В ответ послышалось невнятное бормотание, потом вдруг четкое:
– И смузи к пяти сделай! И чтоб в этот раз без саха… – Остаток слова съела тишина.
Аля вернулась к себе, взяла сухое полотенце, сходила в душ, смыла остатки песка. После душа улеглась в кровать, раскрыла Мураками. Песок, попавший на пляже меж страниц, высыпался на грудь. Вот ведь! – смахнула его. Пробежала по нескольким строчкам, зевнула – смаривало так, что сопротивляться не было сил. Ну и ладно, отчего бы не поспать. Сон перенес ее в лес. Мать шла рядом, в платье, которое было сегодня на Римме и Рите. Аля крепко держала мать за руку. В лесу темнело. И чем темнее делалось, тем сильнее боялась Аля матери, чье дыхание становилось все шумнее, а шаги – тяжелее. Ни за что Аля не взглянет ей в лицо. Ни за что. Подол, руки, грудь, шея, подбородок – нет, нет! Не смотри! Просыпайся! Деревья зашумели, забормотали что-то в рифму. Что это, стихи, что ли? Аля открыла глаза – на пороге в солнечном свете стояла Рита и читала с бумажки. Басовито, старательно, ставя каждое слово под ударение:
И руку она возложила на двери резные,
Летучих мышей оскверненные пакостным роем,
Где надпись на черном граните во Славу Тамана
Древнее была, чем селения Ао-Сафаи.
И дважды она отходила (тут Рита потеряла строчку, нашла), и дважды рыдала,
И пала она на порог, и навек попрощалась
С любимым своим женихом, что был Воином Знатным,
С отцом попрощалась и с черным быком своим Тором,
Со всею роднею. – Да, дважды она отступала
Пред храмовой дверью, что страх леденящий внушала…
Это продолжается сон? В комнате напекло, было жарко. На затылке, под коленями и в локтевых ямках кожа вспотела. Надо задернуть шторы. Аля закрыла глаза и увидела Риту плывущей на детском круге в море. Или это Римма? Изображение не фокусировалось, расплывалось, едва начав очерчиваться. Рита или Римма уплывала в море все дальше. Круг уже превратился в красный мячик, и вот тот уже быстро летел откуда-то издалека, Аля попробовала увернуться, но не успела – мячик больно влетел ей в голову. Духов рядом засмеялся. Аля возмущенно повернулась к нему, чтобы сказать что-то очень обидное, но того уже не было – исчез. Аля снова шла по лесу, но на этот раз одна, и листва веяла на нее прохладой.
Она проснулась и увидела, что краски за окном смягчились. По постельному белью шарили узоры-тени. Работал вентилятор на потолке. Кто-то включил его. Макар? Аля вспомнила, что видела Риту в комнате. Та читала стихи. Нет, этого, конечно, быть не могло, это Але приснилось. Но в комнате кто-то побывал, пока она спала: на стуле была развешена вычищенная и выглаженная рыжая юбка и невероятно белая, какой Аля никогда ее не видела, рубашка. Это Римма, конечно. Надо спуститься и поблагодарить ее.
Деревья, газон и клумба вернули себе первоначальные цвета, которые с каждой минутой становились все жирнее, насыщеннее. Над бассейном появилась тень, кое-где прорываемая градинками света. Полинка плескалась в воде, плавала на какой-то надутой большой разноцветной сосиске. Сваливалась с нее, вскрикивала и снова забиралась. Выглядела совсем ребенком, несмотря на откровенный розовый купальник, состоявший из трех крошечных треугольников, соединенных веревочками.
– Привет! – крикнула Полинка.
Аля махнула рукой в знак приветствия.
– Залезай, водичка теплая совсем.
– Я уже накупалась сегодня.
После плавания в море мышцы до сих пор приятно ныли. Полинка вылезла из воды и преградила Але путь.
– Я Полинка.
Аля хотела сказать, что они уже знакомились раза три, но какой в этом толк? Полинка не запоминала ненужных ей людей.
– Аля.
Появилась Рита с подносом и пошла прямиком к ним. Насупленная, неприступная.
– О, уже увидали тебя. Глазастые галки, – сказала Полинка и улеглась на полотенце на шезлонге. – Не любят меня. Слава богу, завтра отчаливаем. Да садись, не маячь.
Аля присела на второй шезлонг, пластмассовое основание его уже не жгло, остыло в тени. Подошла Рита. На подносе оказались чашка, заварной чайник, запеканка на блюдце, стакан с зеленой субстанцией внутри. Полинкин завтрак, подумала Аля. Однако выяснилось, что Полинке предназначался только стакан с зеленой субстанцией, а чай и творожная запеканка с джемом были для Али. Рита поставила поднос на стеклянный столик и, не произнеся ни слова, ушла. Важно и чуть боком. Нет, Рита точно не могла читать стихи. Приснится же такое.
– Дашь мой стакан? Спасибо! – Полинка важно приняла стакан.
Аля села на траву перед столиком, налила чай.
– Тебе бы килограммов шесть сбросить, – заявила Полинка и отпила зеленую жидкость из стакана, замерла, сплюнула, поставила стакан в выемку под зонтом. – Сахар добавила старая пердунья! Знает же, что сахар не ем. Вчера в овощное пюре молока налила – нет, ты подумай! От молока появляются прыщи и живот пучит. Ну ладно, дождусь ужина.
– Хочешь половину запеканки?
– Нет, это смерть.
Аля посмотрела на румяную запеканку, отправила в рот нежный кусочек с апельсиновыми цукатами. Хотела было сказать, что в таком случае смерть очень хорошо выглядит, но передумала – отношения Полинки с юмором были, по всей видимости, сложными.
– Не знаешь, во сколько они вернутся?
– А, – Полинка махнула рукой, это могло означать все что угодно.
– Макар сказал, что вы будете вместе играть в новом фильме. Ну, если Макара утвердят.
Полинка улыбнулась, вытянулась, поиграла пальчиками ног с безупречным педикюром.
– Все последние фильмы Сеньки выдвигаются на премии. Скоро обо мне повсюду узнают, и кое-кто из известных западных режиссеров точно позовет к себе. И уж тогда ни одна старая пердунья в мире не посмеет сыпать мне сахар в смузи или захлопывать дверь, когда я сплю.
– Прости. Это я захлопнула, случайно. Любишь спать с открытой дверью?
– Не могу, когда закрыта дверь. Где бы то ни было. Накатывает. А ты чего боишься?
– Я? Не знаю. Леса вроде. Когда я там оказываюсь, мне начинает казать…
– А я еще детей. Рядом с ними на меня тоже накатывает. – Полинка приподнялась на локте. – Дети, они такие чудовищные, пухлые… э-э-э, упругие, точно эти их ножки и ручки надули. Ведь правда? И от них все время несет этим их тошнотворным запахом, который в тебя въедается. Потом приходится по три часа в ванне с пеной отмокать. Представь, в новом фильме Сеньки будет ребенок. Ни за что не соглашается его убрать. Ну ничего, Полинка, говорю я себе, ты справишься. Это твоя дорога к мировой славе.
Аля и не заметила, как съела запеканку. Она бы не отказалась еще от чего-нибудь, но остались только чай и сахар. Она насыпала побольше сахара в чашку, размешала. Напившись, поднялась с травы. Взяла поднос.
– Пойду отнесу.
– Зачем? Этим галкам за это платят.
– Все-таки схожу.
Аля не стала объяснять, что хочет поблагодарить Римму за то, что та привела в порядок одежду.
– Ну, как знаешь. – Полинка надела солнечные очки, хотя лежала в тени, положила руки на грудь и принялась размеренно дышать, похоже – выполнять какое-то дыхательное упражнение.
Духов, Константинович и Алеша вернулись перед ужином. Аля не успела расспросить у Макара, как он провел этот долгий день, как уже оказалась вместе с ним за праздничным столом и накладывала в тарелку жареную кефаль и молодой картофель. Ужин накрыли в доме, в столовой. За открытыми окнами шумели деревья. Напротив Али сидела Полинка, страшно тоненькая в белом платье с блестками, затейливая прическа делала ее старше. Рядом с Полинкой расположился Алеша, он был в тех же джинсах, в которых Аля видела его утром, но в свежей футболке. Константинович в шортах, сандалиях и гавайской рубашке восседал во главе стола. Барса, как обычно, лежала рядом с ним на полу. Рита и Римма в одинаковых платьях, на этот раз однотонных, васильково-синих, с белыми воротничками, поставили последние блюда на стол, после чего уселись: Рита рядом с Алей, а Римма – с Полинкой.
– Спасибо вам, что в этот вечер вы здесь со мной, – сказал Константинович и поднял бокал. Все встали, звякнуло стекло о стекло, и этот звук, точно камертон, настроил тон всего вечера. Еда на столе была простой, деревенской. Молодая картошка, несколько видов рыбы, свиная рулька, тушенная в горшочке говядина с ароматными травами, овощи, порезанные по-простому, по-крестьянски, свежий лук и пучки трав. Фрукты, само собой. Разноцветные соусы. И, конечно, вино – из своего винограда, домашнее. Вино бархатом касалось языка и неба, а затем долго таяло во рту.
После того как Римма подняла тост и поблагодарила Ивана Арсеньевича за участие, которое он оказывает в судьбе местных, разговор пошел о проблемах поселках и его людях. Аля и Полинка молчали. Полинка – из высокомерия, Аля – потому что не знала людей, о которых шла речь. А вот Духов оказался хорошо осведомлен, как и Алеша. Следующий тост произнесла Рита, и состоял он из одного слова басом: «Здоровья!» Взгляд ее, обращенный на Константиновича, был полон фанатического обожания. Константинович тепло ее поблагодарил.
Потом поднялся Духов и признался Константиновичу в любви. Заявил, что Константинович поднял русский театр с колен, а сейчас выводит русское кино на невиданную высоту. И он, Макар, не знает, как благодарить судьбу за то, что совсем скоро окажется причастным к тому, что делает Константинович в кино, к великой миссии, которую тот несет. Аля покраснела, ей хотелось ткнуть Макара локтем и назвать подлизой, но она знала, что тот искренен.
– Спасибо, Макарий, мальчик мой дорогой, – сказал на это режиссер под перезвон бокалов. – Кстати, хочу вам представить будущего исполнителя главной роли в моем новом фильме. – Он приобнял Макара.
Все захлопали, радостно заулюлюкали. У Али от неожиданного известия дрогнула рука, и несколько красных капель упало на юбку. Макар сел. Он весь вспотел от напряжения и благоговения. Под мышками шелковой фиалковой рубашки (и откуда она у него взялась? как, кстати, и черные отглаженные брюки? да и этих новеньких начищенных черных ботинок она у него не виде