– Ломка – это то, что происходит в первые дни отвыкания, ты меня слушаешь? Я говорю о первых четырёх-пяти днях, когда тело начинает кричать от боли, потому что не получает свою дозу. – Он наклонился вперёд и говорил с Асафом тихо, прищурив глаза. – Это, как если бы тебе месяц не давали есть и пить. Это просто разрывает человека изнутри. Ты не видел, как человек становится серым, потеет, его руки и ноги скрючиваются...
Всё время, пока Носорог говорил, Асаф отрицательно мотал головой, будто пытаясь отогнать от себя слова.
– Ну, что скажешь, – наконец спросил Носорог, – покончили с этим?
Асаф выпил колу большими глотками. Поставил стакан. На Носорога он не смотрел. Он никоим образом не мог заставить себя произнести эти слова.
Носорог смотрел на него изумлённо. Его широкая грудь вытолкнула сжатый в ней воздух.
– Понял, – сказал он со вздохом, – тут у нас осложнение. – Он откусил что-то и отложил. Между его пальцами вилка выглядела, как детская вилочка. Мама Асафа, специалист по пальцам, говорит, что у Носорога самые мужественные пальцы, какие она видела.
– А ты сам, – решился Асаф, – никогда не употреблял наркотики?
– Никогда в жизни. – Носорог откинулся назад, и стул застонал. – Вот так близок был, и ничего. У меня было другое пристрастие, ты же знаешь.
И рассказал Асафу, в который уж раз, но было в этом что-то знакомое и успокаивающее, как в детстве, лет в шесть, он ходил по субботам с отцом в синагогу и сразу убегал оттуда, бежал к дереву возле ИМКА[25] и сидел на нём с девяти утра и до начала игры в половине третьего.
– Я смотрел игру, возвращался домой, мама меня лупила, и я начинал ждать следующей субботы. – Асаф представил его маленького, пылающего от волнения между ветками дерева, и улыбнулся.
– Понимаешь? – засмеялся Носорог. – Сейчас я думаю, может быть, даже игра меня и не интересовала, но я любил ожидание. Сидеть там пять часов и думать, что это начинается, что вот-вот сейчас это произойдёт – это было для меня главным, это был наркотик. И как только игра кончалась – полное опустошение до следующей недели. Но как мы к этому пришли?
Асаф улыбнулся:
– Пришли.
– Ладно, хватит, – сказал Носорог, и Асаф почувствовал, что он только меняет тактику,– что я на тебя набросился. С тебя было достаточно этого мерзавца с наручниками.
Ещё несколько минут они ели в полном молчании, Носорог много съел и выпил немного воды. Снова ел и снова пил. Асаф уничтожил всё, что было в его тарелке. Постепенно они успокоились. Потом посмотрели друг на друга, сытые и умиротворенные, и улыбнулись. Как правило, все дела между ними лучше улаживались молча.
– Так что рассказывают старики? – спросил Носорог.
Асаф сказал, что вчера они не звонили, но сегодня уж наверняка.
– Интересно, как твоя мама справилась...
– ...с дверью туалета в самолёте, – закончил Асаф, и оба засмеялись. Она тренировалась дома на ручке, открывающей посудомоечную машину, Носорог сказал ей, что там почти такой же принцип, и её глубокое беспокойство по поводу двери превратилось в семейный анекдот.
– Так ты ещё не говорил с ними, – переспросил Носорог, ища что-то глубоко в глазах Асафа.
– Нет, точно нет.
– Ага.
Носорогу не нравилась идея с этой поездкой. Он подозревал, что ему не рассказывают всей правды.
– А что Рели? – спросил он, как бы невзначай.
– Думаю, в порядке. – Асаф пожалел, что уже закончил есть, что не было у него полной тарелки, чтобы уткнуться в неё.
– Она возвращается с ними, нет?
– Если бы. Не знаю. Может.
Носорог буквально исследовал сейчас его лицо, искал намёк, но Асафу нечего было показать ему. Он сам очень подозревал, что в этой поездке есть какая-то тайна, которую скрывают от него из-за его тесной связи с Носорогом. Слишком легко они не взяли его с собой, подкупив его обещанием "Кеннона".
– Потому что я, – Носорог прикурил и с жадностью затянулся, – я всё время чувствую...
– Нет, нет, – поспешно сказал Асаф, – увидишь, всё будет хорошо. – Он помнил долгий период отвыкания Носорога от курения, потому что этого потребовала Рели, и знал, что сейчас курение – это ещё один плохой признак. – Не волнуйся. Они поедут и поговорят с ней, и она к нам вернётся.
"К нам" означало и к Носорогу, главным образом к Носорогу.
– Она себе там кого-то нашла, – сказал Носорог глубоким басом и выдохнул вверх, – какого-нибудь американского интеллигентика она нашла. Она останется там, я тебе говорю. Такие вещи я костями чую.
– Нет, – сказал Асаф.
– Напрасно я себя обманываю. – Носорог с жестокостью раздавил сигарету, хотя выкурил только четверть. По количеству его разговоров за этим обедом, Асаф понял, что у Носорога не обычное настроение. Ему было неловко видеть Носорога при всей его величине и силе таким незащищённым и растерянным, и до Асафа вдруг дошло, что Носорог сейчас не владеет собой. – Смотри, сколько лет я продолжаю поддерживать в себе эти иллюзии, – сказал Носорог медленно-медленно, как будто получая удовольствие от причиняемой себе боли, – видишь, что такое любовь.
Оба испуганно замолчали. Асаф почувствовал, как брошенное Носорогом слово обожгло его изнутри, может быть, потому, что никогда, ни разу оно не было произнесено в их беседах.
И вдруг оно появилось там, это слово, трепеща, как живое существо, как птенец, выпавший из-за пазухи Носорога, и кто-то должен был поднять его.
– Эта девушка, – не думая, пробормотал Асаф, – эта, с собакой, у неё есть одна подруга, монашка, которая уже пятьдесят лет... – и замолчал, почувствовав, что это как-то бесчувственно с его стороны говорить о своих делах, когда Носорог так страдает. – Увидишь, она вернётся, – сказал он со странной слабостью, а что ещё мог он сказать, кроме того, чтобы снова и снова повторять эти слова, как молитву или клятву, – где она найдёт такого, как ты? И родители тоже так говорят, ты же знаешь.
– Да, если бы это зависело только от твоих родителей... – он медленно кивнул головой. Потом потянулся всем своим большим телом. Посмотрел вверх, по сторонам, вздохнул. – Смотри, твоя собака спит, – сказал он.
Динка и правда заснула. В течение всего обеда Асаф подбрасывал ей куски шашлыка и чипсы. Обычно сюда не пускают с собаками, сказал официант Хези Носорогу, но для господина Цахи... Асаф с Носорогом продолжали сидеть и болтать о всяких вещах и слегка удалились от того, что было между ними вначале. Носорог рассказывал о новой статуе, которую отливал сегодня, этого скульптора, известного, но ненормального, который рассорился со всеми литейными мастерскими в стране, и с Носорогом он тоже всегда конфликтует, иногда до драки, и с каждой статуей та же история, но когда по прошествии года он приходит в мастерскую и говорит с кривой улыбкой, что у него есть новая работа – Носорог не в силах ему отказать.
– Так это с художниками, – смеялся Носорог, – ты не можешь спорить с их мозгами, они и сами не могут. Нет над ними Бога. Приказы получают только изнутри. Какой смысл спорить? – Его смех быстро угас, может быть, он вспомнил, что ювелирное дело – это тоже искусство.
Люди за соседним столом встали.
– По-турецки, господин Цахи? – спросил официант Носорога, и Носорог заказал для них обоих.
– Нет, – сказал Носорог, когда принесли маленькие чашечки, – ты ещё не умеешь. Вот так пей... – и втянул кофе со свистом. Его губы, толстые и почти фиолетовые, сложились, как для поцелуя. Асаф попробовал так, и втянул только воздух. Носорог улыбнулся. Асаф смотрел на него. От этой улыбки любая женщина в мире растает, заявляет мама и негодует, что только эта бестолочь Рели к ней равнодушна, каменное у неё сердце.
– Так что с этим делом? – сказал Носорог и указал на собаку. – Ты не собираешься от неё отказаться, а?
– Я похожу ещё немного сегодня, до вечера, и посмотрим.
– И до завтра? – улыбнулся Носорог. – И пока не найдёшь её, да?
Асаф пожал плечами. Носорог долго смотрел на него, втянув щёки. Во время войны в заливе Носорог купил пазл "Швейцарские Альпы" из десяти тысяч кусков и принёс Рели и родителям, чтобы немного снять напряжение в вечерние часы в перерывах между "гадюками"[26]. Первой сдалась Рели, в первый же вечер. Через два дня после неё отсеялась мама Асафа, которая сказала, что даже ракеты Саддама лучше, чем эта швейцарская пытка. Папа продолжал ещё неделю, Носорог продержался месяц из принципа, и прекратил только тогда, когда ему показалось, что у него развивается лёгкий дальтонизм, особенно к различным оттенкам синего цвета. Асаф, которому тогда ещё восьми лет не было, закончил пазл через неделю после окончания войны.
– Теперь слушай. – Носорог минуту подумал, перебирая пальцами армейскую цепочку у себя на шее. Края его майки позеленели от окислившейся бронзовой пыли. – Мне не нравится, что ты так ходишь. И твои родители из меня душу вынут, если с тебя ноготок упадёт, я прав?
– Прав. – Асаф знал, что и Носорог себе не простит, если что-то такое случится.
– До сих пор тебе везло, и тебя поймал только полицейский-садист. В следующий раз это может быть кто-то другой.
– Но я должен её искать, – упрямо повторил Асаф, а про себя подумал: "Найти её".
– Смотри, что сделаем. – Из запятнанного комбинезона Носорог достал красный маркер, которым он помечает статуи. – Я запишу тебе свой мобильник, и номера дома и на работе.
– Я их знаю.
– Чтобы были все вместе. Слушай меня внимательно и не говори потом, что не слышал: если будет малейшая проблема, не знаю что – кто-то пристаёт к тебе, кто-то только идёт в полуметре за тобой, или просто чья-то физиономия тебе не понравилась, ты сейчас же идёшь к ближайшему автомату. Обещаешь?
Асаф сделал лицо "Что я, ребёнок?", но внутри не очень возражал.
– Телефонная карточка у тебя есть?
– Родители оставили пять. Семь.
– С собой, я имею в виду, есть одна?