Аля и старая Жуковская съели по мороженому, выпили медовухи, купили по пряничному медвежонку – символу города. За все платила Анна Иоанновна и возражений не принимала.
– Без тебя, Алечка, я бы так и сгинула без следа, а теперь в библиотеках останется отличный травный сборник.
Анна Иоанновна отдала на макет и издание все свои накопления. Когда Аля напоминала об этом, пытаясь отказаться от очередного сбитня, старушка шутливо (не шутливо!) сердилась.
– Все это глупости, главное – дело сделано. Только, Алечка, не называй Андрюше цену, он будет ругаться, скажет, что меня развели, что он сам бы нашел в Москве дешевле. Оно, может, и так, но он выбирал бы до следующего лета и не выбрал, знаю я его. А так уже осенью сборник будет у меня в руках, и я в ясном уме и памяти смогу лично его дарить библиотекам.
Они шли по площади, Анна Иоанновна не пропускала ни одной палатки, ни одного зрелища. Жадно рассматривала безделушки, щупала ткани, смотрела сквозь них на свет. Слушала местного заунывного певца авторской песни, будто это был ее любимый Джо Дассен. Восторгалась ученическим жонглированием. Словно ребенок, впервые попавший на праздник, старая Жуковская видела сплошь сокровища и чудеса. Але же все казалось фальшиво-натужным, а все безделушки местных умельцев – тем, чем они и были на самом деле – провинциальными поделками с претензией. Но она помалкивала. Ты и понятия не имеешь, говорила она себе, что это значит – семьдесят лет жить на одном месте.
– Подойдем-ка, подойдем посмотрим, чего они там собрались, – Анна Иоанновна потянула Алю к группе молодых людей в одинаковых белых майках.
Те ничего не продавали, хотя столик у них был, на нем лежали бумаги, бутылки воды. С рекламного щита на Алю дохнули морозом знакомые снежные деревья. «Зима в Дугино». Насыщенные синие буквы кричали: «За чистое искусство». На майках ребят были те же слова. Движение «За чистое искусство» появилось прошлой осенью после скандала на выставке в галерее Юдиных и быстро распространялось. Его сторонники призывали отделить живопись от коммерции, от диктата имен, отдать молодым художникам залы известных музеев и галерей, чтобы искусство ноунейм вышло к зрителям. Самые радикальные предлагали выставлять картины в музеях без обозначения фамилий художников, а также дат их написания. Чтобы не влиять на восприятие зрителем картины. Необходимую информацию, считали они, можно давать в брошюрке или справочнике в залах.
Интересно, что думает об этом Тропик? Для него искусство и его денежное воплощение, аура славы, известности – неразделимы. Про Тропика Аля давно ничего не слышала, как и про Киру. Изредка она интересовалась у Два Андрея, но ни в общежитии, ни в учебной части ничего о них не знали.
Анна Иоанновна достала кошелек и раздумывала, сколько пожертвовать. Аля попыталась ее удержать, но куда там. Девушка с короткой мальчишеской стрижкой и покачивавшимися длинными сережками взяла протянутые Анной Иоанновной банкноты, убрала их в прозрачный пакет, уже пухлый от собранных денег, улыбнулась, показав неровные зубы.
– Спасибо. Люди вашего возраста редко помогают нам.
– У вас благородные цели, – сказала Анна Иоанновна, – хотя я и не совсем их разделяю. Это ведь не ваши облили Баженова кислотой?
– Петлю-то? Нет, – ответил, обернувшись, паренек в такой же, как у всех тут, белой майке и бейсболке.
Это же Петька. Он тоже увидел Алю, кивнул, обрадовался.
– О, здравствуйте, Алевтина Сергеевна. Нет, мы такие методы не применяем, – повторил он старой Жуковской. – Хотя этот критик такое и заслужил.
Аля и не знала, что Петька состоит в этом движении.
– Ну вообще, кислоту не совсем на Петлю налили, – уточнила девушка с короткой стрижкой, крепко прижимая к себе пакет с банкнотами. – Плеснули на папку с документами. Он попытался спасти их и обжег руки.
– Я не знала, – сказала Анна Иоанновна.
– Жаль, что не наши, – вступил в беседу белофутболочник постарше, с бородой. – Это вот хотя бы настоящее дело. Говорят, в больнице месяц проведет, не меньше. Будет о чем ему подумать.
– Бедняжка, – пробормотала старушка.
– Бедняжка?! – набросился на нее бородатый белофутболочник. – Вы это о чем вообще? Этот придурок исходил слюной, да просто трясся от страсти, говоря про эту картину, – указал на рекламный щит с «Зимой в Дугино». – И что же: как только выяснилось, что это не Грабарь, картина стала бумажкой, которой зад вытирают? И этот человек – бедняжка? Критик, который боится сказать правду?
Аля взяла Анну Иоанновну под руку и увела от распалившегося борца за чистое искусство.
– Боже мой, – сказала старушка, когда они немного отошли. – За что Баженова? За что такого человека? У нас в России так мало образованных людей. Как он рассказывает, какие детали помнит! Накинулись, как собаки, после этой истории с Грабарем, но он же не провидец, Алечка! И теперь вот кислотой облили. – Анна Иоанновна покачала головой.
Бегущий навстречу трехлетка в шортиках надул на Алю и Анну Иоанновну залп мыльных пузырей. Его мать смущенно улыбнулась и схватила проказника за руку. Анна Иоанновна улыбнулась в ответ, воспрянув после неприятного известия о любимом критике.
В следующей палатке продавали обереги, идолов, непознаваемые магические предметы, а заодно предсказывали судьбу за триста рублей. Анна Иоанновна захотела попробовать. Но сперва пусть погадают Але.
Аля уселась напротив потной усталой женщины с зачатками усов, и та стала мешать карты, попросила сдвинуть, сняла, положила вниз колоды, принялась раскладывать. Карты были обычные, такие продают в каждом киоске, но замызганные, со стертыми и распухшими краями.
– Вижу много дорог в прошлом. Преследование. Смертельная опасность, которую ты счастливо избежала. Казенный дом. Любовь, которая разбила тебе сердце.
Аля хотела рассмеяться, но ради Анны Иоанновны, изучавшей в это время медальон с резными чудищами, сдержалась. Гадалка невозмутимо открывала карты дальше.
– Сейчас ты на перепутье, – важно сказала она слова, какие можно говорить каждому, кто усядется к гадалке. – Но не волнуйся. Твое будущее уже сложилось. Тебя ждет долгая жизнь.
– Долгая – это сколько лет?
– Карты не говорят точных цифр, ты проживешь до глубокой старости.
– У меня будут дети?
– Один ребенок. Девочка.
– Ну, а это перепутье…
– Да, ты на перепутье, но вскоре его минуешь.
Ну вот что за белиберда? Что за жадная глупая женщина! Впрочем, не такая уж и глупая, раз денежки сами прыгают в ее сумочку, висящую на животе. Аля поднялась, а на ее место села Анна Иоанновна, с надеждой подалась вперед. Интересно, что она желала услышать о будущем в свои семьдесят лет?
Ожидая, когда кончится сеанс гадания Анны Иоанновны, Аля присела на бордюр, уперлась спиной в стриженый куст бересклета, вытянула ноги и, прикрыв глаза, ощутила пульсацию солнца сквозь веки. По-видимому, задремала. Когда она открыла глаза, за столом гадалки сидел худой коротышка с покрасневшими ушами, Анны Иоанновны нигде не было. А, нет, вот она! В белых брюках, белой сетчатой шляпке, старушка двигалась словно мираж в сторону Али. В руках у нее были две бумажные тарелки с кусками пирога. За ней шел мальчишка и нес два больших пластиковых стакана с пивом.
– Пришла пора пирога, Алечка! Спасибо, милый. – Это мальчику, помогшему донести еду. – Передавай папе привет.
Кряхтя и посмеиваясь над собственной негибкостью, Жуковская опустилась на бордюр рядом с Алей.
– Какой же замечательный день, – сказала она, сняв шляпку и повесив ее на куст сзади, отпила пиво. – И какой хороший праздник устроили! Спасибо за компанию, Алечка. Андрюшу не допросишься. Он не выносит весь этот пошлый фольклор, как он выражается. А где тут фольклор-то?
Аля попробовала пирог – с рыбой, рисом и зеленью. Оказывается, она проголодалась, хотя вроде бы весь день что-то пробовала.
– Анна Иоанновна, а вы не жалеете, что не были нигде, кроме Медвежьих Гор? Вам никогда не хотелось передумать?
– Конечно, хотелось. И сейчас, бывает, хочется. Но, понимаешь, другого раза не будет! Другого раза прожить жизнь в одном месте и что-то понять про это. – Она откусила пирог, прожевала, крошки упали на белые брюки. – Ты, Алечка, видимо, считаешь, что что-нибудь необычное, таинственное можно ожидать где-нибудь подальше от дома, в какой-нибудь экзотической стране, на самом деле с такой же частотой это может случиться с тобой здесь, где ты живешь. Да и ничего тут не остается прежним. Десять лет назад все было вроде то же, но другое. Все постоянно меняется. А уж драмы, трагедии у нас такие, что Шекспир бы за голову схватился. Вот поживешь подольше тут, узнаешь наших людей, увидишь. Ты ведь надолго у нас, правда же?
Аля, вместо ответа, откусила пирог.
– Я вот что, Алечка, думаю. Давно собираюсь с тобой серьезно поговорить. Как ты смотришь на то, чтобы перейти на биологический? Я помогу тебе наверстать то, что ты забыла, а Андрюша нам поможет с переводом? Что скажешь?
Аля отшутилась. Они еще поговорили. Глаза старушки затуманивались, она обняла Алю, прислонила свою голову к ее. Аля уже знала, что Анна Иоанновна теряла силы внезапно, только что бегала, говорила, смеялась и раз – ослабевала так, что не могла шевелить рукой.
– Пойду поищу такси. – Аля поднялась. – Никуда не уходите.
Жуковская что-то забормотала и опустила голову на грудь. Забрав пустые тарелки, стаканы, Аля отнесла их к переполненной урне, втиснула кое-как туда. Солнце зашло, наплывали облака, к вечеру обещали дождь. Взгляд Али зацепился за плакат на круглой афише. Она подошла поближе. На нее смотрела Полинка: светлые развевающиеся волосы, рядом какой-то красавчик, а из-за спин выглядывает… Духов. Лиловая шапочка на коротко стриженной голове, строгий судящий взгляд. «Призрачный остров». Русское фэнтези. Премьера 20 ноября.
2006, октябрь, Медвежьи Горы, Москва
В начале октября стало ясно – никакой отмашки, сообщения, дескать, все, ультиматум кончился, не будет. Осознание этого пришло в обед в столовой. Аля, как обычно, сидела вдали от учителей, за столом, который занимали ученики, сейчас он был пустым. За соседним столом дурачился Петька, поднимал длинные макаронины вверх и что-то изображал, веселя похохатывающих одноклассников. Петька был единственным человеком в школе, с кем Аля сдружилась. Он часто заходил в библиотеку поговорить на разные темы. Называл Алевтиной Сергеевной, и от этого Аля, будучи ненамного старше его, чувствовала себя неловко.