Что там говорил старикан? Что все мы режиссируем, придумываем свою любовь?
Вчера в библиотеке восьмиклассник Петя Воронин спросил меня, что такое экзистенциальный ужас. Я могла бы, конечно, рассказать в подробностях о своем таком ужасе. Но вместо этого дала ему сборник, в котором были выдержки из работ Кьеркегора.
Начались каникулы, и теперь у меня много времени. Запишу, что произошло в тот день в сентябре, подробно. Может быть, пойму, почему так поступила.
Когда мы вернулись в Москву, старикан не давал мне и дня покоя. Телефонные звонки, дурацкие инсценировки, открытки, туристические проспекты с видами Парижа, Нью-Йорка, даже Арктики. Он (руками Алеши) бомбардировал мое сознание со всех сторон. Мне стало казаться, что я схожу с ума. М. становился все грустнее – старикан его не утверждал. В тот день утром я проснулась и увидела, что М. сидит на подоконнике и смотрит в окно на дождь. Спросила, что случилось. Наверное, я допустил ужасную ошибку, сказал он, решил, что я актер, что я могу состояться как актер, а похоже, это не так. Я сказала, вроде как в шутку, что еще можно попробовать что-то новое. Что ты имеешь в виду? – спросил он, поджал губы и недобро взглянул на меня. Я поднялась, обняла его и добилась ответа на вопрос, что произошло. Оказалось, старикан возобновил пробы на роль Павла, вчера уже приходили новые претенденты. Известные имена. Громкие, усмехнулся М., как пушечные выстрелы. Потом М. ушел, не позавтракав. Не поцеловав перед уходом, как обычно. Я спросила его, куда он. Не ответил. Сутулая спина, сдавшиеся плечи.
Оставшись одна, я не знала, что делать. Дождь за окном совсем с ума сошел, поливал стекла так, что ничего нельзя было разглядеть. В одиннадцать у меня было назначено собеседование по поводу работы. Пора было одеваться, я взяла бюстгальтер, прижала к себе, села на стул и представила будущее. Вот прошло двадцать лет, мы с М. все так же вместе (допустим). Возможно, у нас есть дети, возможно, нет. Он вот таким же дождливым утром собирается на работу. Например, в сервисную компанию. Или, может, он работает менеджером по продажам или аниматором на детских праздниках. Ну или так и играет в театре возрастных курьеров. Поникший, ссутулившийся, раздавленный. Постаревший. А возможно, он и не на работу идет, а к собутыльникам в сквер во дворе. Джинсы висят на заднице, волосы не стрижены, не мыты. Я смотрю ему вслед и думаю, что двадцать лет назад от меня зависел его шанс, но я решила, что метод, который мне предлагали, слишком мерзкий.
А с чего ты взяла, прервала я тогда себя, сорокалетнюю, что это был шанс? Возможно, все равно ничего бы не вышло. Может, и не вышло бы, а может – и вышло.
Я прошла в прихожую, огляделась, точно и вправду надеялась увидеть этого призрака из будущего со свисающими на заднице джинсами. Приблизилась к зеркалу, осмотрела себя. Обычное тело двадцатилетней девушки, каких легион. Кожа нежная, некрупные груди, ключицы вразлет. Еще не причесана после сна. Кто я такая, в самом деле, по сравнению с тем, что может получить М.? По сравнению с ролью, которую он желает больше всего? Даже если ничего не выйдет, я должна попробовать помочь ему. Он же никогда мне не простит, если узнает, что я лишила его шанса, Но тут же другая я мне возразила: а возможно, наоборот, дурочка, он не простит тебе, если ты предашь его, подыграв старикану.
Я еще походила взад-вперед по прихожей, в голове мысли все больше запутывались, воевали друг с другом, носились вихрем как сцепившиеся в клубок псы. Потом подошла к телефону и набрала номер Алеши. Он поднял трубку на первом гудке, точно караулил этот звонок. Я готова согласиться, сказала я, если мне гарантируют, что М. утвердят на обещанную ему роль. Алеша сказал, что он ничего гарантировать не может. Велел ждать, никуда не уходить, он скоро подъедет. Через полчаса я сидела в машине Алеши и писала под его диктовку три записки, М. должен был их получить с разницей во времени. Чтобы не обратился в милицию, пояснил Алеша. Я кивнула, пока другая я онемела от ужаса моего поступка. Барса, мокрая и грязная после прогулки, сидела на подстилке на заднем сиденье и дышала мне в затылок. Теперь у моего предательства есть запах, точнее, целый букет – это запах мокрой псины, ее горячего дыхания, дождя, начавших гнить листьев и грейпфрутового ароматизатора в машине.
Ты решила, куда хочешь на это время, спросил Алеша. Мы устроим тебя в любом месте. Я ответила, что подумаю и скажу завтра или послезавтра. Он убрал написанные мной записки в карман джинсовки, и мне сразу захотелось вытащить их и разорвать. Открыл дверцу. Жду тогда твоего звонка, сказал он, надеюсь, это будет в ближайшие дни на этой неделе. А гарантии, спросила я. Алеша засмеялся, выпроводил меня и уехал.
Я поднялась в квартиру и взяла документы. До сих пор не знаю, что совершила: глупость, предательство или самопожертвование? И до сих пор не в курсе, выполнил ли этот мерзкий старикан свою часть уговора? Все-таки я идиотка.
Наблюдала, как белка в школьном дворе грызла орех. Двое мальчишек дали ей целый грецкий. Ничуть не удивившись его размеру, схватила обеими лапками и вонзила зубы в костяную макушку, принялась переворачивать ловко, как мяч. Не прошло и минуты, как орех распался в ее лапках надвое. Белка по очереди занялась половинками. В какой-то момент показалось, что она грызет меня и вот-вот от меня ничего не останется.
Сегодня попыталась объяснить А.И., что я натворила. Иносказательно, конечно. Слишком стыдно признаваться, на что я повелась. Она выслушала меня, потом сказала: спроси себя честно, почему ты это сделала. Каков был твой мотив? Это должно помочь. Вытяни эту одну струну и держись ее. А прочие мысли гони прочь. Мы не можем управлять всем, что происходит, мы отвечаем только за свои мотивы, по которым совершаем поступки. Я думала об этом весь вечер. Мне кажется, что я сделала то, что сделала, ради М. Значит, могу выдохнуть?
Я еще не бросилась под поезд, как Анна Каренина, только благодаря А.И. Время вечером с ней – самое лучшее. Самое худшее – ночь. Когда я одна. И тикает будильник. Как тогда, в детстве. Засыпаю только под утро, всю ночь боюсь, что, если закрою глаза, усну – деревья из парка проберутся по склону холма, залезут в окно и поглотят меня. В библиотеке весь день клюю носом.
Училки смотрят на меня косо. Не могу и не хочу с ними общаться. Обедаю за теми же столами, что и ученики. Все равно я тут на год.
Схожу с ума от того, что не могу прикоснуться к М., не могу почувствовать его в себе. Ничего не знаю до сих пор: утвердили его или нет. Вообще ничего о нем не знаю с того дня. Это ж надо иметь такое самомнение! Это я про себя. Поверить, будто то, что я делаю или не делаю, может как-то влиять на действия этого старикана. Снова склоняюсь к мысли, что К. просто хотел избавиться от меня. Сегодня в библиотеке читала про яды в энциклопедии.
Сорвалась и поехала в Москву. Но вовремя опомнилась. Впрочем, узнала, что М. жив-здоров. А ты что хотела?
У Жуковских висит та самая фальшивая картина Грабаря. Ну, то есть репродукция. Когда я смотрю на нее, думаю о Тропике. Вот кто бы вывел меня из этого морока. Подсказал бы, что делать. Наверняка назвал бы меня дурой за то, что не воспользовалась предложением режиссера и не провела этот год где-нибудь в Венеции. Тропик, где ты? Прости, что втянула тебя в историю с выставкой. Надеюсь, что все уже нормально. Надо спросить у Два Андрея про него и Киру.
Иногда случаются такие дни, как сегодня, когда я полностью и бесповоротно уверена, что поступила правильно. На сердце делается тихо, легко, хотя и немного грустно. Сегодня вышло солнце, снег скрипит под ботинками, как в детстве. Я шла на работу в библиотеку и ощущала в себе что-то вроде благодати. С такой благодатью, наверное, отшельники или монахи живут и радуются простым вещам: утру, чистой воде, куску хлебу. Весь день чувствовала этот свет внутри, вспомнила, что такое радость, покой. А к вечеру сомнения снова набросились на меня, как орда голодных крыс, вонзили свои бесчисленные острые зубы.
Пересмотрела тут фильмы К. Каким-то образом после них хочется немедленно совершить что-то благородное. Неудивительно, что зрители пишут письма и сообщают, что взяли ребенка из детдома, перечислили деньги в благотворительный фонд, постарались что-то исправить и т. д. И что мне мешает поверить человеку, снимающему такие фильмы? Что-то мешает.
Сегодня вспомнила Куропаткину. Ее странное поведение. А вдруг это правда? Вдруг этот человек подстроил все с самого начала?
Петя принес банку варенья из земляники – я уже знаю, что они с братом вдвоем живут в маленькой деревне на краю леса. Брат иногда привозит его в школу на грузовике. Петя перечитал все, что можно было найти по философии в школьной библиотеке. Я написала ему фамилии философов, какие вспомнила из тех, что М. заставлял меня читать летом, – кажется, это было пятьдесят лет назад.
В школе в коридорах пахнет елкой – ее установили в актовом зале. У А.И. тоже уже стоит елка. А я, кажется, перестала понимать, что такое праздники. Перестала понимать, кто я такая.
Кажется, что зима вечная. Что она никогда не кончится. Никогда не кончится весь этот морок, в котором я живу.
2006, март, Медвежьи Горы
Жуковскому принесли свиную отбивную – сочную, дышащую всеми раскрытыми порами. Вилка легко вошла в мясо, на поверхности выступил сок. Нож, едва коснувшись отбивной, тут же отделил ароматный дымящийся кусок, срез – идеальный, прожаренный. Таких отменных отбивных, как тут, он нигде больше не едал. Под стать обивной было и картофельное пюре, замершее волнами на тарелке. Соленые огурчики и маринованные грибочки. Конечно, странно одному ходить в ресторан. Но Жуковский уже давно не чувствовал по этому поводу смущения, привык. Несмотря на шерстяной жилет под теплым пиджаком, он чувствовал озноб от сквозняка. Весна, настоящая, теплая, влажная, все никак не наступала. Будто в насмешку вчера насыпало еще снегу, и, если бы не солнце, светившее в последние дни смело, щедро, с каким-то особенным концентрированным мартовским отблеском, пейзаж за окном ресторана можно было бы принять за январский.