И началось...
Никогда в жизни ни я, ни бабушка не видали ничего подобного так близко.
Клоун кувыркался, падал, говорил смешные вещи, изображал лошадь, ходил на руках, глотал тарелки…
Мы хохотали до слез.
Потом мы устали, и клоун устал, и тогда он вышел на кухню, вернулся с дудочкой, сел на табуретку и сказал:
— А сейчас я вам сыграю болеро Делиба.
Он сыграл нам замечательную вещь, какую я никогда не слыхал и название которой меня смутило.
Бабушка слушала, закрыв глаза.
— Это музыка моей молодости, — сказала она.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вечером клоун уехал. Я пошел проводить его до автобуса, я сжимал в одной руке его саквояж, а в другой 25 рублей, взятые мною из бабушкиной сумки, чтобы отдать их ему, когда подойдет автобус.
Подошел автобус, но мне вдруг стало так стыдно этих денег, так стыдно, что я ему их не отдал, а просто попрощался с ним за руку, сказал большое спасибо и до свидания и как его фамилия.
— Иванов, — сказал он, уже стоя на подножке. — Прощай, малыш.
Автобус уехал.
Моей бабушке стало лучше, она не грустила больше и улыбалась. Когда лето кончилось и мы вернулись в город, я забежал однажды после школы в цирк. Я сказал, что мне нужен клоун Иванов, и меня отвели к директору.
— Пожалуйста, — сказал я, — мог бы я повидать клоуна Иванова?
— Конечно, — сказал директор, — но у нас нет такого клоуна.
— Иванов, — сказал я. — Подумайте хорошенько.
— Нет-нет, — сказал он, — я очень давно работаю в этом деле. Такого клоуна нет ни у нас, в Ленинграде, ни в других городах.
— Как же так! — сказал я. — В жизни у него красный нос и черные волосы, Иванов.
— Не знаю, — сказал директор. — У нас был сторож при животных Иванов, с красным носом. Но он неделю назад взял расчет и уехал в Сибирь строить новую железную дорогу.
Я поблагодарил директора и пошел домой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Замечательный был клоун, — вспомнила как-то раз бабушка. — Век его не забуду. Вот станет поменьше дел по хозяйству — обязательно зайдем к нему в гости.
— Его нет, — сказал я, — он уехал навсегда в другой город.
— Очень жаль, — грустно улыбаясь, сказала бабушка, — очень жаль. Как вспомню его красный нос…
Стул из города Вена
В сентябре в нашем доме пропал стул.
Дедушка сидел на нем сорок семь лет. Он отказался есть свои любимые оладьи с медом. Он сказал, что что-то не так. Возможно, сказал он, теперь он перестанет читать газеты и смотреть телевизор. Футбол, сказал он, теперь для него потерян, с десяти лет он сидел на этом стуле.
— Отличные стулья делали в городе Вене, — добавил он и вздохнул. — Этот был последний.
— Дед, — сказал брат Бобка, — мы сколотим тебе с Жекой шикарную табуретку в школьной мастерской.
Бобка даже покраснел. Бобка обожает делать табуретки.
— Лошадь может сидеть на вашей табуретке, — сказал дедушка, запихивая в рот оладьи с медом, — толстая лошадь из цирка. Слон. Вы сами. Но не я.
— Объясни ему, Жека, — сказал Бобка.
— Дедушка, мы получили пятерку за табуретку, — сказал я.
— Венский стул, — сказал дедушка, — четыре нормальные гнутые ножки — вот в чем фокус. Сидите сами на вашей пятерке. Оладьи сегодня какие-то не такие. Вы это куда?
— На баскетбол, — сказал Бобка.
— А уроки?
— Нам ничего не задали, — сказал Бобка.
— Так я тебе и поверил, — сказал дедушка.
Мы помчались во двор.
Солнце стояло высоко в небе. В нашем маленьком дворе было тепло и светло. Я даже немного зажмурился.
— Пас! — крикнул Бобка и кинул мне мяч.
— А-а-атлично! — крикнул я.
— По кольцу! — крикнул Бобка.
— Где?
— Вон! — показал Бобка.
Я присел, чтобы сделать бросок получше... и раскрыл рот: на стене дома висел стул! Чудесный стул из Вены. Зацепленный за спинку. Гнутые ножки свисали вниз. Сиденья не было.
— По кольцу! — орал Бобка.
На меня мчался Сенька Блюм. Я сделал под него нырок. Та-та-та. Прыжок. Бросок. Мяч в кольце!
— Ну, как? — спросил Бобка, подбегая ко мне.
— Вещь! — твердо сказал я.
— Сделаю сетку, — пообещал Сенька.
— Торопись, Блюм, — сказал я. — А что, если играть в два кольца?
— Обшарили весь дом, — сказал Бобка. — Венских больше нет.
В пять часов во двор вошел папа.
Он шел с работы и нес большой арбуз.
— Пас, Жека! — крикнул он мне.
Я откинул ему мяч.
— Не перепутай, пап! — крикнул ему Бобка.
— Нет, — сказал папа и бросил мяч по кольцу.
— Мимо, — сказал Сенька Блюм.
— Наш стул, — сказал папа.
Мы побежали за ним.
За обедом дедушка сказал:
— Суп пересолен.
Папа сказал:
— Я видел наш стул.
Бобка махнул под столом ногой и попал в дедушку. Дедушка вскрикнул и сказал:
— Где?
Я запел песню.
— Во сне, — сказал папа.
— Похоже, — согласился дедушка.
— Сегодня по телевизору ЦСКА и наш «Зенит».
— Будет скучная игра, — сказал дедушка.
— Почему? — спросил папа.
— Так, — сказал дедушка. — Ничего не поделаешь. Котлеты подгорели.
— Я больше не буду готовить, — сказала мама.
Через пять дней к нам во двор зашел симпатичный молодой дяденька. Он сказал, что его зовут Илья и что он спортивный журналист.
— Мне рассказывали о вашей инициативе, — пожимая нам руки, сказал он. — Лично я высоко ценю инициативу. Дайте-ка мяч.
Он бросил пять раз по кольцу и не попал ни разу.
— А что, если домохозяйство купит вам настоящее кольцо? — сказал он.
— Наше кольцо съемное, — сказал Сенька Блюм. — На ночь мы его прячем в подвал. Домохозяйство не позволяет привинчивать к стене настоящее кольцо. Будет шум.
— Я все понял, — сказал Илья.
Он снова промахнулся и что-то записал в блокнот.
— Отличный человек, — сказал Сенька Блюм, когда Илья ушел.
Дедушка отказывался сидеть на любых стульях кроме венского.
Мама отказывалась готовить обед.
Папа отказывался понимать маму и дедушку.
Мы решили, что дедушке не нравятся наши стулья, потому что напоминают ему о венском.
Мы сделали с Бобкой толстую белую табуретку.
Он хотел поотломать ей ножки.
Это было смешно. Это были не те ножки, чтобы ломаться.
За такие ножки мы получили пятерку.
А через три дня мы чуть не сошли с ума.
Когда мы с Бобкой пришли после игры домой, мы увидели, что дедушка сидит на нашей толстой белой табуретке и читает газету.
— Про вас статья, — сказал он, и мы чуть не сошли с ума еще раз. — Статья называется «Стул из города Вена». Ее написал талантливый спортивный журналист Илья Шлепянов. Он пишет: «... город прекрасной музыкальной культуры, сам того не ведая, является главным поставщиком спортивного оборудования для ребят Подольской и прилегающих к ней улиц. Западные фирмы и не подозревают о такой великолепной, ничего им не стоящей рекламе. Домохозяйства не подозревают, чьими услугами они избавлены от заботы о наших ребятах. По моим скромным подсчетам, в двенадцати (!) дворах используются венские стулья, гораздо реже — отечественные стулья с квадратным сиденьем, а также кастрюли, сетки для бумаги и т. д. Но мы не за дворы с настоящими кольцами. Мы — за настоящие баскетбольные площадки. . .»
— Дед, а он толковый парень, этот Илья, — сказал Бобка.
— Оч-чень! — сказал дедушка. — Нужно пригласить его к нам пить чай. Он человек дела. Того и гляди, теперь вам сделают пару площадок — и мне удастся получить мой стул. Кстати, где сиденье?
— В кладовке, — сказал Бобка.
— А кольцо у вас с сеткой? — спросил дедушка.
— Нет пока. Сенька Блюм обещал сделать.
— Я сделаю, — сказал дедушка. — Сенька Блюм — это не человек дела.
В этот момент в комнату вошел папа с венским стулом в руках. Он купил его в комиссионном.
Дедушка стал вертеть его и щупать.
— Это не венский стул, — сказал он, поморщившись. — Это подделка.
— Дед, — сказал Бобка. — Может, твой снять со стены, а эту ерунду повесить?
— Не обязательно, — сказал дедушка. — Сделайте лучше себе во дворе второе кольцо. Мне здорово нравится ваша табуретка. Сорок семь лет я сидел не на том.
Мама принесла суп.
— Отличный суп, — сказал дедушка, пробуя, — хотя немного пересолен.
Лети, корабль мой, лети
Если идти по нашей улице вдоль левой стороны от круглой башни к кинотеатру «Космос», то сначала будет Калашников переулок, потом мой дом, потом булочная-кондитерская, потом Летная улица, потом «Пышки» и детсад № 66, потом баня, потом магазин «Синтетика», потом «Канцтовары» и «Все для малышей», потом просто так — дом и потом уже парикмахерская, где работал Петрович.
Петрович был парикмахер. Вылитый парикмахер. Просто парикмахер — и все.
Он был невысокий, лысый, а по бокам на голове два островка волос. Глазки небольшие, ручки небольшие. Такая внешность. Конечно, не поэтому он был похож на парикмахера, по чему-то другому, не знаю, по чему.
Однажды я зарос, как говорит мама. Она дала мне денег, я пришел в парикмахерскую, сел в кресло и сказал:
— Полубокс, пожалуйста. Пожалуйста, без одеколона.
— Пожалуйста, — сказал парикмахер. — Сейчас сделаем юному пионеру шикарный полубокс.
Я засмеялся, а он сказал:
— Не надо нам никакого одеколона. Сейчас наш юный пионер будет похож на юного пионера, а не на жителя острова Пасхи. — И голос у него вдруг стал чуть грустный. Или мне показалось.
— Вы их видели будто? — сказал я. — Этих жителей.
Он ничего не ответил, повязал меня белой простыней и, взяв в руки машинку, запев тихонечко: «Лети, мой корабль, лети».
Глазки у него были небольшие, я увидел в зеркало, ручки небольшие, мне стало вовсе смешно, и я сказал:
— Будто вы были на том острове? Забыл его название.