Да-а, довольно глупый я человек. И в этом я сам виноват, больше никто. Думаете, мало на меня сил школа тратит? И учителя, и вожатые, и ребята, и девчонки из нашего класса — все хотят научить меня уму-разуму — научить задачки решать. Все помогают. Ко мне даже разных учеников прикрепляли, кто поумнее меня, в помощь. Я всех и не помню — кого именно. Помню, что толку от этого было мало. Танька, например, Зайцева совсем, видно, со мной извелась. Как сяду рядом с ней учиться решать задачки, как посмотрю на ее уши — так сразу начинаю хохотать. Уши как уши, а я хохочу. В школе почему-то ее уши меня совершенно не веселили, а у нее дома — очень. А с Димой Басовым у меня ничего не получилось абсолютно по другой причине. Напротив его окна, через улицу, было одно странное такое окно, откуда — мне все время казалось — кто-то за мной следит и хочет застрелить меня из револьвера. Ужас, правда?
К чему я все это говорю? А вот к чему. Теперь ко мне Игорька прикрепили, и картина резко изменилась. Теперь у меня все чаще и чаще вместо двоек появляются тройки. Не могу сказать, что они очень крепкие, эти тройки, но это уже не двойки, не-ет... Видно, в школе так решили, что раз я знаю хоть немножечко больше, чем на двойку, двойку ставить уже несправедливо. Сами понимаете, как я рад и благодарен Игорьку. Человек он, правда, довольно противный, но умница, не то, что я, хотя роста он ничтожного, клоп совсем, и головка у него до того маленькая, что я никак не могу понять, как он так запросто может решать эти задачки. Ему совершенно безразлично, с какого действия начинать решать — с первого или с пятого, ему и так с самого начала все ясно, что к чему и какой будет ответ. И объясняет он просто прекрасно, и я ему очень благодарен, хотя человек он довольно-таки противный. Я как-то раз захожу к нему на днях потренироваться в арифметике, а он мне и говорит:
— Ну как, решил задачку на завтра?
— Да нет, — говорю. — Нет еще. Я, — говорю, — Игорек, не все там понимаю.
— Надо самому головой думать, — говорит он.
— А ты на что? — сказал я. — Тебя ведь не зря ко мне прикрепили? А?
— Конечно, не зря, — говорит. — Голова у меня в порядке. Я как прочел эту задачку, сразу сообразил, что на каждую лошадь на пришкольном участке приходится по двести пятьдесят три цыпленка.
— С ума сойти! — сказал я. — Может, ты объяснишь мне, как ее решать, а то у меня получилось так, что лошадей там было больше, чем цыплят.
А он говорит:
— Ты, — говорит, — возьми мою тетрадку, все перекатай, а потом сам сообразишь, что к чему, мне с тобой сегодня неохота возиться, у меня сегодня день рожденья.
Я очень растерялся, когда он это сказал. Выходит, я пришел на день рожденья к человеку — а сам без подарка.
— Слушай, — говорю. — Как же так?! Подарка-то я не принес.
А он говорит:
— А зачем? Ты ведь ничего не знал. Ты не знал, потому что я ничего тебе не говорил. А не говорил я потому, что я тебя и не приглашал.
Вот гад, а?!
Но мне все равно было неловко.
— Слушай, — говорю, — хочешь мою шариковую ручку, многоцветную?
Он спрашивает:
— На сколько цветов?
— На три, — говорю.
— Оставь себе, — говорит Игорек. —У меня на шесть есть.
— Тогда, — говорю, — хочешь, я подарю тебе свои джинсы? Они почти что новые, свеженькие.
Глупо, конечно, они и мне-то велики, а на него и одной штанины бы хватило, но уж очень мне было неудобно, что я без подарка заявился.
— Твои джинсы — что, — говорит он. — Вот у меня скоро будут джинсы — это джинсы. А твои джинсы — это не джинсы, а так себе, неизвестно что.
Я совсем растерялся и брякнул полную ерунду:
— А хочешь, — говорю, — изоляционную ленту, а? Хочешь, я тебе ее завтра в школу принесу?
— А вот это совсем другое дело, — говорит Игорек. — Валяй. Мне она как раз может понадобиться, а деньги тратить неохота. Тащи.
Я сказал ему, что ленту ему я обязательно притащу, раз день рожденья, но все никак не мог успокоиться, потому что быстро сообразил, что лента — какой же это подарок?! И сказал тогда:
— Игорек, позволь, я за тебя ведра с мусором вынесу?
Он говорит:
— Уже все. Чистые.
— Ну-у... может, тогда я пол вам вымою или окна. Ты не сомневайся, я здорово дома наловчился, я, как двойку получу по арифметике, сразу же мою пол — мне мои велят. Меня уже тошнит от этого, но мою я здорово, как надо. Давай, тащи тряпку и ведро.
Игорек говорит:
— Слушай, что ты ко мне привязался? Ты что — подарок мне сделать хочешь?
— Ну да, — говорю, — именно, что подарок.
— Пол мыть — для меня не подарок, — говорит. — Я все равно сам его не мою. А во-вторых, чего ты стараешься? Я же тебя все равно не приглашал на день рожденья.
— Да брось ты, — говорю. — Приглашал — не приглашал! Какое это имеет значение? У тебя день рождения, и я хочу сделать тебе подарок, так полагается.
Он вдруг быстро подошел ко мне и говорит:
— Ах, ты очень хочешь? Очень, да? Ну, тогда ладно! Тогда вот что. Пошли сейчас к нам во двор, и ты дашь в глаз Саньке Трофимову, а еще лучше — отлупишь его. Понял?!
Я невероятно обрадовался и стал орать:
— Пошли! Пошли быстрее! Дадим в глаз Саньке Трофимову! Бежим!
Мы выскочили на лестницу и помчались вниз, и Игорек — прямо смех! — летел впереди меня как маленький воробышек, а я орал:
— Быстрее! Вперед! Сейчас дадим ему в глаз, будь он проклят!!!
— Вот именно! — кричал Игорек. — Ты беги и готовься!
А я кричал:
— Ясное дело! Сейчас мы ему покажем, этому извергу!!!
Вдруг я остановился и Игорек тоже, а я часто-часто так задышал: дых-дых, дых-дых! — потом маленько успокоился и говорю:
— Слушай! А как же я его бить буду? Я же его даже не знаю.
Игорек говорит:
— Это пустяки. Это раз плюнуть. Ты, главное, бей, а потом разберемся.
Я говорю:
— Да нет. Ты, видно, меня не понял. Я же его не знаю совсем. Плохой он человек или хороший — я же не знаю. Он для меня — нуль, мне его и бить-то не хочется. Ты только меня правильно пойми. Зачем тебе, чтобы я его бил, у тебя с ним — что?
Игорек говорит:
— У меня с ним личные счеты.
Я спрашиваю:
— Какие же? Что он тебе сделал?
А он отвечает:
— Это не имеет значения. Никакого. Я вижу, ты не хочешь сделать мне подарок ко дню рождения!
Я говорю:
— Чушь какая! Да я с удовольствием. Но ты пойми меня правильно: как же я буду его бить, если он для меня — нуль? Я на него даже и не сержусь. Я его и в глаза не видел, соображаешь? Может, тебе лучше самому его отлупить, а?
Я посмотрел на Игорька, а он вдруг ужасно покраснел, и я понял, что сморозил глупость, потому что Игорек — честное слово! — совсем клоп, а этот Саня, видимо, будь здоров!
Игорек говорит:
— Ну и гад же ты все-таки! «Подарок! Хочу тебе сделать подарок!» А сам что? Я, можно сказать, тебя в люди вывел, ты теперь крепкий троечник, не так ли? Ты теперь, наверное, дома пол и не моешь? А? Ну, часто ты моешь пол дома или нет? Вот именно! А подарок сделать мне не хочешь.
Я сказал тогда тихо:
— Ну, пойдем. Ладно. Раз я обещал, значит обещал — в этом ты прав.
Мы стали спускаться по лестнице дальше, но уже не бежали, а просто шли, и я все думал, что мне придется дать в глаз этому Сане, раз я обещал, и как было бы хорошо, если бы Сани во дворе не оказалось.
Я сказал Игорьку:
— Я ему дам в глаз, ты не сомневайся, но я прямо не знаю, как это сделать, — я на него даже не сержусь.
Он говорит:
— Ничего, ничего. Волноваться не стоит. Как только ты его увидишь — сразу же рассердишься и захочешь дать ему в глаз.
— Может, его нет во дворе? — говорю.
— Да нет, он там. Я в окно видел.
— Может, — говорю, — ты ошибся?
— Ерунда, вон он стоит, — сказал Игорек, когда мы как раз вышли с лестницы во двор.
Я увидел, что в другом конце двора стоят ребята, и, пока мы медленно к ним шли, все старался угадать, кто же Саня, но так и не догадался, а спрашивать не стал. Я шел, будто во сне, хотя и не боялся совсем.
Мы подошли к этим ребятам и остановились, а они замолчали, и я сразу же понял: вот он, Саня, стоит себе и смеется (а все молчат) и глядит за мое плечо, видимо, на Игорька.
А я стал глядеть на Саню и искать в нем что-нибудь такое, на что бы я мог рассердиться, но у меня ничего не получалось, а он все смеялся. Он нормально смеялся — ни за что не рассердишься. Он был здоровый, здоровее меня, и довольно-таки симпатичный. Я себя ужасно глупо чувствовал и вдруг даже захотел убежать, но в этот момент Игорек щипнул меня сзади, и тогда я захохотал не своим голосом и сказал Сане:
— Ну и носище у тебя! Кривой! Как пружина от матраса!
Он улыбнулся и сказал:
— И ничего подобного. Даже не похож.
Я-то и сам знал, что нос у него как нос, это сразу было видно, но сказал:
— Жуткий нос. Отвратительный. Как блямба!
Он говорит:
— И опять ты не прав.
И тогда я его ударил!
Я толком даже не знаю, как это вышло, я его ударил и растерялся и стал думать, что надо бы извиниться, а сам в это время ударил его еще несколько раз, а потом еще раз, и еще, и еще — и вдруг заметил, что теперь бью все время мимо, мимо, потому что он крутит головой так, что я промахиваюсь.
Я опустил руки и перестал его лупить.
А он улыбнулся мне, потрогал пальцем ушибленные места, потом сказал: «Ай да Игорек!» — после повернулся и пошел, насвистывая, по двору, к парадной. Я слышал, как он идет вверх по лестнице и свистит и смеется в полной тишине.
Я обернулся и увидел, что Игорек куда-то исчез, а все ребята стоят молча и глядят на меня.
Один сказал:
— Ну ты ловкач! Здорово ты его разделал.
Второй говорит:
— Ага. Под орех. Редкое зрелище.
Я говорю:
— Я не хотел.
А первый опять:
— Ну, ты молоток. Ай да парень. Гигант.