ке! Будет установка! Будет! Путались, мучились, а доказали-таки, что один из вариантов лучше, и даже намного лучше, а не то что раньше: оба варианта совершенно равноценные, пятьдесят на пятьдесят. Какое там пятьдесят на пятьдесят! А экономии сколько будет, батюшки!
Он выхватил у меня мамин сверток, развернул его, схватил бутерброд и мигом проглотил, и тут же появился Дымшиц.
— Привет, шкет, — сказал он мне. — А батя-то твой молодец, нашел-таки ошибку в расчетах, а ведь сколько времени бились, в управлении уже собирались нам дать не премию, а по шапке.
После мы шли по Невскому и еще по каким-то улицам, папа с Дымшицем гуляли, что ли, непонятно, по такому-то ветру, они размахивали руками, хохотали и все время, перебивая друг друга, что-то друг другу рассказывали на своем техническом языке.
Я шел впереди — на меня они не обращали никакого внимания — и ел их бутерброды с сыром и ветчиной.
Вдруг они замолчали, а папа сказал:
— Митька! Иди сюда!
Я подошел.
— Слушай, — сказал он. — А что с тобой такое случилось?
— А что? — спросил я.
— Ты вырос, что ли?
— Как вырос?
— Ты какой-то высокий стал, взрослый, прямо не узнать. И лицо какое-то такое!
— Брось, пап, — сказал я. — Просто я твои ботинки сегодня обул, которые ты мне на день рожденья подарил.
— Точно? Ну, а лицо? Ты какой-то другой, прямо за месяц с небольшим такие изменения.
— Верно-верно, — сказал Дымшиц. — Что-то ты, шкет, изменился.
— Да ну вас, — сказал я. — Бросьте вы обо мне говорить. Я вот лыжи сегодня выиграл.
— Как это выиграл? Каким образом?!
— А по лотерее. И ботинки. Да я думаю, что и палки, хотя там и не написано.
— Везет же, — сказал Дымшиц. — А у меня никогда не выходит.
— Нет, Митька, — сказал папа. — Ты все же изменился. Что-то с тобой случилось. Или ты и раньше был такой, только я не замечал из-за этой чертовой установки, или правда изменился. А уж ростом стал другой явно.
— Верно, верно, — поддакнул Дымшиц. — Ты другой маленько стал. Растут дети. Они еще нам покажут. Теперь дети не такие, как раньше...
Они еще немного меня поклевали, после Дымшиц остановил такси, мы сели и помчались к нам домой за мамой, чтобы везти ее к Дымшицам и там отметить эту их установку.
Когда я пришел через пару дней в красный уголок, занятия совсем не состоялись. Не явился ни один человек, ни один, и Никодим Давыдович тоже не приехал. Я подождал его с полчасика и ушел, — что-то не захотелось мне заниматься. На следующие занятия я вообще не попал, мы с классом ходили культпоходом в театр. Потом я поиграл один раз вечером сам по себе и решил, что на следующие занятия пойду обязательно, но тут пришло письмо от Никодима Давыдовича.
Он писал:
«Дорогой Митя. Я что-то прихворнул и не был на занятиях, может, и на следующее не приду. Это, правда, далеко — до меня ехать, но если ты захочешь, приезжай, я буду рад. Вот мой адрес...»
И в конце стоял адрес, и как проехать.
В тот день я не успел, письмо пришло довольно поздно, а на другой поехал. Скрипку с собой я не сумел взять, не нашел дворничихи, да и не знаю, позволила бы она мне забрать чужой инструмент.
Я долго искал квартиру Никодима Давыдовича, наконец нашел, позвонил в звонок, и мне открыла какая-то тетенька.
— Можно мне Никодима Давыдовича? — спросил я.
— А ты кто, не музыкант?
— Да нет, конечно, нет, просто он ездил к нам на другой конец города и учил меня.
— Митя?
— Да.
— Погоди, я дам тебе сейчас записку. Он тебе оставил, на случай, если ты приедешь. Да ты проходи, садись.
— Он что, ушел? — спросил я.
— Не торопись. Прочти записку, там все сказано.
Я вдруг разволновался.
— Вот. На, — сказала она.
Я развернул записку.
«Дорогой Митя, милый человек, — было написано там. — Пишу на случай, если ты приедешь. Я так и не сумел выбраться к вам, заболел, да и как-то тяжело было ехать, я был совсем убежден, что опять никто не придет. А после я заболел уже серьезно, и дочка достала мне место в санаторий. Завтра я уезжаю. Вовсе теперь не знаю, когда мы увидимся, думаю, что не скоро, а если вообще не увидимся, ты не бросай, прошу тебя, музыку и в музыкальную школу иди обязательно, там умные, опытные педагоги, достойные люди, они тебя научат.
Если скоро поступить не удастся, ты не забывай скрипку, играй помаленьку, привыкай к инструменту. Главное, помни постановку рук и пальцев и, если вдруг у тебя будет что-то получаться, внимательно слушай себя, когда играешь. Прислушивайся к себе, чтобы скрипка пела то, что поет в тебе самом. Ты ищи мелодию в себе самом, ищи себя в этой мелодии, понимаешь меня — ищи себя, Митя. Ищи в себе доброго человека и только таким будь, и не обязательно в музыке, каждый должен в себе это искать, потому что, если ты добр, добр даже к плохим людям, они не сумеют сделать тебе зла, они сами станут лучше, хотят они этого или нет. Не знаю, понял ли ты меня или нет. Ищи себя, чтобы другим людям было от тебя хорошо. А скрипку не бросай. Прощаюсь с тобой. Всего хорошего. Никодим Давыдович. Маме поклон».
— Вы ему кто? — спросил я у этой тетеньки, она так и стояла рядом, пока я читал.
— Никто. Соседка.
— Скажите, а адрес у него есть? Там, в санатории.
— Наверное, но он только уехал, да, может, и не станет сюда писать. Правильно, что дочка его туда устроила. Человек он старый и больной, просто играл до пенсии в каком-то кинотеатре перед сеансами, его бы в настоящую школу музыки и не взяли, вот он и подрабатывал в разных местах, в домохозяйствах, как у вас. Только дети в такие кружки редко ходят, это же не настоящая школа музыки. Не ходят и денег не платят. Он много таких мест сменил.
— Я пойду, — сказал я. — Мне пора, до свиданья, извините, пожалуйста.
— До свиданья, мальчик, — сказала она.
Я долго добирался до дому, часа два или больше — шел пешком. Трамваи обгоняли меня, а я все шел и шел вдоль трамвайной линии, чтобы не сбиться с пути, и было мне так... нет, не знаю, как мне было, не буду говорить.
Что-то внутри у меня застыло, что-то вроде куска льда, такого холодного, что все внутри ныло.
Я шел, шел, шел, шел...
Недалеко от моего дома я почувствовал, что совсем выбился из сил и что будто бы мне стало легче.
И вдруг повалил снежище, именно то самое слово. Откуда взялся? И совершенно неожиданно. Я остановился и, прислонившись к дому, долго стоял и глядел, как он валит, густой, совсем как в Сибири, я высунул язык и стал ловить снежинки, некоторые попадались и таяли у меня во рту. За пять минут кругом стало белым-бело, и сразу посветлело...
Я слепил снежок и изо всех сил зашвырнул его в небо. Мне захотелось вдруг закричать, но я не стал, сдержался, только засмеялся и тихо пошел через наш огромный белый двор к себе домой.
Рассказы
Подарочек
Смешно, конечно, об этом говорить, но человек я удивительно глупый. Наверно, так оно и есть: разве станет умный человек говорить про себя такое? Это, я думаю, всем понятно.
В общем, двенадцать лет мне уже, а я такой вот и есть, как я только что сказал. Глупый. Познакомились бы вы со мной, сразу поняли бы, что я имею в виду.
Конечно, на самом деле я далеко не дурак и кое в чем разбираюсь не хуже других, но вот с задачками в школе у меня беда, сплошные нелады. Какое первое действие, какое второе, какое четвертое там или пятое? Нет, в этом я разобраться не могу, по глупости. Химия, физика, математика! Как подумаю, что будет со мной в старших классах, сразу же хочется быстро сесть в самолет и улететь хоть на край света и пожить там лет десять в тишине, совершенно не думая о том, сколько стоит метр ситца, если семь метров бархата в сорок раз дороже трех метров капрона. Я бы потом вернулся, уже взрослый, с усами и в шляпе, и многие говорили бы: «Да вы только посмотрите на него! Как он рисует! А поет! А спортсмен какой! Совсем не обязательно ему задачки решать».