Я прыгаю с самой высокой вышки в бассейне.
Я всегда отвечаю «нет» на вопрос: «Хочешь, помогу тебе?»
Я спускаюсь за бутылкой в подвал, даже когда темно, в разгар зимы.
Я не пла́чу.
Я сажаю пауков в баночку, чтобы выпустить их на улицу. Я ловлю ящериц, мышей и лягушек.
На ярмарке я сажусь на карусели, которых все боятся.
Мне почти все время страшно.
– Ты проводишь меня на вокзал?
– Я… э-э…
Искра паники мелькает в его глазах. Я делаю вид, будто не заметила, не поняла, в чем проблема. Я жду. Пусть он сам скажет, пусть столкнется со своими проблемами слишком любимого ребенка, чтобы мир обрел равновесие хоть на секунду.
– Ну?
Он опускает голову и бормочет что-то совершенно неразборчивое, но я отлично его слышу.
– Что ты сказал?
– Я не могу, это слишком рискованно.
– Ладно, – киваю я. – Тогда пока.
Я уже спускаюсь по ступенькам, ведущим в метро.
– Ты не можешь понять, что это такое, когда у тебя мама…
Я замираю, как будто мне выстрелили в спину. Оборачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза.
– Может быть, смелость без страха – это глупость. Но страх без всего – это просто страх, Максим. Если ты слишком боишься жить, это твое дело. Но не надо портить жизнь другим, если твоя уже испорчена вконец.
Глава 62005
Мне 14 лет. Марсель считает, что не нужно привлекать внимание окружающих. Он не любит опаздывать, просит не разговаривать слишком громко на людях и вздрагивает, когда медсестра произносит его имя, приглашая в кабинет врача. При этом я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так шумно ел суп.
Когда я прошу его рассказать про свое детство, он всегда отвечает одно и то же.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал? У нас тогда ничего не было.
И пожимает плечами.
Но в этот день я от него не отстаю. Я хочу узнать больше, раз и навсегда.
– Ну я не знаю, расскажи хоть немного. Про твоих родителей, про братьев и сестер, про место, где вы жили. Все равно что.
Он глубоко вздыхает.
– Мы жили на старой ферме, расположенной на вершине холма. Мои родители занимались всем понемногу. Они держали птицу, свиней, огород, было несколько виноградных лоз. Ближайший сосед жил в пятистах с лишним метрах от нас. Школа находилась в деревне, до нее надо было идти три километра хоть в дождь, хоть в снег. Впрочем, ходил я туда недолго. У меня было шестеро братьев и сестер, я последыш. Когда я родился, повитуха сказала моей матери: «У вас мальчик». А та ответила: «Мне наплевать». Ей было за сорок, сама понимаешь, в таком возрасте… Ну да ладно. Тогда не то, что сейчас. Зачастую дети появлялись, когда их не ждали.
Он медлит, потом добавляет:
– Но, знаешь, нам с братьями и сестрами всегда давали есть первыми. Я никогда не голодал.
Думаю, для него это было единственное доказательство любви.
Марсель говорит, что мы из скромной среды. Он говорит, что нам грех жаловаться, но все-таки мы были бы не против иметь побольше, хоть немного. Когда я спрашиваю его, что бы ему хотелось иметь, чего у него нет, он не знает, что ответить. Повторяет: «Побольше, хоть немного», пожимая плечами. Даже его мечтам не хватает размаха. Я ему так и сказала на днях. Он посмотрел на меня с грустным видом, от которого я всегда чувствовала себя виноватой, и ответил: «Ни к чему они, эти мечты. От них одни беды».
Вечером я поискала слово «скромный» в словаре. Я всегда так делаю, когда мне что-то не дает покоя. Наш учитель французского месье Доге постоянно повторяет нам: знание – сила, прежде чем что-то изменить, надо это понять.
Вот я и читаю все определения слова. И тот абзац, где говорится, что быть скромным значит быть нетребовательным: быть скромным в своих притязаниях. И другой, где сказано, что скромный – это тот, которому придают мало значения: скромный подарок. И еще тот, где говорится, что быть скромным значит быть незаметным, простым, без блеска, без богатства: скромная среда. Я закрываю толстый словарь и думаю о Марселе, который так и остался в своей скромной среде, как рыба в среде водной. Не задавая вопросов. В ограничивающем комфорте. Со своим «Лучше синица в руках, чем журавль в небе», которое он без конца повторяет.
Нам грех жаловаться, и я не жалуюсь. Но если мне зададут вопрос, если лично меня спросят, чего мне хочется такого, чего у меня нет, я смогу ответить. И еще я знаю, что буду это что-то искать.
Однажды, вернувшись домой после уроков, я нахожу входную дверь приоткрытой. С Марселем такое случается все чаще. Забывчивость. Пока это пустяки, мелочи. То, что он потихоньку сдает, могло бы остаться незамеченным, если бы я не обращала на эти детали такое пристальное внимание. ПИН-код банковской карты, ключи от ситроена, слово, которое он никак не может вспомнить… В его фразах все чаще проскальзывают «это самое» и «как его», мне иногда кажется, что наши разговоры – это тексты с пропусками.
Я бегаю все быстрее, но мои оценки застряли на мертвой точке. Я не хочу читать книги, которые меня заставляют читать, я не вижу никакого смысла в математике и еще меньше в естественных науках. Мир мне видится таким, какой он есть, и меня это устраивает.
На днях на тренировку пришел отборщик. Я знала, что он придет, об этом объявляли, но я забыла. Зато остальные отлично помнили. В раздевалке царило напряжение, все достали свою лучшую форму. Ту, что приносит удачу, или ту, под которую не проберется никакой ветер. Смешно видеть, во что люди больше всего верят. Я-то верю мало во что, поэтому форма у меня обычная. Та, которую приходится стирать каждую неделю.
Тренировка проходила как обычно, вот только тренер напустил на себя важный вид. Он хлопал в ладоши и орал команды с края дорожки, хотя обычно просто записывает упражнения на доске, а потом садится на трибуне. Я пробежала как всегда, за это мне и нравится бег. За постоянство. Когда делать особо ничего не надо и, как бы то ни было, рассчитывать можешь только на себя.
Зима – мое любимое время года для бега. С поля слышно футбольную команду. Свистки, выкрики, но ничего больше. Холод и темнота выключают громкость городов. Я чувствую, как мои мышцы, поначалу деревянные от зимних температур, потихоньку просыпаются. Мне нравится ощущать эту приятную боль, чувствовать, как кислород обжигает грудь изнутри, быть на улице и думать обо всех, кто в тепле.
За несколько минут до конца тренировки отборщик подошел к Жан-Пьеру. Я видела, как он дал ему сложенный вчетверо листок бумаги, пожал руку и ушел со стадиона.
Жан-Пьер заходит к нам в раздевалку. Он ничего не говорит, просто идет к доске и прикрепляет к ней магнитом развернутый листок.
– Вот, – говорит он. – Список отобранных для региональной команды.
И уходит, хлопнув дверью. На бумаге перед нами только одно имя: Билли Летелье.
Легкая атлетика стала моим смыслом жизни. У меня новая мечта, и я держусь за нее изо всех сил: я хочу быть самой быстрой девочкой во Франции. Поэтому каждый вечер после уроков я сажусь на поезд, который за двадцать минут довозит меня до соседнего большого города. Я тренируюсь с девочками, мечтающими о том же, и мы вместе гонимся за нашей мечтой со всех ног, но разделить ее не сможем.
В этой новой команде я в отстающих. Мне не хватает навыков, техники, но еще выносливости и силы. Иногда мне кажется, что я прошла отбор в эту группу по недоразумению. Я хожу на тренировки с комом в желудке, но все равно хожу, потому что, хоть на них моя мечта и разбивается о действительность, это лучший способ прикоснуться к ней. Я понимаю: мне надо работать больше других, чтобы наверстать отставание. И не важно, что дождь льет как из ведра, что болят все мышцы или что на последнем старте я подвернула ногу: я все равно сажусь в поезд, чтобы выйти на дорожку. Я не хитрю. Никогда не стартую до свистка, не перехожу на шаг, пока не пересеку финишную черту, делаю все отжимания и подтягивания, которые мне велят, и даже когда слишком устаю, чтобы продолжать, я продолжаю. Хочется все бросить, но это невозможно. Я не могу. Не могу оказаться среди тех, кто бросает, я этого просто не умею, ведь я всегда была той, кого бросают.
Летом я каждый день пробегаю несколько километров вокруг футбольного поля рядом с моей старой школой. Там ничего не изменилось. Все тот же забор, окружающий четырехугольную площадку, и на нем граффити, изображающее Майкла Джордана в майке «Чикаго Буллз». Ниже написана фраза, которую я каждый раз читаю, пробегая мимо: «Спорт тебя спасет».
Я столько раз читала эти слова, что, когда наступает август, я иногда произношу их про себя, просто так, стоя под душем или идя по улице.
Мне кажется, что эта фраза ничего не значит. «Спорт тебя спасет». Чего же он тогда ждет? Я не понимаю, что каждый круг – это уже облегчение.
Я не осознаю, что занимаюсь легкой атлетикой так, как если бы от этого зависела моя жизнь. Что я плачу, когда не всхожу на пьедестал, бросаюсь вперед, пересекая финишную линию, съедаю большую тарелку макарон накануне важных соревнований, будто исполняю священный ритуал.
До меня не доходит, что я не курю, потому что бегаю. Что не болтаюсь бесцельно у школы, потому что мне надо на тренировку. Что не пью спиртного, потому что уже работаю над преодолением собственных возможностей.
Мне 14 лет, и я еще не знаю, что в этой жизни формирует нас как личностей. Но уже догадываюсь, что нас спасает.
В один из летних дней, спускаясь по лестнице, я вижу, что на ступеньке сидит парень. Заметив меня, Максим вскакивает, как прошитый электрическим разрядом. Прошло больше года с нашей последней встречи, и я все еще удивляюсь, что узнаю его за секунду, хоть практически его не знаю.
– Как насчет апноэ-поезда? – предлагает он, улыбаясь.