– Так как я могу помочь Макару?
Посмотрел на нее.
– А ты умная девушка, хоть и читаешь одни романы. – Взял еще четвертинку. – Самоедское лакомство, как сказал когда-то Мандельштам. Он сказал это про черный хлеб с солью, облитый подсолнечным маслом и посыпанный сахаром. Или это был не Мандельштам. Хочешь скажу, почему ты читаешь одни романы? Потому что надеешься заполучить такую же любовь.
– Все надеются.
– Ой, нет, ребенок. Никто не хочет держать высокую ноту всю жизнь. Это утомительно, непрактично. Редко кто на это решается.
Аля отпила вина.
– Так что вы хотите?
– Если сейчас, когда ваши чувства на пике и еще не пошли на спад, отнять тебя у него, он получит удар, потрясение, о котором я говорю.
– Как это – отнять?
– Исчезни, ребенок. Оставь Макария. Внезапно, больно, без предупреждения.
– Вы шутите?
– Ничуть. На время, господи, не смотри так на меня, на год. Мы тебя устроим, поможем. Потом все ему объясним, когда птенчик уже вылупится.
Аля поднялась со стула. Барса тявкнула. Сердце застучало в ушах. Дышать стало трудно, будто ветер собрал песок с мелким гравием и забил ей нос.
– Я не собираюсь играть в подобные игры. Хорошего вечера. – Она направилась к тропинке.
– У тебя несложный выбор, – крикнул ей в спину, – помочь Макарию состояться или не помочь. Будет ли другой шанс у него? Подумай, ребенок. – Послышался стук стекла, режиссер налил себе еще водки. – Сколько ему? Уже скоро двадцать восемь?
Она вернулась, схватилась за спинку стула.
– Рано или поздно в жизни любого что-нибудь да случается.
– Бывает, что и нет. Или будет слишком поздно. Небольшая жертва, а? Ради любви? Ради любви жертвуют очень многим, поверь, я много пьес прочитал. Да сядь ты, хватит пробовать стул на прочность, все равно не сломаешь. Угощайся вот персиками, посмотри, какие спелые.
Аля прошла вперед и встала напротив режиссера.
– Вы ставите мне ультиматум?
– Боже упаси. Выбор за тобой. Я только прошу.
– Но если я не соглашусь, вы не утвердите его?
– У меня есть и другой человек на эту роль.
– Я о вас разные вещи слышала, но не верила. Вы чудовище.
Он шумно вздохнул:
– Мне совершенно все равно, ребенок, что ты думаешь обо мне. Ты лучше вот о чем подумай: сам Макарий, как считаешь, что он хочет больше всего на свете? Неужто пить чай с тобой на кухне?
– Вы не единственный режиссер в Москве.
– Разумеется.
Аля почувствовала, что дрожит. Да что же это такое? Нужно немедленно уйти и рассказать Макару, что за человек его любимый Константинович. Но она не уходила.
– Это… пакость какая-то. Макар же так вам доверяет. И с чего вы вообще решили, что у вас есть право распоряжаться мной и им?
– А у кого есть это право, ребенок? Кто дает его, не подскажешь? В следующий раз запишусь на прием, встану в очередь, – фыркнул.
Море притихло, словно прислушивалось к разговору, и вдруг ударило с удвоенной силой, залило весь берег, намочило Але туфли. Константинович приподнял ботинки, с них полилась вода. Барса, защищая хозяина, отчаянно залаяла, погнала волну назад в море.
– Вам нет до Макара дела, да и вообще до кого бы то ни было. Вы это делает для себя.
– Я и не отрицаю. Только хочу уточнить маленькую деталь. – В его голосе проскользнула злость. – Для себя, то есть для кино, искусства. Это и в самом деле единственное, что здесь, – он развел руки в стороны, – имеет смысл.
– Для вас. – Аля скрестила руки на груди, ветер с моря показался вдруг ледяным. – Имеет смысл для вас. А для меня имеет смысл совсем другое. И с какой стати мне хотеть, чтобы я мучилась, Макар мучился? Чтобы он лишился нашей любви, чтобы хорошо сыграть выдуманную? Только чтобы вам досталось больше премий, больше славы?
– Бог весть, что ты несешь. Ничего он не лишится. – Константинович посмотрел на часы на руке, подсветил их кнопкой. – Знаешь, в супермаркетах дают, бывает, бонус. Покупаешь пять пачек масла и получаешь бесплатно какую-нибудь присоску на холодильник – утенка, клубничку, помидорку? Так вот через год ты получишь такую помидорку. И Макар тоже. Через год у вас будет та книжная любовь, о которой ты так мечтаешь, ребенок. Ну а уж ваши горячие простыни, когда встретитесь, будете заливать ледяным вином! Кстати, раз уж зашла речь, другим способом ты ее, эту твою настоящую любовь, и не получишь. Войны или революции не предвидятся в ближайшее время. И «Титаник», – он вдруг хихикнул, – давно затонул.
Она на секунду смешалась – этот человек знает про плакат в ее комнате в общежитии? Или случайно так сказал?
– Специально никто такого не делает.
– А почему нет? Результат будет тот же. К тому же не выпендривайся, ребенок, ты, как и все, придумываешь, режиссируешь свою любовь каждый день, просто на мелком уровне. Я же предлагаю тебе уровень повыше.
Аля решила проигнорировать эти безумные попытки ее подкупить.
– А с чего вы взяли, что эта подлость поможет Макару? Может, он и в самом деле не такой уж талантливый актер? Может, он из тех, кому суждено всю жизнь играть слуг и почтальонов?
– Тебе бы этого хотелось, правда, ребенок? Меньше ответственности, проще жить. Что касается твоего вопроса: а я ни в чем и не уверен. Возможно, мы получим дырку от бублика. Но я не первый год живу, не первый год работаю с актерами, кое-что понимаю в их одаренности и потенциале. И если я вижу, что для запуска на роль человечек не дотягивает самую малость, и если этот человечек нужен мне для фильма, я стараюсь всеми силами и методами помочь. Даже если это будет его единственная большая роль.
– Всеми методами? И преступными?
– Если бы я пользовался преступными методами, то отравил бы тебя сейчас и все. Или запер в каком-нибудь подвале на год. Я же прошу помочь. Господи, ребенок, если ты смотрела мои фильмы, то должна была обо мне кое-что понять.
– Я не собираюсь предавать Макара.
Снова налил рюмку, вытянул ноги. Море лизнуло его подошвы, обожглось и поспешно отступило.
– В этот день я всегда напиваюсь, а сегодня что-то запаздываю. Вот что я еще хотел сказать по делу: мы обустроим тебя на этот год. Так, как хочешь. Там, где хочешь. Выбирай любое место вне Москвы. Хоть Северный полюс, хоть Ницца, хоть Африка. Мы все устроим. Иди и подумай. В начале сентября жду ответ или действие. Алеша всегда на связи. Да, я рассчитываю, что этот разговор останется между нами. Впрочем, дело твое. Можешь лишить Макария шанса. Все, иди.
Але хотелось швырнуть чем-то в самодовольную рожу режиссера.
– Даже и не думайте, что я пойду на это, – выкрикнула она и направилась к тропинке. Барса громко залаяла.
– Какой толк в любви, ребенок, если не жертвуешь ничем? – донеслось в спину. – А кроме того, тебе не кажется, что ты кое-что должна этой семье? Кое-что большее, чем пятьсот долларов?
Когда она шла назад, ее тело вибрировало, подрагивало, подскакивало то плечом, то бедром. Кто-то пролетел у лица, упруго и гулко размахивая крыльями. Степь, небо, море слились в единую тьму, только фонарики плыли в ней, ведя к освещенному празднующему дому. Едва шум моря стих за спиной, как послышались приглушенные смех и музыка. Броня сознания внезапно пробилась, и на несколько секунд Аля перестала понимать, где находится. Она потеряла себя, ей показалось, что ее нет и никогда не было, как не было и всего остального, а была всегда только тьма и сухой теплый степной ветер. Она сделала судорожный вздох, и приглушенная высоким белым забором музыка стала вновь слышна, проявились опять и огоньки фонариков. Калитка была не заперта, поддалась сразу. Сейчас же Аля расскажет Духову о подлости Константиновича, о низости, о предельной бесчеловечности возомнившего о себе бог знает что режиссеришки. Они уедут немедленно. Алеша отвезет, или дойдут до поселка, а там найдут машину.
Она взяла правее, чтобы быстрее обогнуть дом и выйти к гуляющим. Уйдя с тропинки, тут же запуталась в деревьях: мимикрировавшие под ночь, ставшие черными хвойники принялись толкать ее, как мячик, от одного ствола к другому. Чуть не разревелась от злости, помчалась напролом, вырвалась, вылетела к парадному входу дома и резко остановилась. На веранде Духов и Полинка устроили импровизированный театр и разыгрывали какую-то сценку. Вынесли даже реквизит – стул, две рюмки и обглоданную ногу курицы на блюде. Римма сидела на стуле в «партере» (на газоне, у лестницы) с куском праздничного торта и, не скрывая восхищения, смотрела представление. Рита стояла рядом с сестрой – ноги широко расставлены, так что подол платья того гляди треснет, рот приоткрыт, глаза по-детски заворожены происходящим. Алеша с вечной кока-колой вытянулся на траве, оперся на локти и смотрел на актеров снизу вверх.
И Духов, и Полинка были пьяны. Или в самом деле, или от своей игры. Зрители, все три человека, дружно рассмеялись над шуткой, которую Аля прослушала, Римма громко захлопала, а за ней и Рита. Когда хлопки стихли, пьеска продолжилась. Аля свернула за дом, надеясь, что стеклянная дверь с той стороны еще не заперта. Дверь оказалась открыта.
Она поднялась в комнату. Включила свет. Вытащила сумку, сложила вещи, документы. Ничего, сейчас немного успокоится, так даже лучше. Спокойно расскажет Духову о сделке, которую предложил его любимый режиссер, учитель, ментор, кто там он ему. А то, что это сделка, она не сомневалась, что бы он ни говорил про ее выбор. Да. Она подождет Духова здесь. Размеренно подышит, подберет правильные слова. Аля выключила свет, легла на кровать, стараясь дышать медленно и монотонно.
Минута, другая. Вдруг показалось, что белье под спиной липкое, точно его облили растаявшим мороженым. Она села. Одежда тоже была липкой, сальной, грязной. Аля вскочила, резко стянула с себя все. Вытащила из только что собранной сумки чистое белье, шорты и футболку. Замерла. Теперь липкими казались уже кожа, волосы, даже ресницы. Немедленно все смыть, стереть! Схватив полотенце, побежала в душ. Но едва струи воды коснулись головы, как до нее дошло, что и вода в этом доме было