слова.
- Ага…
- «Вот как»,- говорю. А он на это: «Фирма дала объявление о замещении какой-то важной должности, потому что он спрашивал, известны ли полиции политические взгляды соискателей».
- Политические взгляды?
- Да.
- Господи боже, что ты говоришь!
- Это он говорил.
- С ума сойти…
- Я поинтересовалась, сумел ли он помочь Фрому, и он ответил, что дал ему кое-какие сведения об одном из соискателей. Если не ошибаюсь, тот участвовал в каких-то политических выступлениях, был замешан в уличных беспорядках… Еще Бенгт упомянул про какую-то конференцию, на которой разразился грандиозный скандал, и о выступлении молодежного ансамбля в церкви по случаю демонстрации против ЮАР.
- Он назвал имя парня? - с надеждой спросил Хольмберг.
- Нет, не назвал.
- Ну а что-нибудь еще говорил?
- Нет. Об этом, во всяком случае. Говорил, что вы зашли в тупик… точнее, что у вас нет ни одной конкретной зацепки и что, наверное, придется идти на поклон в Центральное управление.
- Ага…
- Потом мы посмотрели телевизор, и он пошел гулять с Сарделькой, и…
Ее голос дрогнул.
Хольмберг растерянно смотрел на нее.
- Прости,- всхлипнула Соня.
9
В управлении Сольвейг Флорен разговаривала с Улофс-соном.
Хольмберг позвонил ему из больницы и обрисовал ситуацию. А затем попросил Сольвейг зайти к Улофссону в управление.
Севед Улофссон сгорал от любопытства: какая же она, эта другая женщина в жизни Турена.
Прежде всего, он обратил внимание на ее грудь. И прямую осанку. И что она будто освободилась от какой-то тяжести.
- Когда вы в последний раз видели Бенгта?
- С неделю назад.
- А точнее не вспомните?
- Ну… в прошлый… нет… поглядим, какое это число. Сегодня третье, а мы виделись в позапрошлую пятницу. Значит, было двадцать первое. Пятница, двадцать первое апреля.
- Ага. И с тех пор он не давал о себе знать?
- Нет.
- А тогда, в пятницу, двадцать первого апреля, он не упоминал ни о чем, связанном с директором Фромом? Не называл имени Фрома?
- Называл.
Она уже догадалась, в чем тут дело.
- В какой же связи? - спросил Улофссон.- Вы не припомните?
- Он говорил, что директор звонил ему несколько дней назад и просил дать сведения о кое-каких людях.
- Когда же он звонил? Бенгт не сказал?
- Нет.
- Продолжайте.
- Да в общем, это все.
- Значит, он не сказал, о ком шла речь?
- Нет. Бенгт сказал «о кое-каких людях». Фром спрашивал, нет ли у Бенгта сведений о них, об их политических взглядах, причастны ли они к стычкам с полицией, можно ли им доверять. Бенгт еще добавил: мол, вообще-то противно, что полицию используют как источник подобной информации. Но поскольку он знает Фрома, то…
- Больше он ничего не сказал?
- Нет. Мы заговорили о другом.
- О другом?
Она чувствовала, что внутренне Улофссон весь ощетинился. Казалось, ему стыдно допрашивать ее, приятельницу Бенгта. Точно он ступил на запретную территорию. А враждебность - что ж, своего рода защитная реакция. Он держался, натянуто и официально, в глубине души испытывая к ней неприязнь. Может, потому, что она была не в его вкусе.
- Значит, он не сказал, сколько их было и как их имена?
- Нет. Несколько человек - вот и все.
- Студенты? Речь шла о студентах?
- Скорее всего, да, потому что он вскользь обронил, дескать, эти бедолаги студенты сами во всем виноваты. Лучше бы учились как положено и занимались своим делом, а не лезли в разные там заварухи.
- Та-ак…
- И потом добавил: мол, вообще-то их жалко. Никто их не понимает, а что ни говори, они зачастую и впрямь нащупывают больные места, только, наверное, к этим местам пока не следовало бы прикасаться.
- Он так говорил?
- Да.
- Но ни слова о просьбе Фрома?
- Нет.
Вид у Сольвейг был грустный и усталый - из-за Улофссона. И вместе с тем пристыженный.
10
- Будь я проклят,- сказал Эмиль Удин, когда Хольмберг с Улофссоном изложили, что им удалось выяснить за день.
Потом он поковырял пальцем в ухе и зевнул.
- А сам ты что-нибудь узнал? - спросил Хольмберг.
- О, я попытался разведать, что тут за народ и как обстановка. Понятно? Главное в нашей работе - хорошенько разобраться, с кем имеешь дело, и попробовать ближе познакомиться и с людьми, и с их жизнью.
- Вот как?
- Я потолковал с вдовой Фрома, с его сыном и с секретарем, фру Йонссон. Обворожительная женщина, доложу я вам.- Удин довольно хихикнул.
- Да-да,- сказал Хольмберг.- Ну и как, назначил ей свидание?
- Что?
- Назначил, говорю, свидание?
- Нет. Она занята, так что не обессудь, дорогой Мартин.
- Все-таки чего же ты добился?
- Выяснил, что Фром был жуткий грубиян и реакционер- не дай бог стать ему поперек дороги! И тем не менее он ловко скрывал свои пороки. Хуже всего, что он был чертовски высокомерный и властный. Отъявленный реакционер старой закваски. Жена, по всему видать, женщина мягкая и покорная, преданная ему душой и телом. Она его прямо-таки обожала. Сын как будто большой зазнайка и чистоплюй, студент-медик. А вот секретарша - умная и весьма симпатичная особа, я бы даже сказал - очаровательная. Пять лет назад она разошлась с мужем-алкоголиком - он был коммивояжер - и теперь живет одна.
- Так. Ну а что-нибудь, так сказать, съедобное добыл?
- Да. Фром любил набрасываться на людей и унижать их.
- Что же из этого следует?
- Будь я проклят… Что некий безропотный подчиненный вполне мог возненавидеть его настолько, чтобы решиться на убийство.
- А при чем тут Бенгт? - поинтересовался Улофссон.
- Господи, боже мой, так ведь это очевидно, дорогой Севед! Будь я проклят! Бенгт явно погорел на том, что слишком охотно вызвался снабдить Фрома информацией кое о ком и этот кто-то явно обо всем пронюхал. Во Фрома стреляли из ненависти, а в Бенгта - из самой настоящей мести.
- Ты думаешь?
- Да точно, ребята! Так оно и было, будь я проклят!
- А тот, кто стрелял? Где его искать? - спросил Хольмберг.
- Для начала побеседуем с соискателями должности в фирме у Фрома. По-моему, это обязательно кое-что даст.
- Гм…
- Между прочим, забавно,- вдруг вспомнил Удин.- Я разыскал в конторе у Фрома одну книжонку. Называется «Шведские имена». Не удержался, полистал, и сейчас вы услышите, что я там обнаружил… Куда же я ее девал?..- Он обшарил карманы своего клетчатого пиджака и наконец извлек обрывок бумаги, исписанный бисерным почерком.- Вот. «Имя Эрик происходит от праскандинавского «AinarikiaR» или «AiwarikiaR», что означает «самодержец» или «вечный властитель». Вальдемар - это искаженное русское Владимир и означает «владеющий миром». Наконец, Густав не что иное, как «опора бога»
или «посох бога». Ну, что скажете?
Хольмберг разглядывал потолок, отчаянно стараясь не выругаться вслух.
- В таком случае, что значит «Бенгт»?- полюбопытствовал Улофссон.- Ведь про него ты, конечно, тоже почитал?
- Само собой. Можно перевести как «благословенный».
- А как насчет Эмиля? Удин тряхнул головой:
- Про Эмиля там нет ни строчки. Забавно, да? Живешь-живешь и вроде ничего не значишь. Смехотура.
Он как будто задумался.
И Улофссону, и Хольмбергу было, в сущности, наплевать, что означает имя Севед или, скажем, Мартин. Но Эмиль Удин все равно заглянул в свою бумажку и прочел: «победитель» и «воинственный». Правда, вслух он ничего не сказал.
11
Эмиль Удин обосновался в кабинете Турена, но никак не мог приноровиться в туреновскому креслу. Его раздражало, что, едва он откидывался на спинку, кресло издавало громкий скрип, а стоило нагнуться вперед - истошно взвизгивало.
В конце концов, он заменил его мягким стулом без подлокотников.
Удин выспросил Осборна Бекмана насчет пули и оружия. Узнал, что стреляли из «М-40», то есть из пистолета, какими пользуются военнослужащие и члены стрелковых клубов. Потом велел Бекману выяснить, не случалось ли в последнее время краж на оружейных складах.
Хольмберг позвонил Инге Йонссон и попросил список лиц, которые откликнулись на объявление фирмы. Она обещала завтра представить такой список. Улофссон совершенно вымотался, у него болела голова. Он сидел в буфете и думал, что кофе какой-то невкусный и что желудок отказывается принимать бутерброды с сыром. От усталости ему было противно смотреть на еду.
Он заехал за Буэль к Соне Турен.
Буэль выглядела бледной, под глазами обозначились синяки.
- Буэль, дорогая,- сказала Соня,- поезжай домой и ложись спать. Ты ведь до смерти устала.
- Ладно, не надо об этом. Такая ерунда по сравнению с…
- Н-да… Не знаю, что бы я без тебя делала. Но теперь здесь Петер.
Петер был сын Сони и Бенгта.
12
Хольмберг тоже пришел домой. Уж сегодня он непременно выспится.
- Кошмарный случай… ну этот, вчерашний,- сказала Черстин.
- Случай? Черта с два! Холодное, расчетливое покушение на убийство.
- Да я не о том, я об автомобильной катастрофе на шоссе.
- А-а… Да, ты права. Я совсем замотался и толком ничего не знаю.
- В газете писали… трое убиты и пять тяжело ранены. Все из-за неисправной автоцистерны - дорога превратилась в каток. Следующую за цистерной машину повело юзом, и та, что за ней, врезалась ей в бок. Потом столкнулись еще десять, не то двенадцать машин, и вдобавок одна из них загорелась.
- Неужели на шоссе в это время такое движение?
- Конечно. Шестнадцать человек отправили в больницу. Один умер на месте, один - по дороге в больницу и один - через час. Пятеро пока живы, но состояние критическое. Ожоги, рваные раны и бог знает что еще. Остальные отделались переломами ног и незначительными царапинами. Эти выживут.
- Страшная штука… Он зевнул.
- Да,- согласилась Черстин.- Движение…