а незнакомцам. О такой жизни рассказывали американские книжки; как знать, возможно, они не врут. Эрнст встал, не совладав с собой, нежно поцеловал Салли в шею. И поспешно отступил, чтобы она не оттолкнула его.
— Дай твою рубашку, — сказала Салли, — она грязная.
Он стянул рубашку, послушно передал ей.
— Мне остаться?
— Спать будешь на полу, — сказала она, — но учти, чтоб ни-ни-ни!
— Какая ты добрая.
— У тебя есть еще вещи?
— Есть, чемоданчик.
— Сходишь за ним утром. Завтра я поговорю с Карпом, попрошу сдать тебе комнату. Днем пойдем, купим тебе что-нибудь из одежды. Деньги я тебе одолжу.
Не успела Салли договорить, как на нее нашел страх. Всю ночь он будет тут рядом, на полу. И кто знает, чем это обернется, подумала она.
— Возможно, я смогла бы помочь тебе уехать в Канаду, — сказала она, — но я не богачка — чего нет, того нет.
— Не издевайся.
Салли улыбнулась:
— Сделать тебе еще омлет?
— Не надо.
— Точно?
— Да. Расчеши мне волосы, а?
— Дудки.
— Завтра утром, — пообещал он, — я помою и натру пол. Наведу у тебя порядок.
Завтра утром, озлилась она, я тебя как пить дать выпровожу. Хорошенького, подумала она, понемножку.
Часть вторая
Увидев Нормана, Карп удивился. Он ждал его не раньше чем через месяц.
— Хорошо выглядишь, — сказал Карп. — Рад, что вернулся?
— Слов нет, как рад.
Карп развалился на краю кровати, держа перед собой бутерброд с ветчиной на блюдечке, смотрел, как Норман бреется. На кровати лежала стопка газет — четыре воскресных номера монреальской «Стар»; остальную почту Карп переправлял Норману.
— Ну а комната, — спросил Карп, — как тебе комната? Я распорядился, чтобы ее покрасили.
Норман — он приехал только этим утром — ухмыльнулся сквозь мыльную пену.
— Комната выглядит надо б лучше, да нельзя, — сказал он, — и я чувствую себя надо б лучше, да нельзя.
Карп рванул край бутерброда зубами — на еду он набрасывался так, словно брал ее силой. Норман тем не менее не взялся бы определить, действительно ли у Карпа такое обыкновение или это для него еще один способ поддразнить окружающих.
— Французский батон мне не подходит, — сказал Карп. — Приходится слишком широко разевать рот. А вот ветчина первоклассная. Не застревает в зубах, не то что дешевая говяжья нарезка.
Карп покопался жирным пальцем в зубе, выковырял из дупла хлебную крошку.
— Почему ты не спрашиваешь про Салли? Разве ты не из-за нее так рано примчался?
— Правда твоя. Где она?
— Пошла прогуляться. Надо полагать, скоро вернется. Я сказал ей, что ты приехал. Не терпится?
Норман засмеялся.
— Ну а как поездка? — спросил Карп. — Развеялся?
— И да, и нет.
Норман пробыл несколько дней в Париже, затем поехал в Тулузу — провел там неделю с Пепе Сантосом. Сантос, в прошлом полковник испанской республиканской армии, был близким другом отца Нормана. Оба могли часами говорить о докторе Максе Прайсе.
Из Тулузы Норман отправился в Мадрид.
И там, в университетском городке, привалясь к стволу оливкового дерева, наблюдал, как молодежь, ничтоже сумняся, разгуливает под ручку по неподобно зеленой лужайке, политой кровью лучших людей его поколения, и думал о Ники, о том, что хочет завести семью, и снова — о смерти отца.
Макс Прайс, хирург, оставил на редкость доходную практику в Монреале, поехал воевать в Испанию и погиб при защите Мадрида.
Масштабный был человек, размышлял Норман, и решительный. Не то что разъедаемый сомнениями, потакающий своим слабостям олух вроде меня.
Но в те дни — Норман вспоминал их с нежностью — было ясно, кто твой враг. Сегодня такой уверенности не было. Ты подписываешь петиции, защищаешь советское искусство от нападок либералов, не выдаешь Комиссии старых товарищей. Но эта верность, как и верность друзьям детства, сугубо сентиментального характера, к подлинным убеждениям она отношения не имеет.
Из Мадрида Норман полетел на Мальорку.
Беззаботные, солнечные дни на берегу моря действовали благотворно, и рана, нанесенная смертью Ники, если не зажила, то затянулась. Норман написал длинное письмо тетке Дороти — благодарил Синглтонов за все, что они сделали для Ники. Там же Норман написал и три пространных письма Салли, все три разорвал и отправил вместо них открытку. Зато купил ей в подарок мантилью, альбом пластинок фламенко и замшевый жакет, понадеявшись, что угадал размер. А потом, хоть деньги были на исходе, обнаружил, что вернуться в Лондон не готов. И отплыл на Ивису[68].
Растрескавшийся рыжий остров вспучился над спокойным, синим морем, точно волдырь от солнечного ожога. Норман приехал рано утром, когда портовый город — холм, многоярусно опоясанный белыми домишками, — тонул в жарком оранжевом мареве. И целую неделю жил в свое удовольствие: по утрам плавал в заливе, смотрел финикийские развалины. А спустя неделю стал сильно пить и спутался с американкой, писавшей порнографические романы под псевдонимом барон фон Клеег.
Нина и впрямь была просто прелесть, к тому же придумала замечательно оригинальный сюжет. Герой ее романа преподавал в школе для слепых, где учились исключительно взрослые девушки. Учитель что ни утро приходил в школу нагишом: ведь в этом особом мирке он как-никак был невидим. Еще Нина составляла самую представительную антологию скабрезных лимериков.
Однажды в пять утра после того, как Нина отправилась восвояси, Норман вышел на балкон, и там ему точно впервые открылись море и благодать утра. За разбросанными там-сям выжженными темными холмами поднималось белое солнце. В гавань под надутыми ветром парусами летела лодка, внизу, на набережной, к складским весам под водительством двух крестьян шествовал отряд из восьми осликов, груженных мешками с оливками, жилистые мужчины в выгоревших брюках расстилали сети. Слышалось пых-пых-пых входящих в залив рыбачьих лодок, рядом, окружая их, точно нимб, роились чайки, кривой продавец gaseosa[69] поутру еще полный надежд, установил свою тележку, расставил складной стульчик и тут же задремал.
Невесть почему, Нормана оставила тоска. Его вдруг так обрадовала своя причастность ко всему, охватила такая благодарность огню, который, пусть и опалив, не сгубил, что ему захотелось выкроить из времени ломоть этого утра, чтобы наособицу запечатлеть его в памяти.
Он решил поскорее вернуться к Салли.
Салли.
Салли — в ней разрешение всего. Салли — в ней надежда. С Салли он не пропадет.
— С Чарли и Джои виделся? — спросил Норман.
— Как можно меньше. У твоих друзей нет денег. С Чарли мне скучно.
— Чарли на мели, я знаю. Он мне должен за квартиру.
Норман рассказал о своем сговоре с Винкельманом. Теперь он вернулся, сказал Норман, и у Чарли денежные дела пойдут на лад. Он сегодня утром поговорил с Винкельманом. Всё в ажуре.
— Поужинаешь со мной? — спросил Карп.
— Буду рад. — Норман принял приглашение без особого энтузиазма. — Но прежде хочу сообщить тебе последнюю новость. Я собираюсь просить Салли выйти за меня замуж.
Карп отвел глаза.
— Карп, в чем дело? Ты что, думаешь, я мог бы найти кого получше?
Карп пожал плечами, раскачивал трость из стороны в сторону.
— У нас новый жилец. Немец. Эрнст, он, как бы это сказать, снимает комнату рядом с Салли.
— Ну и что? — спросил Норман. — Почему бы и нет?
Карп сморщился, зажмурился. Стер с лица улыбку и лишь тогда открыл глаза.
— Когда ты сердишься, — сказал Карп, — ты — вылитая Анна Паукер[70] в юношестве. — Карп пошарил палкой в открытом чемодане. Откинул мантилью, обнаружил альбом с пластинками. — Подарки?
— Зайду к тебе позже, — оборвал его Норман.
В дверях Карп замялся.
— Хозяина обижать негоже, — сказал он и вышел.
Норман прикрыл подарки рубашкой, решил сдернуть ее, когда придет Салли — пусть это будет сюрприз. Лишь бы жакет подошел, подумал он. Заварил чай, закурил и, изнывая от нетерпения, стал ждать. Прошел час. Он уже собрался выпить, когда в дверь постучали.
— Войдите.
Ее волосы выгорели, они помнились ему не такими светлыми.
— Салли, — сказал Норман, — Салли.
Она поцеловала его в щеку, он попытался привлечь ее к себе, но почувствовал, как она напряглась.
— Не спеши, — сказала Салли.
Тут Норман увидел Эрнста и понял, почему Салли напряглась. В комнате посторонние, вот она и зажалась.
Салли, как бы предупреждая Нормана, взяла Эрнста за руку и представила.
— Эрнст живет у нас, — сказала она. — Он бежал из Восточного Берлина.
Норман, не обращая внимания на Эрнста, рылся в чемодане.
— Салли, держи, это тебе.
— Какая прелесть. — Салли накинула мантилью на одно плечо, и, пока Норман, склонясь над чемоданом, искал жакет, кружилась и кружилась перед Эрнстом. — Как тебе, милый, нравится?
— Конечно, — сказал Эрнст. — Еще бы.
Норман выронил жакет. Во все глаза смотрел на них.
— Ждешь, чтобы я сказала, ну к чему это ты? — спросила Салли.
— Конечно же нет.
— Что-нибудь не так? — спросила она.
— Разумеется, нет. С чего ты взяла?
— Не знаю.
— Если ты не знаешь, тогда и я не знаю. — Норман прокашлялся. Взял себя в руки, улыбнулся. — Когда начнешь работать? — спросил он.
Салли заметила, что Норман сильно поседел. Круги под глазами еще потемнели. Он загорел, выглядел окрепшим, но за месяц заметно постарел.
— На следующей неделе, — сказала Салли. — Я так волнуюсь. Школа недалеко. Прямо, без пересадок, по Северной линии.
Норман все еще не решался присмотреться к Эрнсту, тем не менее, когда он повернулся к Салли, взгляд его был полон укоризны.
— В случае если тебя еще не просветили, — сказала Салли, — мы с Эрнстом живем вместе.