– Кто это, говоришь?
– Жуковский. Тот самый преподаватель.
– Хочешь сказать, у них шуры-муры?
– Не похоже.
– Ты разговаривал с ней?
– Нет, вы же сказали, что…
– Да, да. Не нужно…
– Оставлю вот эту у себя, – Константинович взял ту, где рыжеусый поддерживает Алю за локоть. – Все время забываю, что в жизни, в отличие от кино, люди не выдерживают роль до конца. Слишком слабы и безвольны.
Алеша пожал плечами. Они сидели за столиком в трейлере, Барса лежала рядом и поглядывала то на одного, то на другого. За окном серело и бесилось море, дул ураганный ветер. Алеша прибыл из теплой апрельской Москвы, еще не совсем переместился и воспринимал окружающую обстановку как не совсем реальную. С начала разговора прошло больше получаса. В первую очередь Алеша отчитался о делах с документами, выплатами по кредитам, рассказал о ходе ремонта в кабинете Константиновича в театре. Передал несколько сценариев, вошедших в шорт-листы конкурсов, а также журналы и распечатки статей о фильмах Константиновича, пухлую пачку писем от зрителей. Сообщил, что портрет Прокопьевой, который Иван Арсеньевич купил в Петрозаводске, доставили. Теперь вот показал фотографии пассии Макария.
– Что у нас там еще?
– Нефедова не будет подавать иск против вас.
Константинович кивнул. На нем была надета безразмерная, шерстяная, какая-то бабская кофта. Устал. Это было видно по глазам и опустившимся краям губ. Съемки встали из-за непогоды, а этого Иван Арсеньевич не любил, расстраивался. Со вчерашнего дня закрылся в одиночестве в трейлере. Никто и не думал проведывать его. Даже этот блаженный придурок Макарка. А у Константиновича с прошлой зимы с сердцем проблемы, ему нужно ежедневно пить таблетки и достаточно жидкости. Алеша, когда бывает рядом, всегда следит за этим.
– Но и опровержение писать не будет, – продолжил он. – Сказала, что она и не собиралась ничего выносить на публику. На тот разговор ее вытянул Петля, ходил вокруг да около, обещал ничего не публиковать.
– Все не успокоится, а? – Иван Арсеньевич вскинул голову. – Задел-таки я его Грабарем! Нашего непогрешимого святошу. Кровная обида теперь, что ли? – Хлопнул себя по коленям. – А Нефедовой на что жаловаться? Первый приз взяла в женской роли. А вот сыграла бы она так же, если бы мы не устроили ей это маленькое испытание?
Алеша не подвергал сомнению методы Константиновича. Многие находили их негуманными, а кое-кто, тот же Петля, преступными. Петля, после того как публично сел в лужу с «Зимой в Дугино», задался целью привести Константиновича в суд. В последнее время настырно пристает к актерам, выпытывает, науськивает. Но пока ничего у него не выходит. Актеры помалкивают. Взамен некоторых личных неудобств, небольших испытаний они получили известность, деньги, письма, подобные тем, что Алеша привез сейчас Константиновичу, с рассказами от зрителей, как фильм им помог что-то понять, обрести смелость принять нужное решение, а то и выжить. Все эти актеры и актрисы, та же Нефедова, прекрасно понимают, что Иван Арсеньевич не садист, делает это не по прихоти, не для извращенного удовлетворения, а ради фильма, чтобы тот получился настоящим, а игра актеров убедила зрителей. Нефедова в фильме подвергалась групповому изнасилованию. Нечто похожее было устроено ей в жизни… Ну как похожее. Спектакль. То есть было нападение, угроза, но ничего в самом деле не произошло. Петля же заявил в статье, что произошло. Сама Нефедова в разговоре с Алешей несколько дней назад подробности не раскрывала, сказала только, что сниматься больше у Константиновича не будет. Такое тоже случалось часто.
– А что с Виктором, Алеша? Был у него?
– Да. Он отказался взять деньги. Сказал, что будет рад, если вы как-нибудь заедете к нему выпить пива с воблой, как в прежние времена.
Константинович прикрыл глаза, что-то вроде судороги пробежало по красноватым воспаленным векам.
– До августа протянет?
Алеша пожал плечами.
– Передай, пусть приезжает в августе в Тамань. Вместе порыбачим… Ладно, я сам позвоню. Напиши мне его номер и купи билеты. Ему и Вере.
– Хорошо. Еще вы просили узнать про Тропика.
– Неужто нашел его наконец? Африка все ж не дыра в космосе…
– Не совсем. Но узнал кое-что. – Алеша вздохнул. – Его жена почти сразу по приезде подхватила там местную заразу и в три дня умерла.
– Что ты говоришь, Алеша?! Эта девочка? А Тропик?
– Пропал. Я пытаюсь найти его, родственники пытаются найти… но пока ничего. Они передали несколько картин Ястребцовой, которые она начала там. Африканские пейзажи. Неоконченные. Что мне с ними делать?
– Отвези ее родителям, Алеш. И помоги, если им что нужно.
– Понял.
Константинович постучал по столу. Барса поднялась, завиляла рыжим хвостом, положила голову ему на колени. Иван Арсеньевич потрепал ее между ушами.
– Такой парень, а? И зачем связался с барыгами? А девочка какая талантливая! И без заскоков, воплей о своей гениальности. Что хочешь и как хочешь нарисует. Со временем нашла бы свой стиль и стала бы… ох, Алеша, она ведь была беременна?
Алеша кивнул и быстро перешел к еще нескольким именам, там новости были получше. Это было частью его работы – следить за людьми, узнавать время от времени, что с ними происходит, делать фотографии того, как они сейчас выглядят. Константинович никогда не терял из виду тех, кто так или иначе попал в сферу его внимания, заинтересовал чем-то. Это могли быть актеры, с которыми Иван Арсеньевич работал, техники, его бывшие соседи, кто-то из рабочих сцены, да кто угодно – иногда это были дети. Обычно Иван Арсеньевич давал список людей, и Алеша по мере возможности узнавал о них, совмещая с другими делами, командировками. Иногда, впрочем, Константиновичу требовалось немедленно узнать, что сейчас с тем или иным человеком, и тогда приходилось мчаться выполнять поручение.
С отчетами было покончено, Алеша закрыл папку, убрал ее в большую спортивную сумку.
– Спасибо, дружок, иди отдыхай. Тут третий день такое, – кивнул за окно. – Обещают, что завтра стихнет. Я сделал одну рокировочку, увидишь, как начнем снимать, – улыбнулся, потер руки. – Ну, это все потом. Иди.
Алеша поднялся.
– Сперва, Иван Арсеньевич, заварю вам чаю.
– Ну, не стоит.
Но Алеша уже включил электрический чайник. Заглянул в холодильник: вскрытые и слегка начатые консервы, отломленный хлеб. Жирные сосиски. Плавленый сыр в коробке. Маринованные помидоры. Водка. Понятно. Когда Константинович говорит группе, чтобы его не беспокоили, – те и рады, даже не придут не проведают.
– Схожу принесу супа.
– Нет, Алеша, чаю хватит. Или лучше кофе. Тут где-то была банка.
Чашки в шкафу оказались керамические, тяжелые, в виде голов странных существ с ящерообразными глазами.
– Из здешнего музея умыкнул. На время, – пояснил Иван Арсеньевич. – Черт-те что за рожи. Может, какие боги, я еще не успел изучить местный пантеон.
Алеша заварил в одной из этих ужасных чашек растворимый кофе, добавил молоко, сахар. Сделал бутерброды с плавленым сыром. Поставил перед режиссером. Тот отпил глоток, откусил бутерброд и с аппетитом принялся жевать. Сколько времени он не ел?
Ветер налетал с моря и пробовал трейлер на прочность. Во всех фильмах Константиновича присутствовало море. На фоне моря, говорил он, даже простые события становятся эпичными. Обретают дополнительное мифологическое значение.
– А сам чего стоишь? Присаживайся.
– Я вечером загляну. – Алеша закинул спортивную сумку за спину. Разговоры с Константиновичем разговаривает Макарка. Алеша не по этой части. Ну да он и не в обиде. Вечером раздобудет режиссеру настоящей еды. Супа, картофельного пюре, какого-нибудь мяса. Алеша глубоко вздохнул, прежде чем выйти на побережье и вступить в схватку с ураганным ветром.
Гостиница, где жила съемочная группа, находилась метрах в трехстах от трейлеров на побережье и представляла собой трехэтажное грязно-зеленое здание с подтеками на фасаде. Две чахлые березы напротив входа. Алеша наглотался ветра, пока подходил к гостинице, точно тонущий – воды, откашлялся, вытер слезы, которые ветер выдул из его глаз, будто пыль из щелей, забившуюся туда много лет назад. Хотя это были не совсем настоящие слезы, но все же вкупе со сбитым дыханием он почувствовал подзабытую слабость. Он и вправду устал – сперва перелет на самолете из Москвы, потом двухчасовая тряска в автобусе, потом еще один перелет на вертолете и снова тряска – уже на козлике.
Потянул дверь за деревянную ручку и вошел. Тусклый дневной свет замер на давно не крашеных стенах. За стойкой никого. Постучал в шестой номер, где, как он знал, жил помощник режиссера. Дверь открыла девица в мужском свитере по колено, из комнаты доносился смех, в воздухе висел то ли сигаретный дым, то ли вековая пыль. Нет, она не знала, где помощник режиссера. Нет, не в курсе, в какой номер Алеше заселиться. Смотрела на него настороженно, даже враждебно и в то же время чуть заискивающе. Пес Константиновича – неизвестно, что от него ожидать.
Он вернулся на ресепшен – по-прежнему никого. На двери комнаты, расположенной рядом, висело объявление: «Завтрак 8:00–10:00, ужин 18:00–19:00». Алеша толкнул дверь и зашел внутрь. В комнате оказалось несколько столов, стулья. На двух столах, придвинутых к стене, заканчивающейся открытым проемом в кухню, выстроились чашки, стаканы, столовые приборы, коробки с пакетиками чая, сахар. Микроволновка. В темной кухне, видимой в проем, мерцала эмалью электрическая плита, разделочный стол, несколько кастрюль, гулко капала вода из крана.
Алеша сел за один из столов, поставил сумку на пол. Зевнул. Облачко пара материализовалось и тут же исчезло. На стенах висели северные морские пейзажи. На потолке молочными червями замерли люминесцентные лампы. За окном по небу катались клочки грязной ваты. Окно выходило во внутренний двор, заставленный каким-то хламом, досками. Посреди двора стоял зеленый мусорный контейнер – ветер энергично рылся в нем, не стесняясь и не прячась, вышвыривал бумажки и целлофановые пакеты и гонял их по площадке. Алеша достал из кармашка сумки киндер-сюрприз. Купил несколько в дороге. Возможно, попадется что-нибудь редкое. Подкинул в ладони – тяжелое. Дверь приоткрылась. Макарка. Явился. Наверное, Иван Арсеньевич позвонил. В теплом свитере и каких-то чуньках на ногах.