Та же самая женщина с веснушчатыми крупными руками, в ситцевом платье с гигантскими ромашками резала острым ножом помидор на рабочем кухонном столе. Шкафчики сверху были открыты, рядом на плите что-то шипело, булькало в кастрюлях. Аля поморгала, сердце сбилось с ритма.
– А, Алюшка, проходи.
– А… там, – она глупо улыбнулась и кивнула головой в сторону лужайки. – Я только что видела вас там, на улице…
– Там Рита, моя сестра-близняшка. – Женщина вытерла пот со лба толстым запястьем. – А я Римма. Что, похожи? – засмеялась весело, дружелюбно. – Рита менингитом в детстве переболела, с тех пор как ребенок. Но с садом хорошо управляется. Да проходи, что стоишь, я не кусаюсь. Садись за стол. Сейчас чаю тебе налью. Завтрак будет через сорок минут, в десять.
Римма поставила перед Алей чашку, принесла пузатый фаянсовый чайник, разлила крепкий душистый чай. Подвинула тарелку с кусочками хлеба, масло, нож. Персик.
– Кушай, девочка. Если не против по-простому. А с церемониями – пожалуйста, в десять.
Аля помешала чай, мазнула масло на хлеб. Осмотрелась. На полу – мозаичная плитка, кухонные шкафчики – голубые с белым. Кроме входной, тут были еще две двери. Одна вела в кладовку и была сейчас открыта, оттуда поглядывали на хозяйку два стоящих рядом холодильника, стеллаж с коробками и банками, бутыли с растительным маслом.
– Я рада, что ты приехала, Алюшка, а то и поговорить тут не с кем. Та, – Римма показала на вторую закрытую дверь, ведущую, возможно, куда-то вглубь дома, – и словечка не скажет, кроме дай да подай. И все, что ни сделаешь, не так и не эдак. Чудная девка. Ты вроде не актриса?
– Нет.
– Ну и слава боженьке.
Аля глотнула чай.
– Римма, а вы не знаете, где Макар?
– К морю ушли. Иван Арсеньич каждое утро перед завтраком водорослями дышит.
Нарезав овощи, Римма выложила их на блюдо и подошла к плите. На самой маленькой конфорке булькала в ковше каша. Помешала ее ложкой.
– Алешка уж очень любит мою рисовую кашу. Такой каши, как у вас, тетя Римма, говорит, никогда не едал. Хороший парнишка, а уж за Иван Арсеньича любому голову оторвет. Отсыпается сейчас.
Аля дожевала бутерброд, допила чай.
– Я пойду погуляю тогда, ладно?
– Гуляй, девонька, пока не жарко. Такого воздуха, как у нас, нигде нету. А уж простор какой! Та вон, – опять кивок в сторону закрытой двери, – все недовольна, пальмы ей подавай, скалы. А у нас тут лучше всяких скал, у нас тут по-простому. Они сюда из Франции приехали, там – то, там – се, слушать тошно.
Аля взяла персик, вышла и направилась вглубь парка, в тень. Хвойники жарко махали мощными лапами, платаны и тополя играли листьями. Деревьям было много лет. И откуда они тут, в степи, взялись, кто их посадил? При этом дом Константиновича – Аля оглянулась и еще раз осмотрела белое двухэтажное здание – выглядел так, будто был построен относительно недавно. Деревья росли редко, воздух и свет свободно проходили меж них. Территория просматривалась насквозь, лесная болезнь тут Але не грозила. Никаких украшательств, архитектурных чудачеств, скульптур не было – просто деревья, пожухлая трава и утоптанные тропинки. Орали цикады. Аля сворачивала с одной тропинки на другую, пока не оказалась у белой стены, ограждавшей территорию. Откусила персик, посмотрела наверх: забор метра четыре, над ним – нежное голубое небо.
Надеясь обнаружить калитку, она пошла вдоль забора. Калитка вскоре нашлась. Железная, мощная, закрыта. Тропинка, шедшая к ней от дома, была утоптана плотнее других. Аля огляделась – одно из деревьев имело хорошо разветвленный ствол. Быстро доев персик, схватилась за одну из веток, поставила ногу на ствол, подтянулась, уперлась в выемку, поднялась еще выше, еще, и вот уже сидела на толстой ветке, обнимала ствол и смотрела на серо-желтую степь. Там, где кончалась степь, зеленой полосой начиналось море. Чем дальше к горизонту, тем море становилось все бесцветнее, расплывалось, приобретало тающий голубой оттенок неба, да и само становилось небом, сливалось с ним.
От моря к дому вела дорожка, по ней шел Константинович в большой соломенной шляпе, рядом шагал Духов с полотенцем через плечо. Что-то обсуждали, Макар возбужденно размахивал руками. За ними ковыляла Барса. Знакомый силуэт Духова, его походка отдались радостью в косточке посередине груди, звонко откликнулись в затылке. Аля прикоснулась губами к шершавой коре дерева, поцеловала Макара на расстоянии, уже чувствуя, как мучительная изнуряющая нега зарождается в теле, порабощает его. Звериная женская сущность оскалила зубы и потребовала добычи. Духов будто почувствовал происходящее с Алей, поднял голову и всмотрелся в сторону деревьев, где она была. Аля быстро спустилась, оцарапав щиколотку до крови, поспешила к дому. Тропинка вывела ее к газону с цветником – Риты уже не было, жара усиливалась.
Французская дверь, яркая вспышка попавшего под солнце стекла, прохлада холла, лестница наверх, комната. Так, теперь сумка, книжка – Мураками «Норвежский лес». Обложка нагрелась. Аля упала на кровать, раскрыла книжку и постаралась успокоить дыхание. Громко затикали часы, где-то они тут были в комнате.
Когда Макар входит, Аля бросается на него.
– Я весь в песке. – Он шутя отстраняется.
– Я люблю песок.
– Нас могут услышать. – Он удерживает ее руки на расстоянии.
– Ну и что?
– Неудобно. Приму душ и пойдем завтракать.
– Меня Римма уже покормила. Останусь тут, почитаю.
– Просто посидишь со всеми. Отказываться нельзя.
Ну разумеется. Духов берет белье и выходит в душевую. Аля смотрится в зеркало над комодом – лицо бледное, глаза сумасшедшие после только что случившейся сценки, волосы растрепаны. Вытаскивает из косметички заколку, стягивает часть волос пониже затылка. В открытое окно веет чужими тревожно-радостными запахами. Цикады не умолкают. Или это не цикады? Ах да, часы. Вот же он, будильник. Красный. Точь-в-точь, как был у матери. Аля рассматривает его: ну надо же, и вправду копия того, что путешествовал с ними по городам. Только новее. Подносит будильник к уху – и стучит так же. Что же это: теперь мать всю жизнь будет являться ей привидением?
Стол был накрыт под раскидистым орехом. Константинович в рубашке и шортах пил воду из стакана. Мокрые волосы зализаны, шляпа на спинке стула. Перед ним в тарелке желтел суп, посередине стола на блюде бронзовела рыба, пожаренная кусочками и снова воссоединенная, воскресшая в другой форме. Нарезанные овощи. Виноград, персики. Свежий хлеб. Кофейник, чайник. Алеша ел кашу и изучал какую-то инструкцию. Барса лежала рядом со столом и смотрела за тем, как светотень рисует изощренные узоры на земле.
– А, ребенок, привет. – Константинович взял ложку и зачерпнул суп. – Как устроилась?
– Хорошо, спасибо.
– Присаживайся. Тебе нравится тут?
Аля кивнула, села на свободный стул.
– А вот Полинка дуется. Даже не выходит завтракать. Ей тут все не так. Подавай ей весь этот хаос, переизбыток растительности, красот, красок – фу, тошно. А тут у нас чистые линии, ребенок, чистые краски. Одна-две, может, яркие, а за ними такие тающие, многозначительные и простые одновременно. Так тебе правда нравится? Или ты тоже предпочитаешь убийственные красоты?
– Мне нравится. Но вообще, я первый раз на море.
– Да ну? – Он рассмеялся и сделался вдруг довольный. – Не может быть.
Аля налила себе кофе. Добавила сливки из кувшинчика.
– И как оно тебе, море?
– Я только ночью его видела. Сейчас сходим с Макаром.
– Плавать умеешь?
Аля кивнула.
– Не утонешь, если пойдешь одна? Хочу, ребенок, у тебя сегодня Макария украсть. Не возражаешь? Мы с ним немного поработаем, поговорим. Обсудим пробы. Ты ведь в курсе про пробы? Ну вот. А потом хочу показать Макарию грандиозную стройку, которую я затеял.
Ну что на это ответишь? Аля отпила кофе.
– И что за стройка?
– Новый цех консервного завода. Здесь, ребенок, есть небольшое консервное производство, там работают все местные. Соленые огурцы, кабачки, томаты делаем. Цех и все оборудование допотопные. Сделаю им новое помещение, поставлю современное оборудование.
Аля отщипнула виноградину – та уже нагрелась и почти пропеклась.
– Наверное, это очень дорого?
Рассмеялся:
– Дело не в деньгах, а в том, насколько ты этого хочешь. Я беднее тебя, ребенок. У меня сплошные долги, огромные долги. Вон, Алеша знает. Так ведь, Алеш?
Алеша пожал плечами, доскребая ложкой кашу со дна тарелки.
– Кстати, Алеш, а как там наша выставка? Народ идет?
– Очередь на улице до вечера стоит.
– Отлично. – Константинович потер руки, взял чистую тарелку, наложил себе рыбы.
– Я тоже была там, – сказала Аля. – Когда выставка еще не открылась, Тропик провел.
– Видела «Зиму в Дугино»?
Аля кивнула.
– Что скажешь?
– Интересная. Вроде.
– Интересная, – хмыкнул, очистил кусочек рыбы от костей, отправил в рот. – Да вся Россия о ней талдычит! Газеты, интернет, телевидение криком кричат, визгом визжат. Интересная, – насмешливо передразнил он Алю. – Неизвестная прежде картина Грабаря – ты хоть, ребенок, понимаешь, что это такое? Какое это событие? Конечно, он не Леонардо, но у нас тут свои Леонардо.
– Да, я понимаю. Просто я картинами не очень интересуюсь.
– Да, знаем мы, чем ты интересуешься. – Очистил от костей очередной кусочек и засунул в рот. – Прекрасно знаем. Вон он идет, твой интерес.
Духов уселся рядом с Алей. Она сжала его руку.
– Макарий, я договорился с твоей подружкой, что украду тебя сегодня. Она не возражает. – Пауза. – А ты?
– Иван Арсеньевич, я с удовольствием.
Аля уставилась в чашку с кофе. В кофе отразился лиственный узор ореха. Зачем она сюда поехала? Надо было отказаться.
После завтрака Духов говорит ей в их комнате:
– Ты ведь не сердишься?
Она не отвечает, лежит животом на кровати.
– Не дуйся. Завтра все уедут, и мы с тобой останемся здесь одни дня на три. А сегодня у Ивана Арсеньевича день рождения, сама понимаешь.