Быстрой кошкой вбежал по крученой лестнице на колокольню молодой звонарь. Схватил веревку, идущую К языку древнего колокола «Дмитра». Гулкий, надтреснутый звон древнего колокола заглушил Теодозия. Оттаскивая Ставничего от балюстрады. Кадочный исступленно закричал:
— Не слушайте его... Братья во Христе! Разум его помутился!
— Уйди! — с ненавистью толкая в грудь митрата, сказал Ставничий.— Такой же, как и все, иезуит... Подлые, святоюрские крысы...
На подмогу древнему колоколу пришел своим звоном колокол поменьше, заглушая голос Ставничего. Богомольцы видели только, как беззвучно раскрывается его рот.
Два крепких румяных дьякона вместе с митратом Кадочным схватили Ставничего под руки. Он отбивался изо всех сил. Они оторвали его от каменных перил и поволокли в глубь собора, в захристие[18], подальше от взглядов верующих.
Недобрую весть о гибели Иванны обитателям подземелья принес садовник Вислоухий.
— Мы все виноваты в том, что не сумели задержать ее здесь,— горевал Журженко.
— Нельзя, ни в коем случае нельзя было оставлять ее без присмотра ни на минуту! — сказал Садаклий.— Такая потеря!
— Эх, Покидан, Покидан! — упрекал Журженко.— Такая девушка из-за тебя погибла!
— Да я что? Товарищ капитан! — чуть не плача оправдывался Покидан.— Кто мог подумать? Вы ее давеча уговорили не ходить к отцу, она утихомирилась. Если бы кто шел снаружи, сигнализация сработала, и я бы проснулся. Чуток задремал, а она, как ящерица, прошмыгнула...
...Несколько дней Садаклия не было, а когда он вернулся, люди узнали, что он был в Ровенских лесах. Новости, которые привез из Ровно Садаклий, были утешительными. Ему удалось связаться с партизанским отрядом особого назначения, которым командовал полковник Дмитрий Медведев, и с действующим на Волыни партизанским соединением «дяди Пети» — полковника Антона Бринского. Оба командира охотно согласились принять к себе беглецов из львовской Цитадели. Среди них было немало обстрелянных парней, бывших пограничников.
Было решено: раненых оставить в подземелье до полного выздоровления под опекой Цимбалнстой и садовника Вислоухого, а остальным готовиться к перебазированию в Цуманские леса и на Волынь.
Садаклий направил Журженко на разведку в город, поручив прикрывать его Щирбе.
"СЮРПРИЗ"
Журженко с каждой минутой чувствовал себя лучше и увереннее. Опираясь на палку, опустив пониже на лоб велюровую шляпу, которую притащил ему вместе с костюмом Голуб, он прошел по аллеям Иезуитского сада до круглой ротонды. Еще в австрийские времена в ней обычно играл гарнизонный оркестр, развлекая гуляющую публику военными маршами и вальсами Иоганна Штрауса.
— Пане капитан, если не ошибаюсь,— вдруг услышал Журженко рядом.
У ротонды, приподняв черный котелок-«мелоник», стоял невысокий пожилой человек в пенсне, с остроконечной бородкой. Журженко не узнал этого человека и, уклоняясь от встречи с ним, сказал:
— Простите, вы ошиблись! — и шагнул дальше. Но бородатый быстро пересек ему дорогу и, размахивая котелком, сказал укоризненно:
— Ай-ай-ай! Как можно не узнавать старых знакомых, товарищ капитан Журженко? Неужели вы не помните, как мы с вами пировали на заручинах в доме Ставничих? Вы еще произнесли такую чудесную речь о ветре, ворвавшемся к нам с Востока. Как же сейчас обстоит дело с этим «ветром», пане капитан?
Журженко уже узнал говорливого адвоката Гудим-Левковича. В язвительном тоне, каким произнес слово «товарищ» Гудим-Левкович, капитан почуял опасность и, ускоряя шаг, бросил:
— Слушайте, я вас вижу впервые! Гудим-Левкович резким движением вырвал у него палку и, отшвырнув ее в кусты, сказал с ненавистью;
— О нет, пане капитан! Так быстро мы с вами не расстанемся! Теперь мы поквитаемся с вами! — Адвокат заметил быстро подходящего к ним украинского полицая. Большой радостью была для Гудим-Левковича эта нежданная подмога.— Пане полицай! Пане полицай! — запричитал адвокат, подзывая Щирбу.— На минуточку!
Щирба быстро подошел к Гудим-Левковичу, и тот с облегчением показал на Журженко:
— Задержите его! Это переодетый большевистский командир, к тому же, наверное, еврей! Берите его! Берите! А те пять литров водки вместе с мармеладом, которые полагаются по приказу бригаденфюрера СС за выдачу еврея Каждому украинскому патриоту, я вам презентую, Возьмите себе на здоровье! — И, довольно потирая маленькие ручки с золотым перстнем, Гудим-Левкович весело хихикнул.
Щирба вытащил из кобуры никелированный «вальтер» и, направив его в спину капитана, сказал адвокату:
— Благодарю вас, пане меценас[19]! Только пойдемте вместе. Надо будет записать ваши показания...
Когда они втроем дошли до каменной ограды монастырского сада и Щирба, вынув ключ, воткнул его в скважину узкой двери, Гудим-Левкович обеспокоился:
— Позвольте, это же сад митрополита, а не комиссариат полиции! Куда вы меня ведете?
— Веду куда надо,— спокойно ответил Щирба, открывая калитку и пропуская в нее первым Журженко с поднятыми руками.— У нас здесь особый пост полиции. Мы охраняем покои его эксцеленции и вылавливаем среди прихожан подозрительных, вроде этого типа.
По его знаку Гудим-Левкович перешагнул порог калитки и, подождав, пока Щирба закрыл ее, мелкими шажками просеменил за капитаном. Как только Щирба откинул первую тачку, обнажая потаенную дверцу, ведущую в подземелье, Гудим-Левкович запричитал:
— Послушайте, я не пойду туда!
— Я вам уже объяснил: у нас здесь свой тайный пост. Для таких доверенных конфидентов, как вы, пане адвокат!
— Откуда вы знаете, что я адвокат? — уже не па шутку встревожился Гудим-Левкович, глядя на Щирбу узенькими глазами.
— Ну кто же из местных людей, от Турки до Сокаля, не знает пана адвоката Гудим-Левковича? — сказал, улыбаясь, полицай и дал знак Журженко, чтобы тот опустил руки.— Ваши блестящие речи в защиту украинских националистов надолго запали в души молодежи.
Тем временем Журженко открыл вход в стене, обнажая черное отверстие, ведущее под землю.
— Куда вы меня ведете? Я буду кричать! — срывающимся голосом пискнул адвокат.
— К добрым людям веду.— Крепко схватив адвоката за руку, Щирба подтолкнул его к дыре.— К настоящим украинским патриотам! Вы доложите им об этом вражеском агенте и получите благодарность!
— Почему сюда? Я не хочу! — упираясь ногами в тачку, взмолился Гудим-Левкович.
— Закрой морду! Ну! — приказал Щирба и перевел ствол пистолета на Гудим-Левковича.— Если еще пискнешь, ляжешь здесь же трупом. Давай вперед! — И он толкнул адвоката в темное отверстие.
Шум карбидных ламп и примусов, темные силуэты раненых, лежащих под стенами на соломе, мрачные своды подземелья — вся эта непривычная обстановка, в которую попал Гудим-Левкович, окончательно парализовала его волю.
На прямой вопрос Садаклия: «Какова ваша кличка в зондердинсте?» — адвокат покорно ответил:
— «Щель».
Ни Садаклий, ни Журженко не рассчитывали на столь быстрое признание. Только страх мог заставить галиц-кого политика, привыкшего всю жизнь хитрить, изворачиваться, обманывать, «расколоться» столь быстро.
— Понятно, значит, вы играли роль той самой щели, сквозь которую немцы пытались шпионить за настоящими патриотами?—уточнил Садаклий, выкладывая содержимое бумажника адвоката.
— Так точно! — ответил Гудим-Левкович.
— У кого вы на связи? — спросил Садаклий, быстро пробегая какое-то письмо на немецком языке.
— У гауптштурмфюрера Энгеля.
— Где с ним встречаетесь? Адрес конспиративной квартиры?
— По средам в пять вечера. На Фюртенштрассе. восемьдесят пять, в квартире лейтенанта украинской полиции Филиппа Вавринюка. Он мне сдал ее до осени.
— Телефон там есть? — спросил Садаклий.
— Так точно! Два семнадцать пятьдесят четыре...
— Одно место встречи? — спросил Садаклий.
— Нет, зачем,— поправился адвокат.— Иногда я прихожу на Майенштрассе, десять.
— На квартиру к гауптштурмфюреру Кнорру? — сказал Садаклий, посмотрев в глаза Гудим-Левковичу. Тот съежился под этим взглядом:
— Да...
— Кнорр курирует теперь в зондердинсте вопросы церкви, не так ли? — спросил Садаклий.
— Да, он хорошо ориентируется в церковных делах! — согласился Гудим-Левкович.
— И вхож к митрополиту?
— Разумеется.
— Кнорр присутствует на встречах с Энгелем на Майенштрассе. десять? — спросил Садаклий.
— Как правило — всегда.
— Он давал вам задания освещать церковные дела?
— Непосредственно от Кнорра я получил два задания,— ответил Гудим-Левкович,
— Какие именно?
— Он просил меня составить список священняков-москвофилов, тех, кто. относится с симпатией к Советской России.
— А второе задание? — спросил Садаклий.
— Я получил его вчера,— сказал Гудим-Левкович.— Гауптштурмфюрер распорядился собрать информацию об отношении униатского духовенства Львова к казни Иванны Ставничей...
— Так... так...— постукивая пальцами по деревянному ящику с наклейками, задумчиво протянул Садаклий.— А с какого же года вы стали сотрудником польской охранки — дефензивы? — быстро спросил Садаклий.
— Нет... Нет... Честное слово, нет! — засуетился Гудим-Левкович.— С поляками я не сотрудничал. Христом-богом клянусь! — И он впопыхах перекрестился.— Чего нет, того нет. Мои патриотические убеждения украинского деятеля не позволяли...
— Но ваши патриотические убеждения «украинского деятеля» позволили вам стать тайным агентом немецкого СД,— вмешался Журженко.