– С родимым… а, да.
Она рассматривает его несколько секунд и поворачивается ко мне.
– Ну, и что будем делать?
Астрид возвращается с непроницаемым лицом.
– Не думаю, что это хорошая идея.
Пять минут назад она вызвалась пойти понаблюдать за той компанией, проанализировать ситуацию и вернуться со сведениями, которые подскажут нам, какой выработать план, чтобы поговорить с ним. Она говорила пылко, даже возбужденно, принимая близко к сердцу свою роль, как ребенок, которому предложили поучаствовать в охоте за сокровищами. И все повторяла: «Круто, да?» И действительно, это было круто. Быть здесь, на другом конце света. Встретить парня, который был причиной этой поездки. Астрид добавила, ласково улыбаясь: «Значит, это была не шутка, твоя история про счастливую звезду». Наверняка теперь она жалела, что сказала эту фразу.
К ней вернулось спокойствие. И даже некоторое хладнокровие.
– Подожди, но почему? Что происходит?
– Доверься мне. Пойдем в другое место.
Я смотрю на нее, хмуря брови. Пытаюсь припомнить всю сцену и понять, что могло так изменить ее настроение. Это длилось всего несколько секунд. Астрид подошла к нему и стала внимательно смотреть, уставившись ему прямо в глаза. А потом вернулась.
– Пойдем? – настаивает она.
– Ладно…
Я иду за ней без единого слова, потерянная в своих мыслях. Но через несколько метров останавливаюсь.
– Ты ведь догадываешься, что просишь невозможное?
Она издает глубокий вздох и молча кивает. Я возвращаюсь. Протискиваюсь сквозь толпу, обхожу танцующих, отталкиваю тех, кто не спешил посторониться, иду вперед и наконец вхожу в зал, который мы только что покинули. В эту самую минуту, как будто почувствовав мое присутствие, он оборачивается. Наши взгляды встречаются, и это длится несколько секунд. Всего несколько секунд, пока я не опускаю глаза на его футболку и вижу, что на ней написано:
«Похороны холостой жизни Макса».
Я чувствую, как сердце падает в груди. Ухает куда-то вниз, ударяется о ребра, скатывается по легким, отскакивает к желудку. Мне больно. Так больно.
Мне кажется, что кто-то отключил музыку и зал опустел. Остался только он и эта фраза на его футболке, которой я не могу поверить. Как он мог так поступить с нами?
Один из его друзей заметил, что творится неладное. Он поворачивается к Максиму и задает ему вопрос, но не получает ответа. Я вижу, как он, проследив за взглядом Максима, упирается в меня. Этот друг продолжает что-то говорить, требует объяснений, но ничего не происходит. Максим не реагирует. Он тоже застрял в бесконечной секунде, которая, конечно же, обретет свое «до» и свое «после». Я понимаю, что мне надо уйти, твержу себе, что должна оторвать себя от этой сцены, которую мне уже хочется стереть из памяти, но меня словно пригвоздило к месту. Тогда я считаю до трех – и ухожу. Теперь я почти бегу, и неважно, что всех толкаю, это даже хорошо. Мне хочется чувствовать невольные удары об окружающие меня тела. Хочется, чтобы моя боль стала физической, она кажется мне куда более терпимой, чем та, которую я чувствую сейчас внутри. Я бегу со всех ног, задержав дыхание. Если я выдохну, что-то сломается, это точно. И я все держу в себе. Воздух и слезы. Толкаю входную дверь, и меня охватывает ночная прохлада.
Астрид сидит на противоположной стороне улицы на нижней ступеньке лестницы. Увидев меня, она тушит сигарету, легко вскакивает и бежит ко мне.
– Домой?
Я киваю, и мы идем. Через несколько метров я оборачиваюсь в последний раз и замечаю его, он стоит на тротуаре. Держит руки в карманах и смотрит на меня с тем видом, какой бывал у него еще в детстве, когда приходилось выбирать между блинчиком и вафлей в парке. Он тогда мучительно колебался, как будто от этого зависела его жизнь, и в конечном счете всегда брал одно и то же.
Максим прижимает руку ко рту. Я вижу по его глазам, до какой степени все непрочно. Все может развалиться. Я вижу по его глазам, что он выбрал вафлю. А ведь он всегда, с самого детства, предпочитал блинчики.
По дороге домой мы с Астрид молчим. Она воздерживается от комментариев. И только перед тем, как уснуть, она произнесет:
– Все-таки надо быть полным придурком, чтобы жениться в двадцать пять лет.
Глава 142018
Мне 27 лет. Я больше не живу в той комнатушке. Мы с Астрид нашли квартиру на улице Сен-Дени и снимаем ее в складчину. В ней только одна спальня, так что каждые полгода мы меняемся и по очереди спим на раскладном диване в гостиной. Не идеально, зато есть собственный туалет, а не один на этаж, и мы ни секунды не сомневаемся, что это – настоящая роскошь. Да еще лифт – такой маленький, что невозможно не поцеловать тех, кого нужно поцеловать, как любит заметить Астрид нашим гостям. Я по привычке предпочитаю лестницу.
Три недели назад, когда я сидела за компьютером, заканчивая заметку, которую надо было сдать на следующий день, ко мне подошел Бенжамен. Я была с ним мало знакома, мне было известно только, что он журналист в сфере экономики, что его кабинет на четвертом этаже и он примерно мой ровесник.
Было поздно, а после определенного часа выходить из здания надо через заднюю дверь. Код регулярно меняется: вот почему Бенжамен сейчас передо мной.
– 78А13.
– Спасибо.
Он обходит мой стол и направляется к выходу, но вдруг возвращается.
– Билли, да? Это ты пишешь заметки?
– Да.
– У тебя хороший стиль. Не давала бы ты им пользоваться ситуацией. Тебе полагается вознаграждение за то, что ты делаешь. Заниматься журналистикой можно не только в больших медиагруппах. Есть много других СМИ, и они стоят внимания. СМИ, которые не считают, что работать на них слишком престижно, чтобы за это еще и платить.
– У меня нет диплома.
Он поднимает бровь.
– Ах да, диплом, эта штука, которая заставляет сомневаться в себе талантливых людей, – говорит он, улыбаясь. – Тебе надо составить досье со всеми статьями, которые ты написала, с тех пор как пришла сюда, и самой отправить его куда тебе хочется. Так тебе не придется откликаться на объявления, в которых тебя спрашивают, ступала ли ты на Луну.
– Звучит неплохо. Я всегда питала слабость к гравитации.
– Я тоже. Я с детства был продуманным и твердо стоял ногами на земле.
Какое-то мгновение он смотрит на меня, потом роется в кармане куртки.
– Вот моя визитка. Если хочешь, помогу тебе взглянуть на твое досье со стороны. Можем сделать это в обед или как-нибудь вечером, после работы.
– Ладно, хорошая идея.
– До завтра?
– До завтра.
Вскоре мы встречаемся в кафе в нескольких кварталах от редакции. Я собрала все свои статьи, и Бенжамен просматривает их.
– От статей, которые ты писала вначале, до тех, что стала выдавать потом, эволюция просто невероятная. Тебе не кажется? Сразу понятно, что ты усвоила основные правила. Ну, те, которые другие пытаются выучить в университетских аудиториях, – улыбаясь, говорит он.
После этой встречи мы видимся каждую неделю. Вчера я предложила ему зайти ко мне. Толкнув тяжелую дверь подъезда, я сказала: «Я живу на пятом. Поедем на лифте».
Бенжамен высокий, светловолосый, глаза у него зеленые или голубые – точно не помню. Да и знала ли я это? Не уверена: я постоянно избегала его взгляда. Думаю, он красивый. Во всяком случае, об этом говорят взгляды встречных женщин на улице. Я же знаю только, что он мне нравится. Однажды я увидела его в метро. Он читал, устроившись на откидном сиденье и держа книгу на коленях. Я молча наблюдала за ним, погруженным в свой бумажный мир. За всю дорогу он не поднял головы. Когда он встал, я посмотрела на его спину, широкие плечи, на то, как он заложил страницу пальцем вместо закладки, потом на его ноги. А ведь никто, кроме меня, в вагоне не знает, что он носит сорок четвертый размер, и я почувствовала себя счастливицей: я так близка с этим мужчиной, что мне известен размер его обуви. Наверно, это и есть любовь. Знать о человеке подробности и видеть в этом свою привилегию.
Из того периода своей жизни я помню только кислый запах простыней, на которых мы проводили все наши выходные. Помню полусон, вечно следовавший за экстазом; алкоголь, что мы лежа пили прямо из бутылки, когда нам надоедал чай. Помню тот самый чай: он купил его однажды в специализированном магазине, после того как нашел у меня в жестяной коробке пакетированный, с ароматом красных ягод. Помню крошки на матрасе, которые липли к нашей влажной коже. Фильмы, которые он включал на своем компьютере. Это была классика, но я об этих кинокартинах никогда не слышала. Позже, когда страсть станет не такой ненасытной, он будет водить меня в маленькие независимые кинотеатры, и я буду притворяться, будто нахожу красоту там, где на самом деле вижу только уходящее время на лицах молодых актеров, которые с того времени постарели. В одном из таких темных залов я скажу себе: раз желания привлекать к себе внимание у меня нет, надо жить, чего бы это ни стоило. Потому что умирают все, даже те, кого обессмертил кинематограф.
Иногда мы с Бенжаменом не видели дневного света, и я думала, что это и есть быть живыми. Покинуть мир, принадлежащий другим, чтобы изобрести свой. Создать собственный часовой пояс. Жить так полно, чтобы дня не хватало, чтобы вместить интенсивность жизни двух людей.
Однажды ночью, я уже почти заснула, он вдруг спрашивает меня, кем я хотела стать, когда была маленькой.
Я поворачиваюсь на бок, подперев голову рукой, и смотрю на него в темноте.
– Я хотела стать певицей.
– Вот как? Ты любишь петь?
Вместо ответа я только улыбаюсь.
Я не знаю, люблю ли я петь. Если я и пою, то только из-за Марселя, который когда-то сказал, что мне дали имя в честь знаменитой певицы. Имя – единственное наследство от матери. Единственное доказательство, что я не вышла из чрева пожилого месье, ездившего на красном ситроенчике. Хотя, разумеется, я сомневалась, действительно ли я люблю петь. Или я просто хотела делать что-нибудь, что связывало бы меня с этой женщиной, которую я безнадежно любила и о которой ничего не знала. Сегодня ночью впервые в жизни я осознаю, что певицей быть не хотела. Я хотела только быть дочерью своей матери.